Очень довольные результатами дня мы возвратились в лагерь еще засветло. Один из местных охотников, сопровождавший нас в экспедиции, тоже вернулся с трофеем: в небольшой капкан, поставленный на соболя, попал горностай. Белоснежная шкурка гибкого проворного зверька оканчивалась черной кисточкой хвоста.
В желудке этого маленького хищника - вот еще одна из неприятных на первый взгляд обязанностей охотоведа - я обнаружил остатки пищухи. Желудок зверя может рассказать очень многое о жизни животного, раскрыть особенности странных иногда повадок.
Пища - один из самых важных факторов в жизни каждого существа, и мне как человеку, посвятившему жизнь изучению охотничье-промысловых зверей, приходилось с этим считаться. Правда, вначале эта работа была неприятной, но необходимость заставляет человека привыкать ко всему. Ведь вскрывают же врачи-эксперты трупы людей, а это куда тяжелее, чем желудок безобидного зверя, к тому же только что-убитого!
Более тщательное исследование желудка и кишечника зверя (лабораторным путем) может открыть причину некоторых заболеваний человека. Но это было мне не по плечу в полевых условиях, и я ограничивался выяснением, что является кормовой базой для промысловых пушных зверей.
После сытного ужина мы расположились кому как удобнее на шкурах и постелях, и начались неторопливые рассказы. Конечно, основная тема - охота, так как для людей, здесь собравшихся, вся жизнь держится на этом промысле.
Не торопясь опрашиваю всех охотников - какой длины были ночные нарыски соболей, что зверькам удавалось добыть и съесть в течение ночной охоты, как они относились к другим обитателям тайги. Записав сообщения в дневник, я давал охотникам задания наследующий день. Тонкие, первоклассные следопыты - эвенки и якуты! Много интересного рассказывали они мне о таежных обитателях.
Так я узнал, что кабарожку можно подозвать, словно рябчика, на маленький берестяной манок, что рысь любит ходить по лыжницам охотников и ее легко поймать капканом, поставленным на старой лыжне…
Самым страшным зверем тайги он считал медведя.
- Нет, тигр будет опаснее,- возразил я.
- Они правы,- вступил в разговор Авдеев.- Медведю тигр не хозяин. Он погрузней, да и посильней тигра будет. Большой матерый медведь любому тигру не уступит. Человеку и то приходится медведя больше опасаться, чем тигра.
- Это почему же?
- Потому, что тигр человека раньше заметит и почует и всегда ему дорогу уступит. С ним в лесу не сойдешься. Другое дело медведь: он подслеповат и глуховат, да к тому же еще и поспать любит. Вот и случается, что напорешься на него неожиданно, а он с перепугу и набрасывается, как бы для самозащиты…
- А охотника он тоже для самозащиты загрыз? - напомнил я ему случай с шатуном.
- Ну, такие случаи не часто. За мою жизнь, сколько бывало,- по пальцам перечесть можно. Голодный зверь…
Софронов не словоохотлив, из него не вытянешь никаких подробностей романтического порядка, он признает в охоте только ее конечный результат - мясо, шкура, панты.
К моим охотничьим способностям он до сих пор относится скептически. Умения бегать по тайге без устали и хорошо стрелять, по его мнению, мало для охотника.
- Хороший охотник в тайгу идет, сразу видит, где какого зверя искать надо. Летом в одном месте, зимой в другом… Если охотник не знает, в какую погоду где зверь ходит, какую травку кушать любит, как зверя найдет? Тайга большая, можно неделю туда-сюда ходить и зверя не встретить…
Авдеев - человек, знающий тайгу, как свой дом,- кивает согласно головой.
- Правду Софроныч говорит. Стрелять зверя нехитро, каждый сможет. Выследить, найти - самое трудное на охоте…
В скупых высказываниях Софронова всегда есть доля познавательного для меня материала, и я стараюсь внимательно слушать, что он говорит.
- Раньше в верховьях Уды и Зеи совсем волка не было, а теперь все больше и больше. Я думаю, этот зверь вместе с человеком в тайгу идет. Человека в тайге много, волка еще больше…
- Верно, верно, много волка,- соглашаются охотники.
- Что же вы его не истребляете? - спросил я.
- Волк хитрый зверь, ночью охотиться любит, увидеть его трудно. Пробовали травить стрихнином - свои собаки пропадают. Капканы ставить надо - опять велика тайга: как узнаешь, где он появится?
- Но ведь волк уничтожает ваших оленей, сохатых…
- Немного олешков и раньше медведь давил,- соглашаются охотники, как с неизбежным злом,- а сохатых в нашей тайге много!
- В прошлом году я на одной сопке сорок штук насчитал,- сказал Софронов.
- А раньше еще больше было?
- Нет, сохатого меньше. Сохатый каждый год табуны увеличивает. Охотники за зиму от силы из сотни пять-десять штук возьмут…
- Да, летом в два раза больше…- добавляет с иронией Авдеев.
- Верно, летом сохатого легче брать. Он от гнуса в воду идет, искать его легче летом, по тайге много ходить не надо…
- То-то же!.. И разговор меняет тему:
- Как увеличить число зверя в тайге?
- Выпустим новых зверей - ондатру и норку, привезем бобров, начнем отлов соболя живьем,- говорю я.
