Пассажиры из Германии сели на корабль, но разместились в каютах на нижней палубе. Гарри услышал, как два англичанина язвительно подметили, что теперь-то немцы поймут, кто выиграл в войне, но больше ничего не разобрал, хотя изо всех сил напрягал слух, стоя на прогулочной палубе у двери в салон, где сидели эти господа и играли в карты, попивая бренди.
Впрочем, мальчик то и дело отвлекался – а все потому, что в это время играл в прятки и должен был отыскать, где бы ему затаиться. Не то чтобы прятаться было негде, наоборот: хороших вариантов нашлось столько, что он застыл в нерешительности у салона и крутил головой, обдумывая, что же выбрать.
Гарри убрал волосы, упавшие на лоб, но ветер снова растрепал их, и они полезли в глаза. Напряженно прищурившись, мальчик разглядел за роялем в салоне небольшую нишу и решил спрятаться в ней. На борту огромного лайнера можно было найти местечки получше, но после недавнего неприятного случая – они играли целых два часа, и учительница из Новой Зеландии Бетти Казинс, живущая с Мэри в одной каюте, так и не смогла отыскать Дэйви до того, как дали сигнал к чаю, и так расстроилась, что тут же отправила всех спать, – дети составили перечень правил, которым нужно было следовать, чтобы до конца игры всех можно было спокойно найти.
Ниша за роялем требованиям соответствовала.
Гарри юркнул в салон и по стеночке засеменил к инструменту. Он еще не привык к свободе, которую им предоставляли на борту. Никогда его так не баловали, не относились к нему с таким уважением и доверием. Две сопровождающие от Общества Фэйрбриджа – молодые женщины, которые и сами не прочь были повеселиться с подопечными, – помогали ребятам одеться и купали их, пели детям колыбельные и читали им книги перед сном. Впервые за всю свою жизнь Гарри почувствовал себя ребенком – во всяком случае, как ему казалось; теперь у него наконец было все, что дает семья.
И все-таки он не мог вот так просто войти в салон, особенно в это время суток, когда там было полно взрослых, которые сражались в карты или настольные игры, угощаясь первыми за день коктейлями. Здесь мальчик чувствовал себя лишним, хотя, как ни странно, корабль уже успел стать ему домом.
У круглых столов стояли кресла, полы были устланы толстыми персидскими коврами, а у стены оборудовали бар из темного дерева. Бармен носил черно-белую униформу с галстуком и белым фартуком на узкой талии. Дамы, пришедшие в салон, щеголяли длинными платьями с тугими корсажами. Их волосы, уложенные мягкими волнами, были убраны назад, губы подведены помадой всевозможных оттенков красного и розового, а лица сияли фарфоровой белизной. Ароматы дамских духов и мужских лосьонов после бритья сливались в один тяжелый цветочно-фруктовый запах, от которого голова шла кругом.
Гарри задержал взгляд на джентльмене со светлыми волосами, разделенными аккуратным косым пробором. Тот стоял у барной стойки в компании двух дам с тонкими талиями; из-под подолов их платьев выглядывали чулки с черным швом сзади. Господин что-то сказал, и его спутницы засмеялись, запрокинув назад головы; их звонкий хохот тут же заполнил весь зал. Женщины тряхнули блестящими волосами, словно не веря словам собеседника, а потом одна из них положила руку ему на плечо. Господин улыбнулся, взял с тарелки неподалеку пирожное и откусил. На его черный пиджак посыпались крошки, но он небрежно стряхнул их большим пальцем.
Однажды и Гарри станет таким: будет отпускать шутки, а красивые элегантные дамы, запрокинув головы, станут смеяться над его словами. Будничным жестом он будет брать с тарелки пирожные и есть их, когда только захочется. Может, даже по два или по три за раз. В животе у мальчика заурчало, но вовсе не от голода: он никогда еще не ел так сытно, как в кентском поместье, а на корабле кормили еще обильнее и роскошнее.
Гарри тихонько скользнул за блестящий черный рояль и спрятался в нише за гигантским инструментом. Осторожно высунув голову, он начал следить за дверью. Сердце взволнованно колотилось.
Так он прождал, затаив дыхание, полчаса. Когда уже его отыщут?
Когда рядом вдруг появилась Мэри, паренек чуть не подпрыгнул от неожиданности, а потом рассмеялся, узнав подругу.
– Попался! – объявила она. Ее глаза лукаво блестели.
– Ты водишь, да?
Девочка покачала головой:
– Нет, просто играть расхотела. Решила поискать что-нибудь поесть.
– Я тоже проголодался, – погладив живот, признался Гарри. – И еще как! Скоро уже должны подать чай.
– И булочки с джемом и взбитыми сливками, – с улыбкой подхватила Мэри. – А может, пудинг с хлебом и маслом.
– А я жду шоколадный пирог.
– Я тоже. Ты видел здешнюю библиотеку? – спросила девочка и, прислонившись к стене, сползла на пол и уселась рядом с Гарри.
– Ага.
– Я и не знала, что в мире столько книжек!
– Возьмешь что-нибудь почитать?
Мэри потупилась и впилась глазами в свои руки, сцепленные на коленях.
– Не могу.
– Ты что, не умеешь?
– Мама не хотела, чтобы мы ходили в школу: решила, что пускай мы лучше ищем еду и хлопочем по дому.
