– Я заметила, что они немножко посинели, и укутала ребенка еще одним одеяльцем, – поясняю я.
Доктор Сива поднимает на меня взгляд и кивает.
– Отличная идея. Легкая синюшность пока сохраняется, поэтому проведем еще несколько обследований, а потом уже вас отпустим.
Сердце екает у меня в груди. Новые обследования? Звучит зловеще, точно врач заподозрила серьезные отклонения. Этот язык мне известен, я и сама им пользуюсь в разговорах с пациентами.
– Как по-вашему, у малыша все нормально? – спрашиваю я, коря себя за то, что не забила тревогу раньше. Я не специалист, но знаю, на что нужно обращать внимание, когда осматриваешь грудничков. Недосып добивает меня, формулировать мысли получается с огромным трудом.
Доктор улыбается, пеленает Броуди, кладет планшет, на котором закреплены бумаги с его медицинскими показателями, в уголок кроватки.
– Уверена, все в порядке. Но лучше перестраховаться, пока вы не уехали. Я его заберу и очень скоро верну. Договорились?
– Да, большое спасибо, доктор.
Она уходит, а я ложусь на кровать, растягиваюсь на спине и смотрю в потолок. Сердце бешено колотится о ребра. Голова кружится, дыхание стало совсем поверхностным. Сосредотачиваюсь на нем, стараюсь дышать глубже. Сейчас не хватало только, чтобы мое несчастное, уставшее, перегруженное тело отключилось из-за панической атаки. Надо оставаться начеку, сохранять концентрацию. Возможно, впереди серьезные трудности, и надо морально к ним подготовиться.
На пороге появляется Бен. На губах улыбка до ушей, а в руке он несет новенькое автокресло.
– Прости, немного опоздал. Пробки утром жуткие. Такое чувство, что все одновременно ринулись учиться и работать. – Он обнимает меня, целует в щеку, оглядывается. – А где Броуди?
Беру его за руку и крепко сжимаю.
– Доктор сказала, что нужно провести еще несколько обследований до выписки.
– Ох.
– Она только ушла. Жаль, что вы разминулись…
– Прости, – повторяет он.
– Да нет, я же не в укор тебе. Просто я маловато вопросов ей задала. С ног валюсь от усталости, и голова кружится.
Бен гладит меня по волосам, убирает с лица растрепавшиеся прядки.
– Уверен, все будет хорошо.
Его появление мгновенно меня успокаивает. Он точно теплый бальзам на мои обнаженные нервы. Сложно сконцентрироваться на происходящем, хотя эмоции так и норовят порвать меня на кусочки. Стоит запаниковать, и я наверняка все испорчу, поэтому стараюсь думать о том, до чего же чудесно будет вернуться домой и воссоединиться в семейном гнездышке. Да и потом, скорее всего, я зря так распереживалась и Броуди ничего не грозит.
Мы говорим о сыночке. О моих чувствах. О работе Бена и о том, как мы будем проводить дни, пока он с нами дома.
Вскоре возвращается доктор Сива с Броуди на руках и говорит, что мы можем ехать домой и что результаты обследований ожидаются через несколько дней, но если нас что-то встревожит, нужно сразу ей звонить. Благодарим врача и собираем вещи. Я устраиваю Броуди в автокресле, Бен берет сиденье за ручку и несет, а во второй руке тащит мой чемодан. Мне остаются цветы; прошу у медсестер картонную коробку, чтобы проще было нести.
Долго возиться, чтобы как следует пристегнуть Броуди к сиденью, не приходится, но я все равно нервничаю. Правильно ли мы действуем? Такой ли щелчок должен звучать, когда фиксируешь кресло? В голове миллион мыслей, и каждая связана с малышом. Больше в сознание ничего не проникает. Во мне нет места и сил ни для чего другого.
Распахиваю глаза, впервые за несколько дней чувствуя себя отдохнувшей. В спальне темно, но часы на прикроватном столике показывают, что сейчас четыре пополудни. Почти весь день мы провели дома. Когда приехали из больницы, я приняла душ, переоделась и проспала целых три часа. Теперь ощущаю себя почти человеком. Радость вдруг накрывает меня мощной волной, и я невольно улыбаюсь. Потом спускаю ноги на пол и тащусь на кухню.
Бен сидит в столовой, рядом с ним – детская люлька. Муж читает, но при виде меня расплывается в улыбке.
– Броуди еще спит, – шепотом сообщает он.
Ставлю чайник, ищу в буфете, чем бы перекусить. Я голодная как волк! Нахожу чипсы, а в холодильнике – порционную упаковку французского лукового соуса. Мощный заряд углеводов теперь обеспечен. Сажусь за стол и начинаю есть, слушая рассказ Бена о книге, которую он сейчас читает.
Стук в дверь пугает нас обоих: сегодня мы не ждем гостей. Плетусь к двери, открываю ее и с удивлением вижу перед собой бабулю и тетю Шарли. Бабулин ортопедический фиксатор нелепо выглядывает из-под синей льняной юбки. Радостно вскрикиваю, заключаю Шарлотту в объятия. Мы не виделись несколько месяцев, и я только теперь понимаю, до чего же по ней соскучилась.
– Ты приехала!
Она со смехом целует меня в щеку.
– Ну как пропустить такое событие! Пусти меня в дом поскорее, не терпится увидеть маленького ангелочка!
