- Раньше было много, теперь давно на охоту не ходим. Однако и сейчас должен быть! - вот и все, что нам удалось узнать. Все охотники были на пастбищах и промысле, а председатель больше интересовался оленями, белкой, так как колхоз был оленеводческий и охотничий промысел служил только подспорьем основному занятию. К тому же запрет на соболя в течение последних лет снизил среди эвенков интерес к этому зверьку.
Короче говоря, ничего вразумительного я узнать не мог и обратился за советом к своим спутникам.
- На Джагды надо ходить,- заявил Софронов.- Там гора высокая, крутая, место совсем глухое. Будем еще там искать, если не будет, ты в город пойдешь, мы домой - в Чумикан.
- Сначала на хребет Турана надо сходить,- не согласился Авдеев.- Ведь говорят старики, что раньше там соболь был. Может быть, там встретим промысловиков, расспросим. Должны люди знать, где еще соболь водится. Оттуда не поздно будет и на Джагды податься.
Пришлось согласиться с доводами Авдеева, которые были мне больше по душе. К тому же и жители говорили - хребет Турана богат разным зверем, там леса густые.
Купив в колхозе оленей, палатку и кое-что из припасов, мы, вновь экипированные, отправились на хребет Турана - водораздел между реками Селемджа и Бурея.
Нас провожала целая ватага ребятишек, женщин а стариков - соседи председателя колхоза, у которого мы остановились.
Среди провожающих была восемнадцатилетняя девушка с тяжелой иссиня-черной косой и блестящими, как вишенки, глазами - дочь председателя Нюра.
Я стоял возле нарты с уложенным на нее снаряжением, когда она подошла ко мне. Улыбаясь и показывая белые, чистые, как перламутр, зубы, смуглолицая и разрумянившаяся, с непокрытой головой, она, смущаясь и краснея, сказала:
- Счастливого пути!
- До свидания, Нюра! - ответил я, пожимая ее маленькую, но сильную руку.
Софронов тронул оленей, крикнул: - Э-гей!
Пора и мне, а на память невольно пришли давние, где-то читанные или слышанные стихи:\
…«Оставаться бы здесь до конца, навсегда.
И водить тонконогих оленей стада.
Серебристую нельму ловить
Да на лыжах по насту скользить!..»
Взмахнув рукой на прощание, я сел на нарту и пустился догонять своих товарищей.
САМОСТРЕЛ
Солнце опустилось за зубчатую кромку островерхих лиственниц, погасло пламеневшее небо, а мы все продолжали ехать по заснеженной девственной тайге. Тихая морозная ночь. Серебристой краюшкой повисла в светло-голубоватом небе луна, олени с нартами, как тени, мелькали между деревьями. За нартами стлался «дымящийся» след поднятого копытами сухого снега. Поблескивали полоски, оставляемые полозьями. Налетая на мерзлые бугры мха, нарты подпрыгивали, скрипели, и тогда надо было удерживать равновесие ударом выставленной ноги.
Проехав километров двадцать, мы остановились. Поставили новую палатку, которую приобрели в колхозе, в ней было уютно и просторно.
В предгорьях хребта Турана, куда доехали на четвертый день, нас встретили густые ельники по ключам, буреломы, непроходимые заслоны молодняка.
Такие места были пригодны для жизни соболей, и мы решили обследовать несколько горных ключей. Поиски вели, как и прежде: я с Авдеевым, а Софронов в одиночку.
Вечером Софронов сообщил, что нашел много соболиных следов, но свежих среди них нет.
- Только стоит ли искать там зверя, охотник до нас ходил, след оставил!
- А зачем ему там ходить? Ведь охота на соболей запрещена, все разно никто у него шкурку не примет,- недоумевал я.
- Может быть, это браконьер,- высказал предположение Авдеев.- Знавал я ловкачей. Они, что ни добудут, всегда сумеют закон обойти и сплавить на сторону, хоть шкурку, хоть панты. В городах есть еще такой народ, покупают!
- Посмотрим… Возможно, это промысловик ходил за другим зверем и след его случайно по этим местам пришелся,- сказал я
Утром я решил вместе с Софроновым пойти посмотреть открытые им соболиные места.
Запушенный инеем старый ельник дремал в морозной дымке, не потревоженный ни единым дыханием ветерка. Тяжелые пласты снега, скопившегося на ветвях, оттягивали их книзу, и деревья выглядели как богатыри, закованные в снежные латы.
Солнце, поднявшееся из-за хребта, осветило вершины деревьев. Они засверкали тысячами алмазных искр, и голубые тени, растворившись в морозной дымке, окрасили их в свой цвет. Тайга заблистала изумительной чистотой, и ели стояли как невесты в подвенечных платьях.
Изредка нам попадались рябчики, но сидели они не на деревьях, а в снежных лунках. Пушистый снег будто взрывался, когда они с шумом вырывались из-под лыж, потревоженные нашим приближением.