Гарри так и ахнул. Он-то думал, что в школе учатся все дети. Не раз ему приходили мысли, что здорово было бы забросить учебу, но от них не осталось и следа, стоило ему увидеть смущение и стыд Мэри. Он и представить себе не мог, каково это, когда не можешь прочесть любимые книжки, указатели на дорогах, меню в столовой.
– Пойдем, – Гарри взял Мэри за руку и поднял, – я тебя научу.
Она зарделась.
– Не получится. Я слишком глупая.
Гарри нахмурился.
– Кто тебе такое сказал?
– Мама. А еще – что мне надо готовиться в горничные, поскольку больше я ни на что не сгожусь. А для такой работы уметь читать необязательно. Да мне и не хватило бы мозгов научиться.
Мальчик покачал головой.
– Тут всякий справится, надо только постараться!
Они взялись за руки, пробежали по прогулочной палубе, потом миновали каюты и наконец юркнули в библиотеку. Здесь было темнее, чем снаружи. На стеллажах вдоль обшитых деревом стен стояли бесчисленные книги. Казалось, от них исходит слабое сияние. В воздухе висел запах бумаги и кожи. Мэри выпустила руку Гарри и замерла.
А он уже знал, как будет действовать. Мальчик прошел мимо ряда стеллажей, добрался до дальнего конца помещения, приблизился к одному из шкафов и заскользил пальцами по корешкам. Наконец он достал одну из книг. На синей обложке золотыми буквами значилось: «Паутина Шарлотты»[9]. Не самое легкое чтение для того, кто еще не освоил грамоту, но Гарри решил, что для начала можно показать Мэри отдельные буквы и слова.
Друзья устроились в креслах у стены с маленьким круглым окном, сквозь которое в библиотеку лилось солнце. Гарри раскрыл книгу и принялся за дело: он показал Мэри все буквы алфавита, объяснил, как они читаются, и выслушал, как подруга повторяет их, водя пальцем по строкам. Под конец урока его охватило такое ликование, что по спине побежали мурашки, а сердце наполнилось теплом. Казалось бы, научить грамоте – заслуга небольшая, но это уже что-то. Маленький, потерянный, одинокий ребенок внутри него вцепился в это чувство обеими руками.
Глава 12Наши дни
В родильном отделении не смолкает шум. Здесь пищат медицинские аппараты, без конца хлопают двери. Потом на мой этаж прибывает лифт, раздается звоночек, следом слышится топот ног, створки оглушительно захлопываются, и кабина уезжает. Медленно переворачиваюсь на бок, к сыночку, который спит в кроватке рядом. Невольно морщусь от боли.
Вот он, наш кроха Арахис. Такой маленький, такой милый и беззащитный. Лежит зажмурившись; на голове густая шапка черных волос. Сейчас сынишка мирно дремлет, надув пухлые розовые губки. Впервые за двенадцать часов. Всю ночь он попеременно то сосал молоко, то плакал, а я то полулежала на кровати, прижав его к груди, то ходила из угла в угол по холодному кафельному полу, путаясь в подоле длинной ночнушки.
Разглядываю малыша и не могу сдержать улыбку. Он безупречен. На мгновение я даже забываю о тяготах недосыпа, любуясь круглыми щечками, крошечными пальчиками, стиснутыми чуть ниже подбородка, сопением крошечного милого носика.
В палату заходит медсестра и отдергивает занавеску, отделяющую меня от трех других новоиспеченных мамочек.
Медсестра улыбается и смотрит на планшет с записями, прикрепленный рядом с изножьем моей кровати.
– Вам надо поспать.
– Знаю, – со вздохом отвечаю я. – Он и сам только-только уснул. Никак не могу от него глаз отвести!
– Надо научиться спать, пока спит младенец, иначе вконец вымотаетесь, – отвечает она. Тон у нее строгий, но во взгляде теплится доброта. Медсестра измеряет температуру и давление, потом осматривает меня, проверяет, сокращается ли матка до обычных размеров. – Все в норме, – сообщает она наконец, убирая за ухо каштановую прядь. – Через несколько часов приду на повторный осмотр.
– А как он? – киваю на Арахиса.
– Чудесно. Хорошие показатели по шкале Апгар. Если будут трудности с кормлением, скажите акушеркам, они помогут.
Сестра уходит, а я остаюсь лежать на спине и смотреть на высокий потолок. Под ним апатично крутится вентилятор, то и дело поскрипывая, что только усугубляет фоновый шум. Где-то заходится плачем младенец – и к нему вскоре присоединяется еще один.
Закрываю глаза, жду, пока придет сон, но тщетно. Я жутко устала, все тело болит, и все же уснуть не могу – из-за шума, а еще из-за моего малыша, лежащего совсем рядом. Я очень за него волнуюсь. Вдруг что-то случится, пока я не вижу? Он такой крохотный и беззащитный! Он там вообще дышит? Пульс у меня тревожно подскакивает, глаза распахиваются.
Поворачиваю голову, задерживаю взгляд на груди Арахиса – она мерно поднимается и опускается, и я с облегчением выдыхаю. Снова пытаюсь уснуть, и на этот раз дрема уже начинает накатывать, утягивать меня за собой все глубже и глубже, но тут кто-то снова врывается в палату и громко заговаривает с одной из моих соседок. В крови вскипает адреналин, и я резко просыпаюсь. Дыхание такое частое, что голова начинает кружиться. Так дальше не пойдет. Непременно надо отдохнуть, ведь малыш уже совсем скоро проснется и потребует его покормить. А я и так уже двадцать девять часов бодрствую.