жег кусочек березовой коры и сунул его в нору, там что-то зашуршало.
В одно мгновение соболь черной птицей вылетел из норы, и не успели мы опомниться, как он вскочил на дерево, но, не удержавшись на лишенном коры гладком стволе, спрыгнул и прыжками пустился наутек. Ударившись в сеть, он запутался в ней и тут же был схвачен собакой, которая единственная оказалась проворной и будто только ждала, чтобы зверек попал ей в зубы. Пока мы подбежали к лайке, соболь был уже мертв и лежал на снегу, оскалив маленькие, но острые, как шильца, белые зубки.
Кирька помахивал хвостом и умиленно смотрел на нас, будто спрашивая: «правильно ли я сделал?» Пришлось потрепать его по загривку и одобрить: «Молодец, Кирька!», хотя было бы куда приятней, если бы он держал в зубах живого зверька. Но тут приходилось считаться с азартом собаки, которой, пока мы раздумывали и приходили в себя от неожиданности, надо было успеть настичь проворного хищника. Не будь сетки, едва ли под силу это даже собаке. Может быть, поэтому собака играет такую важную роль на соболиной охоте - звероловы ценят ее наравне с коровой, лошадью и, не смущаясь, спрашивают за нее такую же, а то и большую цену. Ценят собаку-соболятницу за то, что ни на какого другого зверя она не обратит внимания, когда идет по соболиному следу.
Высокая цена собак-соболятниц не мешает хозяевам совершенно не обращать летом на них внимания, и собаки питаются чем придется. Вблизи эвенкийской деревни, где не встретишь ни птицы, ни мелкого зверя, собаки промышляют самостоятельно, убегая из деревни порой на километры.
С большим волнением взял я в руки маленькое пушистое тельце, только что бывшее полным стремительности, гибкости, силы. Даже мертвый соболь прекрасен в густой пушистой шубке темно-коричневого цвета, только чуть светлеющей к голове. Мех искрился. Редкие белые волоски в нем - «сединка», как говорят охотники,- создавали впечатление, будто волос пересыпан снежинками. Густой упругий волос на лапках зверя делал их толстыми. Среди волоса прятались белые острые коготки. В соболе едва было с килограмм весу, но мы были горды своим трофеем так, будто по крайней мере убили слона с драгоценными клыками. Мех был такой нежный, такой шелковистый, как лебяжий пух, которого почти не ощущаешь телом, и руки сами непроизвольно тянулись ласкать его. Поглаживая, я прижался к нему лицом, нежно дышал на него и никак не мог насмотреться на переливчатую игру, волнами пробегающую по шкурке.
Соболь! Черная жемчужина суровой сибирской тайги? Даже не верилось, что в местах с такими злыми морозами, где лишь сеноставкам удается собирать себе корм по травинкам, может жить такая прелесть!
Сколько легенд связано с этим зверьком, сколько трагедий и несчастий произошло из-за его дорогой шкурки! Русских промышленников и казаков в XVII веке вела на Восток надежда добыть побольше драгоценных собольих шкурок, если не самим, так отобрать, выменять, обманом выманить их у местных охотников.
Ермак подарил Ивану Грозному вязку сибирских соболей, очень понравившихся царю. Соболь, которого я держал в руках, был красивее сибирского, очень темный, а поэтому наиболее ценный. Сто лет назад за него можно было выменять сорок лошадей, построить просторный дом.
Соболем украшали царскую одежду, он был предметом царских подарков, ибо нет в мире меха прекрасней соболиного!
В наше время соболь является предметом экспорта, одной из его доходных статей. Соболь-это золотая валюта. Именно поэтому, чтобы решить проблему увеличения численности соболей, мы уже несколько месяцев скитаемся по тайге, подвергаясь лишениям. Надо прямо сказать, что только мужество Авдеева да выносливость Софронова, прирожденных таежников, спасли меня от гибели и дали мне силу продолжать поиски. Без них я бы ничего не сделал!
Зверек еще не успел окоченеть и казался уснувшим. Бережно завернув добычу в чистую тряпицу, я положил его в мешок. Авдеев тем временем собрал обмет, и мы двинулись в обратный путь. Удача прибавила силы и, несмотря на то, что мы столько за день набегались, во всем теле ощущалась приятная легкость. Мне хотелось быстрей порадовать первой добычей старика Софронова, ведь он так много сделал! Наверное, если бы не лютый мороз, мы бы возвращались в палатку с песнями.
- Скажите, Евстигней Матвеевич,- спросил я Авдеева,- почему вы бросили охоту на соболя?
- Первое дело - мало его стало,- ответил он,- а потом соболь - это вроде золота: повезло - богат, нет - значит зубы на полку! А тут семья появилась, требовался верный заработок. Подумал я, подумал, и бросил эту охоту. Конечно, при случае я соболем не брезговал, увижу след - все бросишь, идешь за ним. Другой раз и без снасти идешь, а все равно… А в общем рискованное это дело. Другой соболя добудет, так его самого подкараулят и жизни лишат: на моей памяти в прошлом не раз такое случалось.
В палатке Софронова еще не было. Вернулся он много позднее нас, не найдя ни одного следа. Бросив беглый взгляд на подвешенную для просушки соболиную шкурку, он, к моему удивлению, не обрадовался, а, наоборот, помрачнел.
Я отнес это за счет зависти старого охотника, которому во всем хотелось быть первым, а тут его обошли.
Ужинали молча.
