Однако мне было не до шуток, я думал о том, сколько труда положено напрасно, думал о гибели Батракина. Увенчаются ли наши усилия и лишения достижением цели?
Софронов успел подбросить в костер крупных дров и стал сушить куртку, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком.
- Следов сохатого здесь много, свежие следы,- говорил он.- Обязательно должны быть охотники!
Как бы в подтверждение этих слов послышался звук отдаленного выстрела, донесшегося с той стороны, куда ушел Авдеев,- значит, он уже встретил охотника, потому что ушел без оружия, с одним ножом, который всегда висел у него на поясе. Мне сразу стало словно теплее, я забыл о гнетущих мыслях, вскочил и трижды выстрелил в воздух. Теперь ни к чему было беречь патроны.
- Ура! Мы спасены! - радостно крикнул я и стал тормошить за плечи Софронова.
Тот иронически улыбнулся, наконец, не утерпел, высказался:
- Как можно, маленько в реке купался, маленько замерз - сразу жить не хочешь, о смерти думаешь? Люди, которые- в тайге живут, всегда мокрые ходят, всегда мерзнут, по три дня ничего не кушают - олочи мелко-мелко режут, в котелке варят, жуют и ничего. Однако в городе совсем слабые люди. Я молодой был, мог покушать и потом восемьдесят верст тайгой ходить, не отдыхать, не кушать… Почему сидишь, портянки не сушишь? Надо раздеваться, все хорошо сушить, тогда спать можно будет. Чего ждешь?
Я послушался его совета и, пока горел хороший огонь, разделся до нижнего белья и стал сушить одежду. Хорошо бы еще выпить кружку кипятку и тогда можно было спокойно ждать помощи.
Однако радость моя была преждевременной. Наступили сумерки, прошла вторая ночь у костра почти без сна, а Авдеева не было. Я начал беспокоиться: уж не попал ли он на браконьерский самострел? Быпает, что на крупного зверя настораживают какое-нибудь старое, никуда негодное ружье.
- У нас в тайге такого не бывает, денгур ставят. Из ружья охотник стрелял. Наверно дело есть, кончит, тогда к нам придет,- успокаивал меня Софронов.- Собака назад бы вернулась. Сидеть ждать надо.
А ждать было трудно: ныли прихваченные морозом ноги,, давал себя знать голод.
Лишь к полудню послышались голоса, и к нашему костру подошли Авдеев и охотник эвенк, ведший на поводу верхового оленя. Я крепко обнял незнакомого охотника, стал расспрашивать далеко ли до поселка и можно ли сегодня же начать поиски Батракина?
- Чего спешишь,- ответил охотник.- Пей чай, потом в мою палатку пойдем, там о деле говорить будем.
С этими словами он отвязал от седла чайник, набил его снегом и повесил над огнем. Через несколько минут мы уже пили горячий крепкий чай, закусывая вареным холодным мясом и пресной лепешкой.
Ночевали мы в бязевой палатке на оленьих шкурах. Топилась небольшая жестяная печка, и я смог раздеться и разуться. Утром я увидел, что два пальца на правой ноге у меня распухли и почернели. Если на ступнях была приморожена только кожа, то их прихватило как следует. Я не мог ходить.
Два дня мол спутники вместе с охотником, пришедшим нам на помощь, вели поиски тела Батракина и нашего утопленного снаряжения. Кое-что удалось спасти: достали оружие,, утонувшее на месте, где перевернулся наш бат, на перекате среди камней и коряг нашли два мешка - один с палаткой и печкой, другой со спальными мешками. Бат, видимо, подтащило под залом и обнаружить его не удалось, так же, как нигде не отыскали и тела Батракина. Вот и все, что могли мне рассказать они после возвращения.
Сумерки. Шумит тайга. Кажется, что сами деревья жалуются на непогоду, раскачиваясь под напором ветра. В нашей палатке уютно и тепло. Я лежу на оленьей шкуре с больной
ногой. У изголовья горит свеча. Ее желтый мигающий свет отражается на воронёной поверхности карабина. Изредка за палаткой фыркнет олень, прозвенит баталом. Мои спутники допивали по третьей кружке крепкого чаю. Они молчат. Устали с дороги и намерзлись.
- Как думаешь, Михаил,- так зовут хозяина, приютившего нас,- удастся найти Батракина?
Лоснящееся, словно вылитое из бронзы, лицо эвенка выражает раздумье. Наконец, он отвечает:
- Батракин пропал. Сейчас на реке лед, оморочкой ходить не могу. Весной еще искать будем, может найдем.
- Едва ли,- выразил сомнение Авдеев.- Затянуло его где-то под залом, может зацепился одеждой за сук, теперь не выпустит. Горные реки такие, если сразу не выплыл, не выбросило на отмель, то все - с концом. Надежно хоронит…
В палатке наступило долгое молчание.
- Жалко, хороший старик был. Из-за нас погиб…
- Что об этом говорить,- сурово произнес Авдеев.- С каждым может случиться. Не будь его, мы бы где-нибудь еще раньше вывернулись. Сумасшедшая река… Хорошо, что ты успел Софронова за воротник схватить. Надо на прииск выходить, подлечить ногу, да в путь…
Авдеев прав, надо спешить к врачу за помощью, быстрей подлечить ногу, да снова на поиск соболей. Время дорого - путь велик. Пока я раздумывал, как нам поступить дальше, где пополнить снаряжение, купить одежду, продукты, где взять оленей и нарты, Авдеев, напившись чаю, завел неторопливый разговор с Михаилом. Я присоединился к их беседе:
- Не слышал ли, где ваши охотники соболя видели?