Рассевшись по деревьям, доверчивые птицы с любопытством разглядывали нас и, только когда мы подходили близко, улетали. Своей окраской они сливались с цветом коры лиственницы, и когда приникали к суку, становились почти незаметными. Можно было пройти рядом и не заметить, если бы они не выдавали себя хлопаньем крыльев, неожиданно взлетая с дерева и пересаживаясь на соседнее…
На снегу были видны отпечатки соболиных лап. Цепочки следов шли в разных направлениях; ни одна валежина, ни одна отдушина в снегу не оставлена без внимания. Бывает, что один-два зверька в поисках пищи наследят столько, что можно принять их за скопление соболей. Может быть и здесь также? Зимние ночи долги, а тайга бедна пищей. Рассматривая отпечатки лап соболя, припорошеные снегом и инеем, Софронов качал головой:
- Ай-яй, совсем свежего следа нет. Куда зверь ушел?
Короток день зимой, да еще в ельниках. Не найдя свежего соболиного следа, решили хотя бы разыскать охотника, след которого видел Софронов. Мы вышли на его лыжню и пошли по ней.
- Будем на его табор ходить! - сказал Софронов и быстро заскользил на своих широких, подбитых камусом лыжах по следу. Я едва поспевал за ним. В юношескую пору я много бегал на лыжах, но то были спортивные лыжи с палками, а здесь-охотничьи.
Софронов, легко и пружинисто бежавший впереди, вдруг с криком повалился в снег на совершенно ровном месте. Не понимая в чем дело, я поспешил к нему на помощь. Поднимая упавшего товарища, я увидел, что у него из ноги торчит тонкая оструганная палочка, вокруг которой штанина начала пропитываться кровью.
- Денгур!..- простонал Софронов, опускаясь на лыжу.
В век цивилизации, огнестрельного оружия здесь еще было в ходу оружие далекого прошлого, о котором я знал по картинкам в книгах.
Денгур - это лук с острой стрелой, имеющей зазубренный железный наконечник, который охотники Севера настораживали на звериных тропах. Пройдет какое-нибудь животное, заденет тонкую нить, протянутую поперек тропы, и спустит натянутый лук со стрелой. В зависимости от того, на какого зверя настраивался денгур - на высокого или низкого, стрелу нацеливают так, чтобы она попадала в убойное место. Раненый зверь пройдет со стрелой некоторое расстояние, потом заляжет и скончается от потери крови. Охотник найдет его по следу, когда пойдет проверять свои ловушки. Судя по размерам стрелы, Софронов налетел на денгур, поставленный на кабаргу.
Миниатюрным самострелом до сих пор еще добывали охотники соболя.
На крупного зверя, вплоть до медведя и сохатого, ставят проволочные петли. Все эти способы охоты запрещенные- браконьерские, но ими еще пользуются в глухих таежных местах. Жертвой денгура оказался и Софронов.
- Пропала моя нога,- сказал он, покачизаясь от боли.- Пропал я теперь в тайге…
Я старался ободрить раненого товарища, успокоить, сказал, что не оставлю в беде.
Сбросив с плеч мешок, я срубил сухую тонкую елку и развел костер. Разогревшийся и вспотевший при ходьбе Софронов мог быстро замерзнуть без огня. Было уже темно. При свете огня я попытался извлечь стрелу из ноги, но как только прикасался руками до древка. Софронов вскрикивал от боли и отталкивал мои руки. Что делать? Вытащить стрелу резким рывком? А что, если она вошла глубоко и своими острыми зазубринами перервет артерию или сухожилие?
Тем более, что я ничего не понимал в медицине и ни разу не сталкивался с ранениями!
Стрела, пробившая унты и штанину, не позволяла оголить ногу.
Оставить стрелу в ноге нельзя, ржавый наконечник может вызвать заражение крови, гангрену, а это в тайге - смерть. Кроме того, стрела мешает идти, даже не позволит мне нести его на спине, ибо будет задевать за ветки.
Софронов скрипел зубами от боли и что-то бормотал, наверное, ругал того охотника, который насторожил денгур.
Я достал бинт, приготовил жгут на случай сильного кровотечения, поставил кипятить воду. Пока делал эти приготовления, обдумывал: что мне предпринять? Стрелу надо было удалить во что бы то ни стало. Вырвать ее решительно, без предупреждения!
Когда я сказал об этом Софронову, он замотал головой:
- Нет, нет, не надо. Пускай пропадет нога!
Тогда я уговорил его, чтобы он позволил мне срезать древко, иначе нельзя забинтовать рану, а наконечник извлекут в больнице. Он согласился. Я попросил его лечь боком, достал охотничий нож и подошел к нему. Ощупывая стрелу, я крепко ухватился за древко у самого основания и резким движением вытащил ее из ноги охотника.
Признаюсь, это был варварский, но единственный правильный способ оказания помощи. Что иное я мог придумать, если вокруг глухая тайга, а я один? Не погибать же человеку только из-за того, что боль подавляла в нем разум!
Нечеловеческий вопль разнесся по заснеженному, застывшему лесу. Словно не было никакого ранения, Софронов вскочил на ноги, посмотрел на меня дикими вымученными от боли глазами.
Только увидев у меня в руках окровавленную стрелу с раздвоенным наконечником, он понял, что самое страшное и трудное миновало, и, придя немного в себя, снова опустился на снег.
Я быстро разул его, снял унты, чулки и, закатав до колена штанину, осмотрел рану. Стрела пробила икру правой ноги. Из черного отверстия текла пузырившаяся кровь. Я перевязал рану и осторожно натянул на ногу чулок и обувь.