— По — видимому, он ранен тяжело, — произнес князь. Ирина молча продолжала смотреть на него.
— А о Левоне известий нет, — закончил князь, отворачиваясь.
VIII
Тревожные дни в Праге сменились ликованием. Пришла весть о победе при Кульме. Прага вздохнула свободно. Отныне всякая опасность была устранена. Но зато город наводнился новыми ранеными. Бахтеевы за недостатком помещений для раненых переселились во второй этаж своего дворца, предоставив роскошные апартаменты нижнего этажа под раненых. Немногочисленные доктора сбивались с ног, не зная ни минуты покоя. Находившийся в это время в Праге знаменитый хирург Грубер деятельно работал у Бахтеевой.
Рана Гриши давала мало надежд на выздоровление. Он редко и не надолго приходил в себя, но расспрашивать его не представлялось возможным.
Многие из дам поспешили уехать в Лаун, недалеко от Теплица, где находилась главная квартира. Одни торопились узнать о судьбе своих близких, другие узнать свежие новости. В Лауне начинался настоящий съезд генералитета, министров, дипломатов и всякого чиновного люда. Государь большую часть времени проводил в Теплице у австрийского императора. Выехала к императору и великая княгиня Екатерина Павловна.
Никита Арсеньевич просил Евстафия Павловича тоже съездить в главную квартиру, навести справки о Левоне. Евстафий Павлович, всегда искавший возможности быть на виду у сильных мира сего, с удовольствием согласился и тотчас выехал. Он вернулся через несколько дней, добросовестно исполнив поручение. Он искал и спрашивал, где только мог, начиная со штаба и кончая всеми встречными офицерами. О пятом драгунском он не узнал ничего нового. О Левоне сведений нет. По донесениям командира полка можно думать, что он погиб; в числе раненых его нет, но не исключается возможность, что он и в плену. Но Никита Арсеньевич не очень предавался надежде, что Левон в плену. Слишком безумен был его подвиг. Недаром никто из оставшихся с ним не вернулся назад.
Ирина распорядилась, чтобы Гришу перенесли к ним в дом. Этот юноша стал особенно дорог ей.
Пронская наконец дождалась своего мужа. Его привезли тяжело раненным из‑под Кульма, где так геройски бились кирасиры ее величества. Пронская была потрясена этим несчастьем и отнеслась к мужу со всей пробудившейся нежностью былой любви. Так как рана его была очень серьезной, то она попросила Ирину принять его во дворец, где постоянно работал Грубер. Ирина, конечно, охотно согласилась. Пронский все время был в сознании, хотя страдал ужасно (он был ранен осколком снаряда в живот), но старался шутить и с редким мужеством переносил свои страдания. Только когда к нему со своей тихой улыбкой в первый раз подошла Ирина, его лицо дрогнуло и на мгновение приняло страдальческое выражение.
— Вы очень страдаете? — наклонившись к нему, спросила Ирина.
— Не от раны, — едва слышно произнес он.
Ирина вспыхнула и отвернулась.
Страшная тоска овладела Новиковым. Ему казалось, что он потерял все в жизни — любимую девушку, друзей — и остался один, никому не нужный… С горькой улыбкой вспоминал он свои горделивые мечты об общем благе, о каком‑то светлом подвиге. Где это все? Первая буря, налетевшая на него, сломала его душу… Даже умереть рядом с другом не удалось! О, он не отпустил бы его одного! Он чувствовал, что та же могучая сила, сила непобедимой любви гнала князя туда, на эти батареи, где он пал смертью героя и мученика. Он искал смерти и нашел ее… Новиков не верил, что князь мог остаться жив в этом аду.
В один грустный день вернулся Егор. На него было жалко смотреть — худой, бледный, с измученным лицом, с выражением истинного горя. Он привез с собою помятый кивер, с тисненным внутри княжеским гербом и буквами Л. Б. и обломком сабли с золоченым эфесом. Это все, что он нашел от своего барина. Он рассказал Новикову свои приключения. После отступления союзников французы велели местным жителям заняться уборкой трупов. Егор узнал, что появившиеся мародеры и из французской армии, и из местных жителей, и особенно немцы — дезертиры из союзной армии грабили трупы и добивали тяжело раненных.
Удивительно, как при полном незнании языка Егору удалось добыть свои сведения. Но уже давно известно, что русские солдаты легко объясняются со всеми национальностями.
Егору удалось найти место роковой батареи. Там еще валялось много не убранных, но уже раздетых трупов. Большинство были французы. Большая часть убитых здесь была погребена раньше в общей могиле. Там он и нашел этот измятый кивер и втоптанный в землю, не замеченный мародерами золотой эфес сломанной сабли. Он узнал также, что многие тяжело раненные были подобраны сострадательными саксонцами и оставлены ими у себя. Егор обегал все окрестные деревеньки. Действительно, видел много и своих, и немцев, и французов, но князя нигде не было, и в одном доме старик саксонец передавал, что сам слышал, как французский офицер на утро боя сказал своим солдатам, чтобы никто не смел ничего брать с тела русского офицера, но этого тела он не видел.