Софронов при этих словах насторожился.
- Соболя здесь совсем нет,- ответил Михаил.- Старики говорят, раньше мал-мал был, а сейчас надо тридцать ден на хороших оленях на юг идти, там, однако, есть.
Софронов успокаивается, и на его губах застывает насмешливая улыбка. Я стараюсь мысленно представить, где это может быть, если идти тридцать дней на оленях. Выходит - в верховьях Селемджи. Наверное и там соболя нет, просто старая легенда гуляет среди охотников о драгоценном зверьке. К тому же мне уже известно, как ошибочны бывают представления эвенков о действительном расстоянии.
- А на реке Унье ты охотился?
- Нет, там люди нашего колхоза не ходят. Сопка там крутой, может соболь и есть, никто не знает.
Я договорился с Михаилом, чтобы он проводил нас до прииска, и на следующий день мы тронулись в путь. Авдеев с Софроновым шли пешком, а мы с Михаилом ехали верхом на оленях. Молодой .эвенк знал прямую тропу на прииск. К вечеру должны прийти в бригаду пастухов-оленеводов, переночуем у них, а на другой день будем на прииске, если верить Михаилу.
Тропа вилась по редколесью. Однообразна светлая тайга: дерево похоже на дерево, как две капли воды, ни бугорка, ни впадины, сплошная белая равнина - застывшая марь, поросшая мхом и багульником, а сейчас засыпанная снегом и белая до рези в глазах.
Ничто не отвлекало внимания. Я ехал, покачиваясь на маленьком неудобном седле. Чтобы как-то отвлечься, стал размышлять о том, найду ли я соболей, или их остались считанные единицы и что будет, если вся затея с их расселением окажется несостоятельной? Это будет большим ударом по всей деятельности старого профессора Мамонова, а мне очень не хотелось его огорчать.
Вскоре я поймал себя на том, что мысли мои начали повторяться, как бы вертеться на одном месте, подобно заблудившемуся в тайге человеку. Меня укачивала тихая езда. Михаил мурлыкал что-то заунывное, иногда покрикивал на оленей,, вдруг соскакивал с седла и бежал к другим оленям, а я должен был, как привязанный, сидеть в седле. Вечером послышался лай собак и показались палатки бригады.. Вскоре мы ужинали у пастуха-оленевода. Седой старик бойко расспрашивал меня о целях экспедиции, о нашей аварии. Узнав о моем несчастье, он сказал, что в бригаде находится фельдшер, приехавшая к роженице, и мне; незачем ехать на прииск, так как она вылечит мне ногу здесь.
Утро в тайге было ясное и морозное. Я оделся, вылез из палатки. и, опираясь на палку, побрел разыскивать фельдшерицу. Она оказалась в одной из палаток. Темное синее платье, хорошо облегавшее тонкую стройную фигуру, очень шло к ее здоровому румяному лицу. Большие серые глаза смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Наверное, ей уже рассказали про нас.
- Вы фельдшер Бурлова? - спросил я не без некоторого смущения.
- Да.
- Хочу попросить у вас помощи. Обморозился немного…
- Пройдите! - сказала она, приглашая меня в палатку.
Когда-то Авдеев смеялся над моей городской одеждой и выражал надежду, что со временем она оботрется. Нго пожелание сбылось. Не без стеснения освободился я в присутствии девушки от своих рваных доспехов, обнажил костлявую ногу с почерневшими пальцами. Быстро ловкими мягкими пальцами она ощупала опухоль, обмыла ее раствором марганцовки и, наложив какую-то прохладную желтую мазь, забинтовала ногу.
- Недельки две придется полежать,- сказала она.
- Что вы! Мне лежать некогда.
Фельдшерица насмешливо посмотрела на меня.
- Скажите спасибо, если отделаетесь только этим, а то придется пальцы отнять, тогда хуже будет.
Увидев мой испуг, она рассмеялась:
- Не бойтесь, может быть, обойдется без этого!
После завтрака мы выехали на прииск. Олени шли гуськом, один за другим. Я ехал вслед за Бурловой и рассказывал ей о прелестях Черноморского побережья, где прошли мое детство и юность.
- А мне Крым не понравился,- весело отвечала она.- Ездили мы туда как-то с отцом в санаторий. Жарко, на пляже людей - ступить негде, деревья все какие-то стриженые…- Она усмехнулась, вспомнив что-то веселое.- Там, наверное,, больше меня никто мороженого не съедал…
- Это вы напрасно, там растительность вечнозеленая…
- Подумаешь! Хоть и вечнозеленая, а какая-то грустная.. Листья словно из жести сделаны. Приамурье куда лучше. Как зацветет весной багульник, все- сопки розовые стоят, а ландыши? Надышаться ароматом не можешь! Осенью все золотое, румяное, огнем горит…
- А комары?
- Каких-то два месяца! Зато у нас даже зимой солнышка чуть не каждый день, а там, на западе, его по целым месяцам не видят…
В конце концов я вынужден был согласиться, что мне Восток тоже очень нравится и я отсюда никуда и никогда не уеду.
День пролетел быстро, я его просто не заметил. В поселке я распростился с Бурловой и отправился к начальнику прииска, который отвел нам небольшой бревенчатый домик под жилье. Зимой рабочие-сезонники разъезжались, и недостатка в домах не было. Правда, дома были барачного типа: с маленькими окнами и железными печурками, но мы и этому были рады. После ночевок у костра барак показался мне раем.