Левон весь похолодел. Он понял ее по — своему. Тяжело опустившись на мягкий пуф, он ответил упавшим голосом:
— Жестоко говорить это. Я уже сказал, что ваша тайна в верных руках, и пока я жив…
— Но вы не поняли меня, — усмехаясь, прервала его Ирина, — вы удивили меня в первую встречу своим поведением. Я, кажется, имела право спросить у вас объяснения, в котором вы не посмели бы отказать любому мужчине!.
Ее голос зазвенел. Левон вспыхнул, но промолчал.
— Но, — продолжала она, — я ведь только женщина. У меня защитники только ваш дядя и мой отец. И потому вы ответили мне грубым оскорблением…
Левон вскочил.
— Княгиня!..
— Я прошу вас выслушать, — надменно сказала Ири на, тоже вставая. — Я бы сочла для себя унижением объясняться и говорить с вами, но вы затронули честь моего мужа, и я не хочу, чтобы он сам защищал ее. Если бы он не был вашим дядей и стариком — вместо меня говорил бы он. Честь Бахтеевых стояла высоко, и если кто унизил ее, то это последний из Бахтеевых!
— Какое право имеете вы так говорить со мной? — пересохшими губами спросил Левон.
— Право моей чести, как женщины, — ответила Ирина. — Это право священнее прав родовой чести, о которой говорили вы. Хотя из рода Буйносовых были и царицы! — Говоря это, Ирина сама была похожа на царицу со своими горящими глазами и поднятой головой. — Честь вашего дяди надежнее в руках его жены, чем в руках его племянника, — дрожащим от обиды и гнева голосом сказала она. — Я не буду давать вам никаких объяснений! Вот прочтите это письмо и уходите.
Она взяла со столика рядом с ней письмо и протянула его Левону. Это было письмо великой княгини Екатерины Павловны.
— Берите же, — резко повторила она, видя, что Левон стоит неподвижно, упорно глядя на нее каким‑то странным взглядом.
— Мне не надо этого письма, — словно с трудом произнес он, — мне довольно того, что я слышал.
— О, — насмешливо сказала она, — у меня нет желания вторично объясняться с вами, а это, конечно, потребуется, если вы не прочтете письма. Прочтите же!
Левон взял письмо и подошел ближе к свету. Ирина пристально, но безучастно смотрела на него.
Он долго читал и перечитывал это письмо. Наконец опустил руку с письмом и взглянул на Ирину непередаваемым взглядом нежности и отчаяния.
— Теперь дайте это письмо и уходите, — тихо сказала она.
Он машинально отдал письмо. Ирина спрятала его на груди.
— Простите, — услышала она его шепот.
— Мне не надо этого, — ответила она, поворачиваясь. Левон смотрел ей вслед, не смея и не зная, что сказать.
Она медленно подошла к дверям, покачнулась, схватилась рукой за косяк, прикрытый портьерой, и, прижавшись к нему головой, тяжело зарыдала.
Левон подбежал к ней и хотел поддержать.
— Оставьте, оставьте меня, уйдите, — твердила она, рыдая.
Но он уже овладел ее руками и, покрывая их поцелуями, бессвязно говорил:
— Вы не уйдете так… Вы должны простить… Как я страдал… Я хотел умереть… Я искал смерти… Простите, простите…
Он почувствовал, что Ирина слабеет. Бережно поддерживая ее, он довел ее до кресла.
Она несколько успокоилась и сидела, закрыв лицо руками. А Левон все говорил… Он низко наклонился к ней. Он говорил ей о своих безумных мечтах о ней, о неотправленном письме, о ревности в Карлсбаде и Праге, о страшной ночи, о желании умереть, об отчаянной атаке на французскую батарею, где он надеялся найти смерть. Он говорил о том успокоении и чистой любви, которые снизошли в его душу во время болезни, и как при виде ее воскресли старые страдания и проснулась мучительная ревность.
Ирина опустила руки и слушала его с полузакрытыми глазами, со счастливой улыбкой на губах…
— Если бы я знала это! — едва слышно проговорила она. — А где же неотправленное письмо? — вдруг спросила она, подняв на него сияющие глаза.
Левон вынул из кармана бумажник, в котором всегда носил письмо.
— Вот, мне было жаль уничтожить его, — сказал он и с улыбкой добавил, — оно уже имело своих читателей. Когда я был ранен, французы рассмотрели мой бумажник.
Ирина взяла письмо и медленно развернула. Ее губы что‑то шептали…
— А теперь, — совсем тихо спросила она, прочитав письмо, — вы не боялись бы умереть?..
— Теперь тоже боялся бы, — ответил он, — ведь я люблю…
Он прижался губами к ее руке и опустился на колени у ее кресла.
— Я хотела умереть, когда узнала, что вы, нет ты, — в невольном порыве сказала она, прижимаясь к нему, — что ты убит. Эти часы страданий изменили мою душу. Смертельно пораженная, я словно прозрела и стала ближе к Богу. И вдруг я поняла, что Его надо искать не в таинственных видениях чудес, не в загадочных и темных догматах, о которых говорит аббат, а здесь же, среди людей, совсем близко. А когда я увидела сотни страдающих и подумала о том, что за каждым из них свой мир страдания, я нашла в себе силы жить.
Левон прижался головой к ее груди и слышал, как бьется ее сердце, и все целовал ее руку.
— И я нашла свой путь, — говорила Ирина. Она выпрямилась и ласково отстранила Левона. — И этот путь, — закончила она, — единый верный путь для всех. Путь жертвы. И надо идти этим путем.
