- Не стреляй, это поросенок!
Тем временем кабан, стоявший на валежнике, прыгнул с него и потонул в снегу. Был он размером невелик - около метра в длину и сантиметров 60 в холке.
- Тут крупные должны быть,- шептал Авдеев.- Сейчас определим, откуда ветер и подойдем ближе.
Он сделал резкий выдох и по движению пара определил, откуда дует ветер. Мы стали заходить с подветренной стороны, так как ясно было, что один поросенок не мог отбиться далеко от табуна.
Вскоре среди мелкого кустарника показался черный силуэт кабана, пасшегося отдельно от стада. Он рылся в снегу. Мне очень хотелось выстрелить по кабану первому, но как я ни старался прицелиться - мешали ветки кустарников. Я боялся, что пуля срикошетит и тогда кабан уйдет. Пришлось отклониться в сторону. Кирька чуял зверя, с нетерпением натягивал поводок, привязанный у меня к поясу, но отпускать его до выстрела Авдеев запретил. Секач с его острыми загнутыми клыками легко может распороть любую собаку. Несмотря на кажущуюся величину и неповоротливость, кабан очень проворный зверь.
Стараясь обойти поваленное дерево, я наступил на ветку и она звонко хрустнула под лыжей.
Кабан, спокойно рывшийся в снегу, в мгновение, словно подброшенный пружиной, отскочил в сторону и, задирая кверху длинное рыло, с шумом стал втягивать воздух. Громкое сопение послышалось со всех сторон.
Видно было, что стадо, невидимое нами из-за снега, уже всполошилось и старается определить, откуда и какая угрожает ему опасность.
Я проклинал заросли, мешавшие мне послать пулю в зверя, эту чащу, где нельзя прицелиться в убойное место.
Авдеев сделал рукой знак стоять и не двигаться. Но как было устоять, когда в каких-нибудь тридцати метрах за елью стоял и сопел кабан. Сделать шаг в сторону - и он мой! Тихо наклоняюсь, чтобы передвинуть ногу, и вспугиваю кабана.
Рявкнув, словно медведь, он бросился под косогор, и все стадо кинулось вслед за ним. Забыв обо всем, я изо всех сил побежал вслед.
Глубокий снег мешал коротконогим зверям бежать, но они не меняли направления и, не снижая скорости, неслись за старой свиньей - вожаком стада. Поросята и подсвинки, утопая в снегу, вспарывали его и уходили под снегом, как рыбы в воде. Лишь снежные волны вздымались над их бурыми спинами и указывали путь, по которому уносились клинообразные туши. Я даже выстрелить не успел, как кабаны скрылись.
Огорчению моему не было предела: «Дурак,- проклинал я себя,- почему не послушался, побежал за ними!» Я готов был оттрепать себя за уши, но Авдеев подошел и стал меня успокаивать:
- Ничего, паря, не горюй. Попьем чайку и снова догоним. Они сейчас выйдут на солнцепек, где снегу поменьше, и будут там рыться. Кабан долгой памяти не имеет; испугай его -он бежит; стал - забыл обо всем! Только теперь не горячись, не торопись, а то уйдем домой без кабана, нас Софронов застыдит. Будешь стрелять - выбирай чушку, которая пожирнее, да не забудь, что у нее щетины на хребте на четверть, целиться пониже надо!
Мы развели огонек и стали подкрепляться чаем. Авдеев пошутил:
- Такая жизнь охотницкая: утром - чай, не убил зверя, так и днем чаек, а пустой придешь - и вечером чаишко!
Чаек был горьковат от снега, на котором оседала пыльца с деревьев, но мы уже привыкли к этому привкусу талого снега и не обращали на него внимания.
Предположения Авдеева оправдались: мы скоро нагнали стадо. Звери паслись на южном склоне сопки, и мы смогли подойти к ним довольно близко.
- Ты стой здесь,- сказал мне Авдеев,- а я попробую их обойти.
С этими словами он углубился в лесную чащу, стараясь зайти с подветренной стороны. Не успел он скрыться как следует, я услышал треск валежника, и прямо на меня выскочили чем-то напуганные четыре кабана. Заметив меня, они остановились и тревожно засопели. Я видел их злобные маленькие глазки, пену на клыках, раздувавшиеся ноздри.
Я выстрелил по переднему кабану. Кирька, привязанный у меня к поясу, так сильно рванулся, что я не устоял на ногах и бухнулся в снег. Хотя я тут же проворно вскочил на ноги, но кабанов и след простыл.
Пришлось спустить с поводка собаку, и она унеслась по следу. Через минуту послышался лай. Я бросился сквозь чащу, но, пока продирался в кустарниках, раздался выстрел Авдеева: он раньше меня подоспел к зверю.
Убита была жирная свинья весом около ста двадцати килограммов. Мы сняли с себя сумки, все лишнее и принялись свежевать зверя.
Авдеев первым долгом вспорол живот, освободив тушу от внутренностей. Затем вырезал два окорока и положил их в мешок. Кирьке и Верному досталась печенка. Остальное мясо присыпали снегом и накрыли целой копной еловых веток, придавив их сверху бревном. Так обычно прячут охотники добычу от назойливых ворон.
Эти черные хищники уже расселись по деревьям, каркали, дожидаясь, когда мы уйдем. Ворона - очень зоркая птица!
Не раз я поражался, как они с высоты замечали малейшее пятно крови на снегу. Вот и теперь они перекликались, созывая на пиршество птичью братию:
- Карр! (Сюда, дескать,- добыча!)
- К-р-ры!
Поглядывая на нас, они переговаривались, видно не терпелось, чтобы мы ушли побыстрее.
