- Теперь лежи и не шевелись. Ночевать будем здесь, а завтра увидим что делать дальше. Пойду рубить лапник под бок и таскать дрова.
Сухих деревьев вблизи не оказалось, да и найти в темноте их было трудновато. Пришлось всю ночь, не смыкая глаз, подтаскивать валежник и подбрасывать его в костер. Дрова были сырые, горели плохо, дымили, разбрасывали искры, и надо было все время следить, чтобы не загорелась одежда. Не спал и Софронов. Может быть, его беспокоила нога и вполне вероятно, что он не был уверен и боялся, как бы я его не оставил в тайге.
Утром Софронов попытался подняться, но тут же со стоном опустился на снег.
- Совсем ходить не могу,- пробормотал он.- Пришло время пропадать!
- Что ты! Брось думать об этом. Попьем сейчас чаю и я тебя повезу на лыжах.
Пришлось связать рядом его широкие лыжи. Нож и сыромятный ремешок были у меня под рукой, и с этим делом я справился быстро.
Посадив Софронова на лыжи, я взял на плечи мешки и потащил его к нашему лагерю, находившемуся, по моим расчетам, не далее чем в пятнадцати километрах.
По ровному месту идти было легко, но когда приходилось лезть в гору или спускаться, вот тогда начинались трудности, Софронов скатывался с лыж и зарывался в снег. В таких случаях мне приходилось нести его на себе. Я был уверен, что Авдеев, обеспокоенный нашим долгим отсутствием, вот-вот выйдет по нашему следу навстречу, и тогда вдвоем, на носилках, мы легко донесли бы пострадавшего до лагеря.
Но Авдеев не появлялся, и я продолжал нести раненого.
Через каждые два-три километра я разводил костер и согревал горячим чаем Софронова. Без движения он отчаянно мерз, а я задыхался от жары и промок от пота.
Небо затянуло плотными дымчато-серыми облаками, пошел мелкий, частый снег. Нужно торопиться, так как вчерашний наш след становился еле заметным, а потом исчезнут даже углубления в снегу от лыж.
Рассчитывать на помощь Авдеева не приходится: если не пришел до сих пор, наверное, также ходит по тайге. Провести вторую ночь у костра, на морозе, да еще во время снегопада, который вот-вот может перейти в пургу,- ужасно! Продукты кончились, все живое в тайге запряталось в гнезда, норы, затаилось до наступления хорошей погоды.
В голове стучит неотвязная мысль: «Лишь бы не сбиться с пути, дойти до лагеря…» Липкая горечь то и дело перехватывает горло, и я жадно хватаю ртом снег с рукава своей куртки. Софронов, видя, что я выбиваюсь из сил, попросил оставить его возле костра, чтобы налегке я мог быстро дойти до лагеря и позвать на помощь Авдеева. Наверное, если бы со мной случилось нечто подобное, он бы так и сделал. Но одно дело охотник, умеющий безошибочно находить дорогу в лесу по самым еле приметным следам, и я. Смогу ли я быстро найти лагерь? Снегопад скрыл следы, за снежной пеленой исчезли приметные ориентиры - вершины сопок. Только опытному следопыту, бывалому таежнику под силу отыскать в такую погоду свою палатку. Я же в этом отношении не был уверен. Даже найдя палатку, отыщу ли я потом Софронова? Оставить товарища одного в лесу, без пищи, во время пурги? Костер быстро погаснет и тогда-конец.
Нет, уж лучше выбираться вместе или погибать вдвоем. По крайней мере совесть моя будет спокойна, что я сделал все, что мог, для спасения своего товарища.
Вначале Софронов казался мне легким, как мальчишка, но чем дальше, тем становился тяжелее, будто наливался свинцом.
Сумерки стали надвигаться раньше, чем обычно. Чтобы не пройти лагерь или не обойти его стороной, я через каждые полчаса делал по два выстрела - это наш условный сигнал бедствия.
Быть может, Авдеев близко, услышит их и выйдет мне навстречу?
Силы меня покидали. Задыхаясь от усталости, спотыкаясь, брел я по снежной целине. В глазах плывут и расходятся, как от камня, брошенного в воду, радужные круги - то синие, то оранжевые, то красные. В горле пересохло. Снежинки, падающие мне на лицо, кажутся теплыми, как летние дождевые капли. А Софронов стучит зубами от холода и дрожит. Он уже сутки мучается от боли и холода, так как лишен возможности двигаться. Временами он стонет и что-то бормочет. Ему очень неудобно на моей спине, но он старается не ерзать, так как видит, что я еле-еле держусь на ногах.
У меня нет сил нести дальше Софронова. Я прислонился плечом к дереву, чтобы перевести дух. Ничего не поделаешь, придется вторую ночь провести у костра, если только пурга не сделает ее для нас и последней.
Посадив на ветки Софронова, я развел огонь и пошел в сторону от костра на поиски более крупных дров, чтобы запасти их на ночь. Огонек костра, мерцавший между деревьями, служил мне ориентиром при возвращении. Стоило мне снять с плеч Софронова, как мороз пробрал меня до костей.
Вдруг легкое, мелодичное позванивание донеслось до моего слуха.
«Галлюцинация,- подумал я.- Неужели я так ослабел, что скоро свалюсь с ног? Ведь говорят, что, прежде чем замерзнуть, человек сначала погружается в сон, в ушах у него звенит, а уж потом наступает смерть!»
