Новиков машинально чокнулся. Он так был поражен словами Рейха, что даже не знал, что отвечать. Самохвальство, тупость и наглость этого прусского офицера невольно внушали подозрение, что он выпил лишнее.
В конце концов, пристально вглядываясь в лицо Рейха, достойного подданного великого короля Фридриха III, Новиков нашел его забавным и не счел нужным отвечать ему. Но он все же считал вполне возможным заключение мира, конечно, не по тем соображениям, какие приводил Рейх.
— Значит, мы повернем домой? — спросил он.
— О, да, да, — подтвердил Рейх, — мы повернем домой! Довольно мы таскались по этим проклятым лесам, в голоде, в холоде, ежеминутно рискуя жизнью! Довольно войны, черт возьми! Да здравствует мир!
Солдат уже переменил бутылку и продолжал стоять наготове.
Рейх старался быть любезным с русским ротмистром; он не раз убеждался, что в русской кавалерии офицеры по преимуществу родовиты и богаты, из так называемых «бояр». А Новиков всем своим видом, а также умением говорить по — немецки поддерживал его в этом убеждении.
Рейх приказал принести побольше сена и усадил Новикова, предлагая ему закусить и выпить. Новиков, поглощенный своими мыслями, мало слушал словоохотливого немца, кое‑как поддерживая разговор, но с удовольствием поел и выпил хорошего вина.
Утомление последних дней, бессонные ночи давали себя знать. Поблагодарив Рейха за гостеприимство, он пожелал ему доброй ночи и, завернувшись в шинель, уткнувшись в теплое сено заснул крепким сном. Скоро его примеру последовал и Рейх.
XXIX
Шум и громкие крики разбудили Данилу Иваныча. Уже рассветало. Небо было чисто, и над лесом загоралась заря. Новиков увидел необычайное оживление на поляне и услышал сердитый голос Рейха, окруженного толпой солдат.
Новиков вскочил и подошел к толпе. Солдаты, узнав офицера, расступились, и Новиков очутился в небольшом кругу, рядом с Рейхом.
Прямо перед собою он увидел трех юношей в форме французских стрелков. Один из них был офицер. Они стояли бледные, но спокойные, со связанными за спиной руками. Им было на вид лет по шестнадцати — семнадцати. Небольшого роста, худенькие, еще не сформировавшиеся, они были похожи на кадет среднего класса.
Рейх, еще не протрезвившийся, с опухшим лицом, красными глазами, кричал хриплым голосом на ломаном французском языке.
Новиков не успел еще понять из его криков ни одного слова, как французский офицер вдруг вспыхнул и с загоревшимися глазами, тоном бесконечного презрения сказал, качая головой:
— О подлец, подлец!..
На мгновение Рейх опешил, но потом, как‑то захрипев, словно зарычав, бросился к французу и поднял руку. Офицер страшно побледнел, но не отступил, не сделал ни одного движения, продолжая неподвижно смотреть в лицо обезумевшего Рейха.
Но рука Рейха не опустилась. Она осталась в воздухе, со страшной силой сжатая чужой рукой, и он услышал чей‑то тихий, но угрожающий голос:
— Вы этого не сделаете, поручик Рейх.
Он повернул искаженное болью и злобой лицо и встретил холодный, жесткий взгляд Новикова.
Он отступил на шаг, и Новиков выпустил его руку. Проклятье застыло на губах поручика при взгляде на решительное, с плотно сжатыми губами лицо русского «боярина».
Пленный француз с облегчением вздохнул и посмотрел на Новикова детски — благодарными глазами.
— Что это значит? — со сдержанным бешенством начал Рейх, отходя в сторону.
Солдаты быстро отодвинулись, словно испугавшись, и отошли подальше.
— Это значит, — спокойно ответил Новиков, — что я помешал вам совершить поступок, в котором вы, конечно, потом раскаялись бы.
Последние слова Данила Иваныч произнес с нескрываемой насмешкой.
— Это не первый раз, — возразил Рейх. — Я умею с ними обращаться. Этих негодяев взяли в плен. Они шпионили за нами.
— Но ведь теперь перемирие, — заметил Новиков.
— Тем лучше, — скривив в улыбку губы, сказал Рейх. — Под шумок легче отправить к черту десяток — другой этих молодцов.
— Во всяком случае не при мне, — холодно сказал Новиков и, обратившись к своим казакам, громко крикнул:
— Развязать пленных!
— Этого вы не смеете делать, — теряя самообладание, закричал Рейх. — Это моя добыча, и я расстреляю их! Не сметь их развязывать, — обратился он к своим солдатам.
Немцы теснее окружили пленных, а казаки словно по команде обнажили шашки, смотря на своего командира. Еще минута, и загорелась бы схватка. Рейх злорадно усмехнулся. Немцев было по крайней мере в три раза больше.
Новиков мгновенно понял положение и быстро подошел к немецким солдатам, держа руку на кобуре пистолета.
— Слушать меня, — закричал он по — немецки. — Я здесь старший! Прочь! Или я повешу десятого.
Солдаты отошли нерешительно, поглядывая на Рейха. Но Рейх стоял тоже в нерешительности, не зная, что предпринять. В нем смутно говорила привычка к казарменной дисциплине, и он соображал, старший ли ему этот офицер, или нет?