Волосы у нее седые, она носит стрижку «боб» – пряди, срезанные под углом, прикрывают уши. Таких голубых глаз, как у нее, я больше ни у кого не видела – не считая, конечно, бабули. Шарли врывается в дом, нахваливая на ходу новый диван, картину на стене, которой раньше не видела, и, конечно, Броуди – при виде него она приходит в полный восторг. Бабуля медленно плетется за нами.
– Какой хорошенький! Точь-в-точь ты в его возрасте! – со слезами на глазах восклицает Шарлотта.
– Уж не знаю, если учесть, что он как две капли воды похож на папу, – замечаю я, – но все равно спасибо, тетя Шарли. – Я обнимаю ее за талию и притягиваю к себе.
– Все дело в твоей ауре, – заявляет она и подмигивает.
– Ну волосы у него точно не мои, – говорю я. У меня они рыжие и вьются, а у Броуди – прямые и угольно-черные, как у Бена.
Я сажусь на диван с ба и Шарлоттой и рассказываю обо всем, что случилось: о родах, об улыбке Броуди, которая мне, скорее всего, почудилась, но вселила твердую уверенность в том, что он развит не по возрасту. Потом Шарлотта делится последними событиями из новозеландской жизни.
– Я теперь беру уроки рисования, – сообщает она.
– Прекрасная идея! Уверена, это твое!
– Мне всегда нравилось фотографировать. Рисование – следующая ступень.
Бабуля фыркает.
– Тоже мне художница, в тебе ведь и грамма таланта нет!
– Ба! Ну чего ты грубишь? – возмущаюсь я.
– Это не грубость, а чистая правда.
Шарлотта только смеется.
– Ничего страшного. Она просто не выносит, если ты уделяешь мне больше внимания, – Шарлотта берет сестру за руку и сжимает. – Не ревнуй, Вирджиния, она и так постоянно у тебя под бочком. Дай и мне урвать немножечко любви!
Бабуля закатывает глаза.
– Ревновать? Вот еще глупости. Мне семьдесят семь, я вам не какой-нибудь прыщавый подросток.
Смотрю на них – и сердце вновь радуется. До чего приятно видеть их вместе, даже когда они вот так друг друга поклевывают. Обе точно сошли с открытки с видами идеальной жизни «семьдесят плюс»: благородная седина, стильные стрижки «боб», пронзительные голубые глаза, красная помада, модные, но не кричащие наряды приглушенных летних оттенков.
– Расскажи, как дела у Броуди, – неожиданно просит ба.
У меня екает сердце, поскольку неизвестность заново выбивает почву из-под ног.
– На вид все прекрасно. Но доктор решила провести дополнительные исследования на всякий случай.
– С чего бы это? – настораживается Шарлотта.
– Во время осмотра у него губы были синеватые. Может, ее еще что-то насторожило, но она об этом не сказала. Велела не беспокоиться, так что стараюсь следовать врачебным рекомендациям. – То есть не проверять, как заведенная, жизненные показатели сына, а ждать вердикта педиатра, хоть это и невыносимо трудно.
Бабулина улыбка меркнет, глаза сужаются.
– Скорее всего, ничего серьезного. Зачастую оказывается, что и переживать не стоило.
– Тем более что он и впрямь выглядит совершенно здоровым! – подхватывает Шарлотта, но я чувствую в ее тоне неуверенность.
Мы с Беном переглядываемся. В его глазах читается просьба не зацикливаться на здоровье младенца, а в моих – тревога. Сглатываю.
– Уверена, все так и есть. Но нужно на что-то отвлечься, а то крыша съедет.
Подхожу к люльке, смотрю на спящего малыша. Какой же он красивый, просто само совершенство! Сердце переполняется нежностью, какой я прежде ни разу не чувствовала. Даже представить страшно, что с ним может быть что-то не так, – это выше моих сил. Малыш начинает хныкать и ворочаться. Быстро подхватываю его на руки и несу на диван – кормить. Безупречные пальчики с ровнехонькими ноготками-полумесяцами ложатся мне на руку. Разглядываю их сквозь завесу слез.
Бен встает, чтобы заварить чаю нашим гостьям.
– А я знаю, как тебя отвлечь, – заявляет бабуля и поудобнее устраивается на диване.
Шарлотта вскидывает бровь.
– Не нравится мне, в какую степь ты нас ведешь.
– Да тихо ты! – фыркает на нее ба.
– Буду рада любому поводу отвлечься, – отчаянно борясь со слезами, уверяю я.
– Я расскажу тебе историю, которой и не думала однажды с кем-то поделиться. Но, кажется, время пришло. Много лет назад мы с твоей тетей Шарли взошли на борт корабля «Стратэйрд», взявшего курс на Австралию…
По лицу Шарлотты пробегает тень паники.
– Джина… ты что творишь?
– То, что стоило бы сделать много лет назад.
– Но ведь…
Бабуля кладет руку сестре на плечо.
– Знаю, милая. Есть тайны, которые я хранила слишком уж долго. Хочу сбросить с себя это бремя, так сказать.
– Мы ведь дали клятву, – бормочет Шарлотта с остекленевшим взглядом.
Бабуля вздыхает.
– Всех этих людей уже нет в живых. Так какая разница?
И бабуля рассказывает мне о матери, которая отправила дочерей в чужой край, об отце, которого они не помнят, о семье, с которой пришлось разлучиться. О роскошном корабле и четверых детях, которые нашли друг друга на пути к неведомому будущему. О фермерской школе в Молонге, Новый Южный Уэльс, где эти самые дети сумели выжить в суровых, невыносимых условиях. О директоре, который не смог стать тем, кто был им так нужен, – защитником, доверенным лицом, отцом.