Она снова судорожно, крепко обняла голову Левона и прижала ее к груди. Потом оттолкнула и встала.
Он медленно поднялся с колен и глядел на нее безумными глазами.
— Но я люблю, люблю тебя, — сказал он, протягивая руки.
— А я разве не люблю тебя? — ответила она. — Мы не расстаемся, — нежно продолжала она, — ты всегда будешь чувствовать мою любовь. Я буду издали следить за тобой, думать о тебе, беречь тебя в моих молитвах. Я пойду за тобой. Если разгорится снова война, я, как прежде, буду идти за тобой, за нашими полками, и ты будешь знать, что я тут… А если, если ты будешь убит… я буду жить, пока хватит силы… Надолго ли, не знаю…
И она протянула вперед свои бледные, похудевшие руки. Он крепко обнял ее, но она вырвалась из его объятий.
— Нет! Никогда, Левон!..
Он сжал голову обеими руками и с горечью сказал:
— Да, честь князя Бахтеева надежнее в руках его жены, чем в руках его племянника.
Но, заметив страдальческое выражение ее лица, торопливо добавил:
— Прости, прости! Это не упрек.
Он опустился на стул. Ирина подошла к нему и взяла его за руку.
— Ты не должен страдать, — с невыразимой нежностью произнесла она и, подняв его руку, на один миг прижала ее к губам.
— Ирина! — воскликнул он, вскакивая, — ты мое солнце! Клянусь! Я буду для тебя всем, чем ты хочешь, и ты не увидишь никогда моих страданий!
Она засмеялась счастливым смехом, взяла его под руку и, крепко прижавшись к нему, сказала.
— Женщина счастливее мужчины. Одно прикосновение, один взгляд могут ее уже сделать счастливой. Теперь пойдем. Я хочу в моем доме одна угощать дорогого гостя. Мы будем сидеть вдвоем за столом, как муж и жена.
Она тихо и радостно смеялась.
Сидя за столом, они шутили и смеялись, как дети, не думая о будущем, счастливые настоящим.
Никита Арсеньевич и Евстафий Павлович отправились сегодня на бал, который давал Меттерних от имени императора Франца всем съехавшимся принцам, но она отказалась ехать, хотя к ним заезжал сам Меттерних.
Ирина, смеясь, рассказывала об ухаживаниях Меттерниха.
— Он, кажется, ухаживал потому, — заметила она, — что думал то же, что и ты.
— Это, кажется, думали все, — немного нахмурясь, сказал Левон.
Ирина вдруг стала задумчива.
— Что с тобой? — тревожно спросил Левон.
— Я вспомнила Пронского, — ответила Ирина. — Он, наверное, думает то же. Его жена жаловалась, что он отпросился в армию и тем испортил себе карьеру.
— Ты что‑то очень жалеешь его, — качая головой, сказал Левон, — мне это не нравится. Он очень красив.
Ирина пристально взглянула на Левона и счастливо рассмеялась.
— Однако, — произнесла она, — не пора ли, милый племянник, перейти на почтительное «вы» со своей тетушкой.
— Только сегодня, — умоляюще произнес Левон, целуя ее руку.
— Только сегодня, — с тихой грустью повторила Ирина.
Через несколько дней государь уехал в Карлсруэ. Жизнь во Франкфурте постепенно замирала… Темные массы союзных войск, как черные тучи, ползли к заветным берегам Рейна…
Меттерних делал последние попытки заключить мир, но все уже чувствовали, что война будет и ничто не остановит железного хода судьбы. И, повинуясь таинственному предопределению, сам Наполеон разбивал последние возможности мирного исхода.
XX
Холодный зимний ветер шумел в безлистных аллеях великолепного парка Мальмезона. Ветки высоких деревьев ударяли в большие окна дворца. Только немногие окна были освещены. Было счастливое время, когда дворец Мальмезон по вечерам сиял огнями. Целыми днями непрерывно подъезжали экипажи. В его залах собиралась блестящая толпа представителей иностранных государств, генералов и потомков древнейших фамилий Франции… Это было еще так недавно. Едва прошло десять лет, и теперь этот дворец обратился в жилище печали, слез и воспоминаний.
Здесь жила императрица Жозефина, подруга лучших дней славы победоносного генерала Бонапарте первого консула и императора Запада — Наполеона.
Хотя первый консул, сделавшийся императором, нашел, что для него тесен Мальмезон, и перенес императорскую резиденцию в Сен — Клу, этот дворец оставался любимым дворцом Жозефины. Во времена своего величайшего блеска она не переставала заботиться о нем и часто жила там. Обстановка дворца была чудом искусства и стоила миллионы франков, что не раз выводило из себя императора. Все, начиная с мраморных каминов и кончая стулом, являлось произведением искусства. Картины Гро, Жиродэ Герена украшали стены зал. Повсюду виднелись бюсты и портреты Наполеона.
В этот ненастный январский вечер 1814 года Наполеон в сопровождении только одного своего мамелюка Рустана приехал проститься перед отъездом в армию с подругой былой славы и величия.
Несмотря на свои пятьдесят лет, Жозефина все еше была красива увядающей красотой. Ее высокая фигура по — прежнему оставалась гибкой и стройной, большие темные глаза креолки не утратили своего блеска, волосы — густоты. При отблеске камина и освещении люстр со свечами под матовым стеклом ее лицо, конечно, не без помощи художественной косметики, казалось лицом молодой женщины. И лишь тонкие морщинки у глаз да опустившиеся углы губ говорили о ее увядании.