Тирольская шляпа с пером и широкими полями, сдвинутая набекрень, закрывала от Новикова лицо юноши наполовину.
— Нет, — высоким звенящим голосом кричал юноша, — вы не будете убийцами! Убейте сперва меня, а потом опозорьте имя германца еовым убийством.
— Уберите проклятого мальчишку, — закричал Рейх, — или я сам заткну ему глотку.
Но в тот же момент Рейх отскочил и испуганно обернулся. Лошадь Новикова ткнула его мордой в шею. Не успел он сказать и слова, как Новиков, спрыгнув с лошади, стоял уже рядом с ним.
Рейх пришел в себя.
— А, это опять вы! — крикнул он. — Но теперь я не позволю вам больше распоряжаться. Вы здесь не старший, и на каждого вашего солдата у меня четыре! Вы, кажется, думаете, что прусский офицер позволит безнаказанно ругать себя подлецом!
— Я не стану спорить с вами, кто старший, — глухо ответил Новиков, пристально следя за Рейхом, старавшимся незаметно расстегнуть кобуру, — но ваши солдаты безоружны, так как мои казаки завладели их ружьями.
Рейх бросил вокруг себя растерянный взгляд. Он увидел толпу своих безоружных солдат и понял, что о сопротивлении нельзя и думать. Лицо его исказилось от бешенства.
— А все же они сдохнут, — крикнул он. — Солдаты…
Но прежде, чем он успел раскрыть рот, дуло пистолета блеснуло перед его глазами, и спокойный голос Новикова произнес:
— Теперь командуйте, — для них и для себя.
Рейх отшатнулся.
— Убирайтесь к дьяволу, — хрипло произнес он, поворачиваясь.
— Но прежде уберите солдат и велите вернуть пленным оружие, — повелительно произнес Новиков.
Рейх махнул рукой вахмистру и медленно побрел на поляну.
Вся эта сцена произошла так быстро, что и юноша — заступник, и пленные французы даже не рассмотрели своего спасителя и только тогда поняли, в чем дело, когда ушли готовые их расстрелять солдаты.
Новиков повернулся к пленным и вдруг замер. Из глубины леса с радостным лаем выбежала огромная собака и бросилась к юноше. Юноша обнял ее, потом собака подбежала, виляя хвостом, к пленным, обнюхала их и, вернувшись к юноше, глухо рыча, встала рядом с ним.
Почти следом за ней выбежал из леса молодой человек, опоясанный длиннейшей саблей, путавшейся у него в ногах, и тоже подбежал к юноше.
Новиков едва устоял на ногах.
— Рыцарь! — крикнул он. — Рыцарь!
Собака насторожилась и вдруг, понюхав воздух, бросилась к нему.
Юноша словно застыл, прижав к груди руки. Потом быстрым движением снял с головы шляпу и с громким криком:
— Это вы, вы, — побежал к Новикову.
Новиков протянул обе руки. Ему хотелось крикнуть:
— Герта, моя Герта! — но он сдержался, вовремя поняв, что выдал бы ее.
Герта добежала, вся сияющая, с глазами, полными радостных слез, и без раздумья, повинуясь мгновенному порыву, обняла его… Но через мгновение, вся пылающая, вырвалась из его объятий и сказала прерывающимся голосом:
— Так вы не забыли Макса Гардера? Я здесь с Гансом…
А Ганс, раскрыв рот, смотрел на эту странную встречу…
С удивлением и перешептыванием смотрели и солдаты на такую необычайную встречу немецкого ландштурмиста с русским офицером.
О пленных французах забыли, пока они сами не попросили развязать их.
XXX
Новиков только рукой махнул на вопрос урядника, что делать с немцами:
— Пусть убираются.
И немцы убрались скорее, чем предполагали. Казаки, не успевшие с утра как следует поесть, воспользовались готовыми кострами и, не спрашиваясь командира, занялись стряпней.
В стороне от всех, скрытые деревьями, сидели Герта с Новиковым. У их ног лежал Рыцарь.
— Это ужасно, ужасно, — рассказывала Герта, и ее холодная рука дрожала в руке Новикова. — Где же высокие мечты, где истинное геройство? О, я рада умереть за родину! Но не с ними. Я хочу видеть мою родину свободной, благородной, чтобы я могла гордиться ей… А они! Боже! Если бы вы знали, как травят они нас, как издеваются над нами… Для них мы — народное ополчение — сброд, бродяги… Они смеются над нами, унижают нас… Они запрещают нам говорить о свободе народа!! Они никого не щадят… они грабят своих и клевещут на других. Они внушают мне ужас и отвращение… О, — со стоном вырвалось у Герты, — клянусь вам, в саксонских деревнях, где они зверствовали, мне было стыдно, что я — дитя одной с ними страны… Я счастлива, что остановила сегодня это новое убийство. Их было на моих глазах так много, этих убийств. Я бросила свой отряд, узнав о перемирии, и была одна с Гансом и собакой. Я случайно увидела… Без меня вы бы опоздали… Они лгуны, предатели, — говорила она шепотом, с выражением ужаса и словно удивления. — Разве я могла думать, что это такой ужас! Разве то я слышала в доме отца и то ожидала… — Она опустила голову, и крупные слезы катились по ее бледным, похудевшим щекам… — Но нет! — воскликнула она, — не может быть, чтобы вся страна, весь народ сделались их жертвой! Ведь жив еще Штейн, жив Ян, растет Тугенбунд. Они не смогут задушить его, хотя этого хочет сам король и Гарденберг и вся прусская казарма. Мы спасем Пруссию от нее самой, иначе она станет проклятием мира и бесславно падет! Ваш государь поможет нам! Он добр, великодушен и свободолюбив…
Новиков вспомнил свою печальную, далекую родину и молча вздохнул…
А Герта час за часом передавала ему все, что испытывала и пережила за эти два месяца. И перед ним рисовались страшные картины бессмысленной злобы, разнузданных инстинктов, кровавых зверств, называемых подвигами…
И когда она кончила, он тихо обнял ее и стал ей шептать те слова, от которых возрождается душа, мир кажется прекрасным, и ослепительной волшебной сказкой становится весна молодой жизни.