БЕДА НЕ ПРИХОДИТ В ОДИНОЧКУ
Один соболь нас никак не устраивал. Нужно было найти скопление соболей, которые позволили бы начать массовый их отлов для расселения по другим местам. Поэтому весь следующий день был посвящен поискам новых следов. Вечером мы вернулись усталые и разочарованные. Ни одного свежего следа, хотя исходили не менее, а, пожалуй, вдвое больше вчерашнего.
- Куда же соболи делись? - недоуменно спросил я Авдеева.
- А их было, видно, не более двух,- ответил он.- Одного мы вчера взяли, а другой, наверное, поел, да и залег где-нибудь в россыпи. В мороз они не очень охочи до беготни, только голод их и гонит, а то бы из гнезда не вылезли. Зверек вроде бы с теплой шубкой и к холоду должен быть привычный, а морозу не выносит. Случалось, попадет лапкой в капкан, особого ущерба нет, а глядишь к утру околеет. Замерзает на морозе, значит. Если, как говорите, придется живьем их ловить, надо такую ловушку придумать, чтобы там ему защита от мороза была… Я давеча приглядывался к следам, они все одного размера были. Вот я и думаю, что их тут пара жила. Когда корму мало, так и один столько наследит, что за день не обойдешь. Голод не тетка, гонит…
Целую неделю безрезультатно мы искали новых следов. Все не верилось, что тут могла быть одна пара зверьков. Устав от поисков, решили переменить место лагеря. Одолев перевал, вышли в долину безыменной речушки и определили, что она течет уже не в Зею, а в Селемджу.
Здесь к нам пришла большая беда: ночью на наших оленей напали волки. Трех оленей они растерзали на месте. От бедных животных мы нашли только рога, клочья шерсти да кровавую утолоку на снегу. Даже костей не нашли, видимо, волки их растащили по сторонам. Остатков четвертого оленя не находилось, и Софронов предположил, что олень спасся.
Он до самого вечера искал его след. Испуганное животное умчалось за десяток километров. Вначале один из волков пытался его преследовать, но потом вернулся, соблазненный добычей, которую растаскивала стая. Олень был так напуган, что не подпускал к себе даже человека, и Софронову стоило больших трудов его поймать, и то с помощью кожаного аркана, который он издали набросил ему на рога. Стояла морозная ночь, когда Софронов, иззябший и голодный, вернулся в лагерь с оленем на поводу.
Положение создалось затруднительное. Один олень мог едва-едва тащить лишь наше снаряжение - палатку, шкуры, запас продуктов и боеприпасов. Нам оставалось идти пешком, и скорость нашего передвижения снижалась вчетверо против той, с какой мы ехали на нартах.
Софронов торопил и настаивал скорее покидать «волчью падь»,- как он назвал долину неизвестной реки. Волки могли появиться и загрызть последнего оленя.
Теперь мы держали путь к ближайшему колхозу на Селемдже, чтобы там пополнить свой транспорт новыми оленями.
Впереди шел Софронов на лыжах и вел в поводу оленя, тащившего за собой нарты с грузом. По их следу шли мы с Авдеевым и вместе с собаками тащили вторую нарту с более легким, не уместившимся на первой нарте снаряжением. Иначе мы могли замучить одного оленя.
Безмолвие царило в тайге. Соболиных следов не попадалось, хотя мы и осматривали по пути все места, где мог обитать этот хищник. Надежда найти на Усть-Боме скопление этих драгоценных зверьков растаяла, как льдинка у костра, и мы брели за нартой понурые и молчаливые.
- Не везет нам, паря,- вздыхал Авдеев.- Зря тайгу топчем. За четыре месяца одного соболя… Курам на смех!
Софронов не принимал участия в наших разговорах даже когда останавливались на отдых: то ли уставал, то ли занят был какими-то своими мыслями. Может быть, скучал по семье. Причин было много, и я не подходил к нему с расспросами.
Двигаясь как-то крутым берегом над речкой, он остановился и позвал нас. Мы, бросив нарту, подошли. От берега речки в лес шла четкая парная цепочка соболиных следов.
- Привал! - скомандовал повеселевший Авдеев.
Поставили палатку. Софронов выразил желание пойти за соболем, поскольку он, а не мы, нашел след. С ним пошел Авдеев, а я остался в палатке. Пора было привести в порядок свои записи.
В середине дня я вышел из палатки набить котелок снегом и нарубить дров. Снег сверкал так ярко, что я зажмурил глаза. Мороз был небольшой, градусов двадцать пять, стояла тишина и голубая зимняя дымка окутывала лес и ближние сопки.
Наконец, после темной палатки я осмотрелся. Мое внимание привлекли две черные точки - птицы, сидевшие на лиственнице почти рядом.
«Может глухари,- подумал я.- Неплохо бы подстрелить одного к ужину!..»
С этой мыслью я быстро юркнул в палатку, оделся, схватил карабин и выскочил обратно. В светлой лиственничной тайге трудно подойти к птицам незаметно. Как я ни крался к ним, они меня увидели и перелетели на следующее дерево. Я снова последовал за ними. Так повторялось несколько раз, пока они не уселись на дерево, вблизи которого находился • ельничек. Я быстро обежал вокруг, подкрался с другой стороны к птицам на выстрел и, тщательно прицелившись, сбил более крупного глухаря-петуха. Второй сразу улетел, преследовать его было бесполезно, поэтому, забросив убит