Я потряс головой. Ветер колыхнул ветви, осыпал меня густой снежной пылью. Вместе с этим первым дыханием пурги совсем близко вновь раздался звон, теперь уже не призрачный, а явный, звон оленьего ботала.
Ура! Спасение! Я бросился туда, откуда доносился звук и увидел меж кустами рогатую голову оленя, настороженно всматривавшегося в меня.
Олень фыркнул и бесшумно убежал. Среди редкого лист-веника смутно белела покрытая снегом палатка и возле нее бродили наши олени.
Софронов встретил меня недоумевающим взглядом.
- Понимаешь, палатка рядом! - закричал я и снова легко, как ребенка, подхватил его на руки.
- Это хорошо, хорошо,- бормотал Софронов.- В палатке огонь будет, жить будем, а то думал пришла пора умирать. Я старый, мне ничего, а ты еще молодой, здоровый…- Он все еще не верил в спасение.- Смотри, в самом деле палатка, а я думал, потерял ты дорогу, кружить по тайге стал. Теперь хорошо… Чай попьем.
Я внес его в палатку. Она была пуста. Накрыв больного шкурами и спальными мешками - всем, что нашлось в палатке, я растопил печку, и через пять минут от нее стало распространяться живительное тепло. Согревшись, Софронов заснул глубоким сном, не дождавшись пока закипит в котелке чай.
Где же Авдеев? Неужели ищет нас? Может, ходит по тайге где-нибудь невдалеке? Как бы отвечая на мои вопросы, заскрипел снег под тяжелыми ногами и пола палатки приполнялась. Вначале просунулась рука, потом голова Авдеева, заснеженная, как у деда-мороза в новогоднюю ночь. Вслед за ним в палатку юркнула собака и, помахивая хвостом, улеглась у самого входа. Ничего, мол, не поделаешь, замерзла, по тайге набегалась, тоже надо отдохнуть!
- Ну, кажется подвезло нам, наконец. Напал я на соболя. Два дня ходил, а следам счету нет…- весело заговорил он, стряхивая с себя снег и раздеваясь.
Заметив мое невеселое лицо, он недоуменно посмотрел па меня, на Софронова, закутанного в шкуры и одеяла, и спросил тревожным сдержанным шепотом:
- Случилось что-нибудь? С тобой, с ним?..
Я коротко рассказал ему о нашей беде.
- В ногу, говоришь, ранило? Стрелу вытащил? Ну, это еще не беда, а бедка! -повеселел Авдеев.- Заживет на нем, он здоровый. Завтра поедем в Стойбу, а там рукой подать до прииска, где фельдшер есть. Помажут ему рану чем-нибудь, а то я и сам достану медвежьего сала, залью рану, недели не пройдет - все заживет. Не вешай нос, паря! - хлопнул он меня по плечу.- Намучился с ним здорово? Наверное, на себе нес или тащил на волокуше? Ничего! В тайге не то случается, надо ко всему быть готовым!
Мы разбудили Софронова пить чай и подкрепиться едой. Авдеев принес в сумке рябчиков, мы их сварили.
- На самострел налетел? - спросил Авдеев, отхлебывая из кружки горячий чай.- Бывает. Хорошо еще, что в ногу, наверное, на мелкого зверя нацелен был. По следу шли, вот и напоролись. А вообще-то, такого охотника наказывать надо. Разве есть у него понятия об охоте? Это лентяй, хапуга, идет в тайгу, от жадности готов все загрести, вот и ставит самострел. Самому-то зверя не выследить, так ждет пока тот налетит на стрелу. Не думает, что может своего брата-охот-ника подстеречь! Вот еще петли, лудевы, ямы всякие… Не терпит моя душа такой охоты: все равно, что человека из-за угла подкарауливать…
Утром Авдеев поймал оленей и мы поехали в Стойбу. На одной из нарт в спальном мешке сидел молчаливый Софронов.
СОФРОНОВ ВЫСКАЗЫВАЕТСЯ
Нам не пришлось ехать на прииск. В Стойбе организовался фельдшерский пункт. Я был поражен: когда успели? Говорят, на днях прислали фельдшера, оборудование, вот и организовали! Для нас это была удача, так как Софронову стало плохо, он сидел на нартах нахохлившись, с пылающей от жара головой, с сухими растрескавшимися губами и просил пить. Ночью метался во сне, о чем-то с кем-то спорил, что-то говорил на родном языке. Иногда вдруг прорывались русские слова, но смысл их был нам непонятен. В таком полусознательном состоянии везти на прииск было бы опасно, могло начаться заражение крови, а это - конец!
Мы подъехали к медпункту. После яркого солнечного света, ослепительных снегов изба мне показалась темной.
- Где мне увидеть фельдшера? - громко спросил я.
- Я фельдшер,- послышался знакомый голос из-за перегородки.- Что случилось? Проходите!
Открылась дощатая дверь и на пороге показалась женщина в белом халате.
- Оля!…- Я не верил своим глазам: в дверях стояла Бурлова.- Откуда вы? Как попали сюда?
Она рассказала, что ее как более знакомую с местными условиями Здравотдел перевел в Стойбу, где предстояло начинать работу почти на пустом месте.
- А вы-то как? Ведь я думала, что вы уже в Хабаровске? - спросила она.
- Потом, Оленька! Обо всем расскажу, только не сейчас. У нас несчастье, Софронов ранен!
- Как? Давно? Где он?
- Давно. На самострел наскочил. Стрелу я вырвал, а сейчас у него, наверное, заражение началось… Привезли мы его…