- Это хорошо бы нового зверя у нас пустить. Кормов много, пусть живет, а то белки стало меньше, лисицы, выдры тоже мало. Совсем плохо охотнику…
К полуночи споры и разговоры затихают, то один, то другой начинают позевывать, и вот кто-нибудь говорит:
- А не пора ли нам на боковую?..
Мы кладем в печку сырые березовые дрова, чтобы горели подольше, гасим свечу, и в наступившей темноте сквозь холстину палатки проглядывает блеклый диск луны.
На оленьей шкуре мягко и тепло. Не зря их местные жители называют «постелями». Густой пористый волос северного оленя непрочен, лезет из шкуры, но почти не теплопроводен. На такой шкуре можно спать на снегу и не чувствовать холода. В летнее сырое время нужна другая подстилка - медвежья, барсучья или какая-либо другая шкура, но зимой лучше оленья. Не простудишься!
Ночь. За палаткой нажимает мороз. Зимнее безмолвие нарушается потрескиванием деревьев, лопающихся от стужи, да скрипом снега под копытами оленей, бродящих возле палатки.
ЗИМНЕЕ НАВОДНЕНИЕ
Утром мои спутники-охотники не к торопятся выходить в тайгу. Они ~ подолгу пьют густой чай, заедая его пресными лепешками из белой муки, которые пекут на жестяном листе, пьют вдоволь, на весь день. Затем они сосредоточенно и тщательно обуваются, выстилая олочи лосиной шерстью или мелкой неломкой осокой, и уходят на учет соболей. Я хочу сходить в тайгу один. Захватив с собой компас, топор и карабин, отправляюсь на ближайшую сопку. Ее склон покрыт густым труднопроходимым ельником.
Хорошо утром в лесу, когда первые лучи солнца проникнут в сумрачный заснеженный лес и позолотят шапки снега на спящих деревьях! Тихо, не шелохнув веткой, стоят ели, а над ними чистое, безоблачное небо. В лесном безмолвии стук дятла разносится, как щелчки кастаньет.
Подъем на сопку труден. Склон крутой, приходится лавировать среди валежин и зарослей, утопая в рыхлом, сыпучем снегу. Поднявшись на сопку, я хотел отдохнуть, как вдруг увидел свежий соболиный след, и усталость как рукой сняло. Я побежал по следу на лыжах. След уводил меня с сопки на сопку, все выше и выше к хребту.
На моем пути непролазной стеной встал ельник, но соболь прошел, должен пройти и я вслед за ним, куда бы он меня ни завел.
Бледно-зеленые лишайники гирляндами свешиваются с ветвей старых деревьев. Я задеваю за ветки, снег комьями и мелкой искрящейся крупой сыплется на меня. Как я ни отряхиваю его с одежды, он прилипает к куртке, подтаивает, и скоро я чувствую, что рубашка на плечах и в рукавах уже мокрая, а куртка смерзается и начинает «греметь», когда задеваешь за сучки.
Пробираясь сквозь ветровал, набросавший деревья одно на другое, я заметил, как между корнями поваленной ели что-то мелькнуло.
«Уж не соболь ли?»
Но нет. На ствол поваленной ели вспрыгнула изящная кабарга с точеными черными копытцами. Она испуганно смотрит в мою сторону и настораживает уши, стараясь определить, откуда пришла опасность. Кабарга дрожит всем телом от страха, но не знает, в какую сторону ей броситься, потому что еще не заметила меня, притаившегося за стволом дерева.
Мне жалко это маленькое дрожащее существо, но страсть коллекционера сильнее, и я скрепя сердце навел карабин на самого маленького в нашей тайге оленя.
Выстрелом, будто ветром, сдуло его с лесины, на которой он стоял. Когда я подошел, олень был мертв. В кабарге было не больше десяти килограммов весу, и я положил ее в заплечный мешок. Сквозь прочную ткань тотчас же просунулись два белых шила - длинные острые клыки самого безобидного из зверей. Эдак не мудрено поранить о них руку или спину, и я уложил голову оленя так, чтобы клыки не высовывались наружу.
Олень, и с клыками! Странный каприз природы, наделившей жвачное животное двумя длинными клыками, свисающими изо рта, но не для борьбы с врагами, а для отпугивания соперников во время борьбы за самку.
Кабарга зимой питается преимущественно лишайниками, которые в изобилии находит в старых ельниках.
Шкурка и мясо не представляют для охотника ценности. Зверь является промысловым объектом только из-за небольшой железы на брюшке самца, заполненной темной густой жидкостью - мускусом..
Мускус у только что убитого животного имел резкий и, мне показалось, отвратительный запах. Мускус находит применение в парфюмерии при изготовлении духов, в качестве средства, увеличивающего стойкость их аромата.
Продолжая идти по соболиному следу, я подстрелил несколько рябчиков и двух дымчато-серых белок, с черными кисточками на ушах.
Солнце еще не успело опуститься за сопки, а в ельниках сумерки сгустились настолько, что не было возможности целиться, если бы пришлось стрелять.
Я пошел обратно. Чтобы выиграть время, решил оставить свой след и срезать путь, наметив направление по компасу.
Пока преодолевал водораздел, совсем стемнело. Выйдя на лыжню, оставленную мной утром в начале пути, я заскользил по ней. В небе зажглись первые звезды. Наступила ночь.