Но прусский вахмистр оказался решительнее него. Он стал перед пленными, не двигаясь с места. Новиков подошел к нему и при взгляде на его наглое лицо почувствовал, что перестает владеть собой. Он выхватил пистолет и со словами:
— Когда я приказываю, приятель, меня слушают, — с размаху ударил его по голове ложем тяжелого пистолета.
Вахмистр пошатнулся и упал. Отошедшие немцы сразу вытянулись. Казаки уже перерезали шашками веревки.
Тут Рейх сразу решил, что русский офицер действительно старший.
Между тем молоденький француз взволнованно говорил Новикову:
— О, благодарю, благодарю вас, вам я обязан больше, чем жизнью. Вы, наверное, не немец?
— Я русский, — ответил Новиков.
— Я так и думал, — воскликнул француз, — вы очень великодушны. Они ничего не щадят… Мы — четырнадцатого стрелкового полка, дивизии Сугама, — продолжал он, — мы догоняли полк по дороге к Люцену. Они знали о перемирии, заговорили с нами и вдруг набросились на нас. О, если бы не их подлость, они даром не захватили бы нас!..
— Теперь вам нечего бояться, — заметил Новиков, — вы свободны. Но лучше не идите одни. Я скоро выступаю, и нам по дороге. Отдохните пока. Будьте моим гостем, хотя сейчас я должен оставить вас. Мне надо распорядиться.
С этими словами Новиков пожал юноше руку.
— Но ваше имя? — спросил француз. — Мое Опост д'Обрейль.
— Новиков, — ответил Данила Иваныч.
— Еще раз благодарю вас, господин Новиков, — произнес д'Обрейль. — Я поеду вместе с вами.
Рейх чувствовал себя униженным и от всей души ненавидел Новикова, но вместе с тем чувствовал к нему страх.
— Вы чересчур добры к этим разбойникам, — заискивающе начал он, подходя к Новикову. — Я знаю вашего славного партизана Фигнера. Он никогда не таскает за собою пленных. Это только обуза, и притом цель войны — уничтожить возможно больше врагов.
— О да, вы с Фигнером поняли бы друг друга, — пренебрежительно сказал Новиков, — но у нас разные взгляды, и поэтому я с особенным удовольствием заявляю вам, что я больше не остаюсь в черной дружине и не имею никакого желания когда‑либо и где‑либо встретиться с вами. Прощайте.
Рейх остался один, соображая услышанное, и наконец решил, что русский офицер теперь ему не старший.
— Так погоди же, голубчик, — злобно думал он, — я покажу тебе.
В это время к нему подошел очнувшийся вахмистр. Лоб у него распух и был окровавлен, глаза заплыли.
— Здорово, милый Вейс, разукрасил тебя русский офицер, — заметил Рейх, — но так как ты все же жив, то я дам тебе поручение.
Он взял Вейса за пуговицу, наклонился к нему и тихим голосом стал что‑то объяснять, на что Вейс, улыбаясь, кивнул головой.
Новиков решил, не теряя времени, вернуться с отрядом к своим, не считая себя вправе распоряжаться им, раз заключено перемирие. А потом уже на свободе продолжать розыски Герты, для чего взять отпуск.
Он позвал урядника и распорядился готовиться к отъезду и позаботиться, чтобы пленным французам были даны лошади из запасных. Казаки крестились, узнав, что возвращаются к своим.
— Ну их к бесу, этих басурманов, — говорили они, — нехристь, разбойники, одно слово — немцы.
Вообще казакам, как и их командиру, пришлись не по душе союзники.
Новиков медленно ехал в голове отряда, погруженный в свои мысли. Какая‑то тяжесть давила его сердце. Обманутые надежды, чувство отвращения при воспоминании об этой знаменитой черной дружине, темное будущее, смутное сознание бесплодности приносимых жертв, презрение к тем, кого было приказано считать друзьями и союзниками, — все это мучило и раздражало его.
Из глубокой задумчивости его вывел взволнованный голос урядника, подскакавшего к нему.
— Так что, ваше высокоблагородие, французов увели, — задыхаясь, докладывал урядник.
В первую минуту Новиков не понял его.
— Как увели? — переспросил он.
— Так точно, — ответил урядник. — Пока мы собирались, — немцы их и увели.
Новиков понял, и кровь бросилась ему в голову. Он вдруг вспомнил, что оставил их, не позаботясь вернуть им оружие.
— А, вот как, — стиснув зубы, произнес он, — хорошо же! Ребята, за мной! — крикнул он, круто поворачивая лошадь.
Его томление и глухое раздражение нашли выход.
На просторной поляне по — прежнему группами толпились пруссаки; было заметно, что они тоже готовились к выступлению. У составленных ружей лениво бродили двое солдат.
— Оцепить ружья, — скомандовал Новиков, не останавливаясь. Он пересек поляну, отыскивая Рейха, но его не было.
— Где командир? — спросил он солдата, стоявшего у опушки на часах.
Солдат молча указал на широкую тропинку, в конце которой виднелась прогалинка, на которой толпились люди.
Новиков погнал лошадь, сопровождаемый несколькими казаками. Другие остались у ружей.
Но едва он достиг прогалины, как услышал пронзительный крик, странно отозвавшийся в его сердце. Его конь ворвался в толпу солдат, испуганно бросившихся в разные стороны.
Новиков увидел на конце прогалины стоявших в ряд французов, опять со связанными руками, перед ним несколько солдат с ружьями у плеча, а между пленными и солдатами невысокого стройного юношу, распростершего руки, прикрывавшего собою французов.