- Ну как, мол, не ушли еще?
- Нет, толкутся, окаянные!
- Ну, ничего, подождем братцы!..
Они как бы догадывались, что всего мы не заберем и им хоть кровавый снег, а то и внутренности останутся. Вот и горланили:
- К-ры-ры! Кар-р!..
- Не накрой кабана, так к завтрашнему дню от него одни кости останутся. Враз управятся,- заметил Авдеев.- Мало того, что сами расклюют, растащат, так и другого зверя наведут на это место.
Черная дальневосточная ворона и зиму и лето проводит в лесах, в поисках корма летит иногда за десятки и сотню километров, кормится даже на помойках городов, но гнездится всегда в лесу.
За мясом решили приехать на другой день с нартами, а пока предоставили воронам лакомиться остатками внутренностей.
Поздно вечером возвратились в лагерь.
Софронов уже поджидал нас у костра. Ему не повезло: он стрелял большого секача, ранил его, и тот, ободрав клыками одну из собак, ушел.
Софронов долго преследовал его по Сагды-Бире, но догнать не мог. С тем и вернулся, голодный, злой и усталый. Я знал, что стрелок он хороший, хотя и уступает немного Авдееву; следопыт он был отменный и неудачу надо было отнести за счет его плохонького слабого карабина.
СЕВЕРНЫЕ ДЖУНГЛИ
На следующий день мы отправились за добытым кабаном. Приближаясь к тому месту, где было накрыто нами мясо, я заметил какого-то темного зверя, мелькавшего между кустами. Он был возле мяса и теперь старался уйти. Я показал на него Авдееву.
- Харза! - вскрикнул он.- Пускай скорей собак!
Спущенные со сворок собаки устремились за мелькавшим в чаще зверем. Вскоре они стали его настигать, но не тут-то было! С проворством белки харза взобралась на высокий кедр и притаилась в его густой кроне.
Добыть шкурку харзы, или гималайской куницы, было моей давней мечтой, и я, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки, пустился к кедру насколько позволял кустарник.
Авдеев не спеша шел за мной. Он-то знал, что собаки не дадут харзе спуститься на землю и перебежать на другое дерево. Я долго всматривался в густое сплетение ветвей кедра, прежде чем заметил притаившуюся куницу.
- Нужно бы переловить собак,- сказал я Авдееву,- а то попортят шкурку зубами. И вообще зря мы их спустили. И так догнали бы ее, видишь как она проваливалась в снегу. Ей собаки чуть хвост не оторвали!
- Ну нет,- возразил Авдеев.- Без собаки мы бы ее только и видели. Да и на дерево она бы не полезла. Видишь ее хорошо? Не торопись, стреляй по голове малопулькой.
Заменив боевой патрон в карабине на патрон с облегченной пулей, я стал тщательно целиться. Только после второго выстрела зверек закувыркался и бухнулся в снег.
Харза оказалась далеко не черной; хвост, нижняя часть тела и морда были темно-коричневые, а передняя часть туловища и живот - ярко-охристые. Общая длина, как измеряют охотоведы,- от кончика носа до кончика хвоста - сто тридцать сантиметров. Из этой длины полметра приходилось на хвост.
Яркая раскраска, жесткий и редкий волосяной покров говорили о том, что родина харзы - Индия, но куница сумела приспособиться и к суровой дальневосточной зиме.
Прекрасно лазая по деревьям, харза наносит большой ущерб охотничьему хозяйству, а сама по себе как пушной зверь не имеет даже средней цены. Оказалось, что она изрядно утолила голод за счет наших запасов мяса. Но добычу харзы я ставил выше мяса, которое она успела съесть, к немалому удивлению Авдеева.
- И чего ты ею любуешься? За эту тварь даже копейки никто не даст. Самый дешевый зверь, а мяса попортила вдвое против своей цены!
- Евстигней Матвеевич, для музея такой экземпляр дороже трех кабанов, а ты говоришь! Ведь этого зверя только и можно добыть на Дальнем Востоке. Ну-ка попробуй ехать за ним из Москвы, во сколько обойдется? В копеечку влетит…
- Была б нужда за ней ехать! - ворчал Авдеев.- Даром не взял бы такую! Что-нибудь путное - другое бы дело…
- Чем же не путное? Она в тропических джунглях живет, по пальмам лазает, питается там мелкими обезьянками, а тут - в Приамурье зашла, охотится за зайцами, белкой… Редкий зверь!
- Ладно, редкий, так и потроши ее сам, а я рук о нее пачкать не хочу! - и с этими словами он уселся на валежину отдыхать.
Семь месяцев мы были во власти восточносибирской тайги, а теперь, перевалив хребет, шли северными джунглями.
Необычные это были леса. Лианы винограда, китайского лимонника и кишмиша-актинидии обвивали кустарник и забирались на вершины деревьев.
Разорвать лианы было почти невозможно, до того они были крепкие! Только мороз делал их немного хрупкими.
От рук, одежды исходил тончайший запах лимона; это шизандара - китайский лимонник давал знать о себе. Я растирал в пальцах тонкий стебелек и вдыхал чудесный освежающий аромат.
Здесь было такое множество деревьев, что я не мог всех определить, хотя считал себя уже дальневосточником. В отличие от таежных молчаливых лесов жизнь в кедрово-широколиственном лесу проявлялась на каждом шагу. Дятлы были самые различные: желна, большой пестрый, трехпалый, малый пестрый; они постоянно находили себе работу, и их дробный веселый перестук звонко и радостно отзывался у меня на душе. Близка весна! - выстукивали они.- Близка!