Было решено, что Герта поедет в Карлсбад и будет жить там до заключения мира, который, конечно, как это бывает всегда, последует за перемирием. А Новиков возьмет отпуск, заручится пропуском, что, конечно, не представит затруднений, и проедет в Лейпциг за старым Гардером. А потом… потом ничего, кроме бесконечного счастья…
Так они мечтали!
Никогда так радостно не сияло для Новикова солнце, как в этот чудесный летний день, когда он ехал рядом с Гертой впереди своего маленького отряда.
Рыцарь бежал у самого стремени Герты, а Ганс, с которым уже познакомился Новиков, ехал за ней.
Рядом с Новиковым ехал и д'Обрейль. Юноша был счастлив и весел. Он не находил слов благодарности своему молодому спасителю господину Гардеру и без умолку рассказывал о себе и о своем императоре. Он еще не кончил Бриенской школы, той, в которой учился сам император. У него есть мать и отец, сенатор, и маленькая сестра Люсьена. Отец и мать сами благословили его на войну для защиты императора и Франции! Слова юного д'Обрейля дышали страстным обожанием своего императора. За дело при Бауцене 14–й полк причислен к молодой гвардии, но он не успел еще поставить на каску императорского орла.
Русских все любят и считают ошибкой императора его поход в Россию. Сам император любит русских и царя Александра, но зато все они ненавидят немцев, таких наглых в случае успеха и таких лакеев при неудаче. В своем увлечении юный француз забыл, что его спаситель тоже немец, но Новиков рассеянно слушал его, а Герта, не знавшая французского языка, не понимала его слов, да едва ли и замечала его, смотря сияющими глазами на Новикова. Не все ли ей равно!
Забежавший вперед Рыцарь вдруг остановился на середине дороги, залаял, зарычал и с опущенным хвостом и ощетинившейся спиной остановился.
— Он чует врага, — сказала Герта.
Но не успела она сказать этих слов, как на дорогу, через канаву, отделяющую ее от леса, перескочили несколько всадников и стали поперек дороги…
Впереди на огромной рыжей лошади сидел молодой офицер в темно — зеленом мундире с шитым золотом воротником. Он держал в руке обнаженную саблю.
— Но это баварские кирасиры! — воскликнул д'Обрейль.
— Стой! Кто идет? — крикнул офицер, поднимая саблю.
— Русский отряд, — подъезжая, ответил Новиков.
Д'Обрейль подъехал с ним рядом.
— Как вы могли очутиться по эту сторону Эльбы? — резким голосом продолжал офицер, злобно поглядывая на русских. Его худощавое лицо с большим хищным носом имело угрюмое и дерзкое выражение.
Новикова раздражал этот тон. Герта испуганно глядела на его побледневшее лицо. Д'Обрейль настолько знал немецкий язык, чтобы понять, о чем говорил офицер.
— Мы только ночью узнали, что заключено перемирие, — сдерживаясь, спокойно ответил Новиков.
— Прошу вас не задерживать отряда, — на ломаном немецком языке произнес несколько высокомерным тоном д'Обрейль.
Этим тоном офицеры непобедимого императора привыкли говорить с немецкими офицерами.
— А как вы попали сюда? — спросил баварец на скверном французском языке, смягчая тон при виде формы французского офицера.
— Мне кажется, это не может интересовать вас, — холодно ответил д'Обрейль, — и надеюсь, что вы не задержите нас.
— Вас — нет, но не этих господ, — сказал баварец, указывая рукой на Новикова.
— Что это значит! — закричал Новиков. — Вы не смеете задерживать меня с отрядом!
— Вы, по — видимому, партизан? — спросил офицер, не отвечая.
— Да, я партизан! Довольны ли вы? Теперь посторонитесь, — наезжая на офицера, сказал Новиков.
Д'Обрейль не отставал от него.
— Оставьте этот отряд, я предупреждаю вас, вы свободны, — обратился к нему баварец.
— Я не позволю вам мешать им, — закричал д'Обрейль.
— Тем хуже для вас, я по крайней мере предупреждал, я исполняю приказ императора Наполеона, — произнес баварец, — а вам, — повернулся он к Новикову, — я должен сказать, что перемирие существует для всех, кроме вас, и что вы и все вам подобные разбойничьи шайки, вместе с майором Люцовым, объявлены, по повелению императора Наполеона, вне закона! Вы мой арестант.
— Это ложь! — крикнул д'Обрейль.
— Вы шутите, мой милый, — со сдержанной яростью ответил Новиков, — я даю вам одну минуту сроку очистить дорогу.