Затем Егор подробно рассказал о судьбе пятого драгунского, его потерях и мужестве, рассказал о последних днях своего барина и закончил, заплакав:
— Видит Бог, сами напросились на смерть… Искали ее… тяжко что‑то было им…
«Да, тяжко», — думал Данила Иванович; он не знал, что именно случилось, но глухое чувство озлобления наполняло его душу при мысли о княгине Ирине.
Чувство острого горя, казалось, придало ему силы. Он словно сразу окреп.
— Ты пока останешься здесь у меня, — сказал он Егору. — Мне надо еще разобраться в вещах князя, оставшихся здесь. И потом отправить их старому князю.
— Вот ключи от чемодана, — произнес Егор, вынимая из кармана ключи.
Новиков взял ключи и прошел в комнату Левона. Он боялся отправить чемодан старому князю, не рассмотрев его содержимое. Это был его долг друга. Может быть, там есть письма или дневник, или какие‑нибудь записки: тогда он вынет их и не читая спрячет… Но в чемодане оказалась только одежда, белье, подзорная трубка, пара чеканных пистолетов и еще кое — какие мелочи. В боковом кармане чемодана он нашел бережно завернутые в шелковый платок длинные белые перчатки.
Новиков долго смотрел на них и вспомнил.
— Достойнейшей, — прошептал он с горькой улыбкой.
Он вынул перчатки и запер чемодан.
Потом велел подать одеться, завернуть кивер и эфес и, захватив их, поехал к старому князю.
IX
Они сидели в кабинете князя молча, избегая смотреть друг на друга. На столе лежали кивер и сломанная сабля.
— Последний Бахтеев! — дрожащим голосом сказал старый князь, вставая. — Но да будет нам утешением, что он пал смертью героя, спасая других… Но, Боже! — поднимая руки, воскликнул он, — зачем это был не я!
В эту минуту на пороге показалась бледная Ирина.
Она взглянула на мужа, на Новикова, сидевшего с опущенной головой, потом взгляд ее упал на смятый кивер, на сломанную саблю, и словно стон вырвался из ее груди.
Князь быстро повернулся к ней, Новиков встал.
— Ирина, — начал князь, подходя к ней и протягивая руки, — будь мужественна.
Она прислонилась к косяку, прижав к груди руки. Смертельный ужас застыл в ее расширенных глазах, прикованных к столу. Старый князь был глубоко поражен. Он не ожидал встретить в Ирине такое чувство. Он не думал, что она будет так потрясена.
— Ирина, — повторил он.
— Убит, — произнесла она, — убит!..
— Будем надеяться, Ирина, — сказал князь, сам не веря своим словам, — ведь никто не видел его трупа.
Новиков с нескрываемой злобой смотрел на прекрасное, окаменевшее лицо.
Руки Ирины бессильно упали вдоль тела. Потом она нетвердо сделала шаг вперед, покачнулась и с коротким стоном упала на грудь Никиты Арсеньевича, вся содрогаясь.
Обняв ее одной рукой, он другой нежно гладил ее по голове… Губы его дрожали, и крупные слезы текли по глубоким морщинам его лица.
Новиков осторожно вышел.
Печальная весть быстро распространилась по всему дому. Все в доме притихло. Слуги ходили на цыпочках и говорили шепотом. Евстафий Павлович сел к столу один, но обедать не мог. Его тоже поразила эта весть, и, кроме того, он предвидел теперь длинные, томительные, печальные дни в этом погруженном в скорбь доме.
Приехавший в этот же вечер узнавший о несчастии Дегранж, к своему великому удивлению, не был принят княгиней. И именно теперь, когда, по его убеждению, ввиду случившегося несчастия, в нем особенно должны были нуждаться! А он уже приготовил такие трогательные, такие возвышенные слова. Он рассчитывал укрепить свое влияние на этом несчастии, так как по опыту знал, что страдающие души наиболее восприимчивы.
Он уехал разочарованный и немного обиженный. И в ту же ночь, как всегда, трогательно — внимательная, ровная и ласковая, появилась в своем солдатском лазарете княгиня Ирина.
Только скорбные морщинки показались в углах ее губ, бледнее стало лицо и глубже печаль больших глаз.
Со стороны могло казаться, что вся тяжесть горя упала на одного Никиту Арсеньевича. Глубокое страдание, испытываемое им при мысли о смерти Левона, удивляло его самого. Он вспоминал свои чувства в минувшую войну, когда Левон тоже бывал постоянно в боях и одно время даже возникало предположение, что он убит. Но тогда он не испытывал и десятой доли той тревоги. Как‑то странно и неожиданно для самого себя в нем вдруг проявилась горячая любовь к Левону после его приезда в Петербург. Быть может, потому, что старому князю все чаще приходила мысль о смерти и он видел в Левоне последнего Бахтеева. Быть может, потому, что, несмотря на женитьбу, он чувствовал себя одиноким среди новых людей, нового поколения, и только Левон, одна кровь с ним, связывал его далекое прошлое с настоящим. Или он видел в Левоне самого себя в двадцать лет и чуял в нем как бы продолжение своей жизни? Он сам не мог понять, только горе его было глубоко и искренно… Он сразу постарел и уже не ходил без палки. Спина согнулась и иногда заметно дрожала голова. Ирина еще лихорадочнее продолжала свою деятельность. Она ни одной минуты не оставалась в покое. Теперь она уже редко ночевала у себя и почти все время проводила в своих лазаретах, преимущественно в солдатском.