– В Австралию она так и не приехала, вот мне и пришлось самому строить здесь жизнь, – продолжает дедуля. – Жизнь… странная это штука. Порой она жестока, порой добра. Заранее не угадать, что тебя ждет.
– А с бабулей вы на корабле познакомились, да? Она мне об этом рассказывала. – Так и подмывает расспросить его поподробнее, но стоит мне заглянуть в дедулины глаза, и меня охватывает робость. «А она правда убила человека?» – вот что мне необходимо знать. Но каждая минута рядом с дедулей драгоценна, и мне хочется успеть сказать, как он для меня важен, а не расстраивать его. К тому же незаданный вопрос и мне самой кажется нелепым, хотя я даже не успела произнести его вслух.
– Мы познакомились еще в Англии. Но только здесь полюбили друг друга.
У меня екает сердце. В следующем году будет шестидесятилетие их супружеской жизни. А дед по-прежнему рассказывает о расцвете их отношений так, словно это было вчера.
– А как ты понял, что она твоя суженая? – спрашиваю я.
Дедуля улыбается.
– Это ведь дело небыстрое. Мы много лет провели вместе, а потом я понял, что не смогу без нее. Она была сильной, отважной и доброй девочкой. И превратилась в замечательную, любящую, отзывчивую женщину. Но тогда я этого не понимал, просто чувствовал, что без нее мне жизнь не мила. Поэтому мы поженились.
Обожаю слушать такие истории. Особенно в дедулином исполнении – тем более что сейчас он нечасто заводит со мной настолько глубокие разговоры. В небе сияет солнце; дети, пришедшие навестить родственников, с криками гоняются по саду за вороной; Броуди задремал в своей коляске. Мое сердце наполняется теплом.
– Как жаль, что папа не видит, какие вы с бабулей замечательные, – говорю я и мрачнею.
Дедуля гладит меня по колену.
– Не переживай так, солнышко. У него есть поводы на нас злиться.
– Никто мне об этом не рассказывает. Не понимаю, почему он так обижен.
– Видишь ли, когда он был маленьким, нас многое от него отвлекало. Я редко бывал дома: работал изо всех сил, чтобы оплачивать счета. Они с его матерью часто ссорились, особенно когда он стал подростком. У него были свои представления о жизни и о дозволенном, а у нее свои. И все же они до того похожи, что из ссор часто разгорались настоящие пожары.
– Каким подростком был папа? – спрашиваю я. Этот вопрос часто не дает мне покоя. Сейчас мой отец – просто образец строгости, ответственности и зрелости. Трудно представить, что когда-то он был своенравным бунтарем.
– Порой с ним нелегко было сладить. Но сердце у него всегда было доброе. Случались непростые времена – он увлекался наркотиками, пил. Ты не подумай, обошлось без страшных последствий, но нетрезвость делала его еще злее, еще агрессивнее, и в таком состоянии он терпеть не мог нотаций. Слава богу, он смог это все преодолеть. Но отношения наши надломились. Твоя бабушка решила, что сыну поможет только строгость – ради его же блага, – но, оглядываясь назад, я гадаю, по верному ли пути мы пошли.
Ничего такого я об отце не знала. Он был наркозависимым подростком? Да быть не может! Наверняка дедуля рассказывает о ком-то другом. Хотя теперь несчетные лекции о вреде наркотиков и алкоголя, которые мне устраивал папа, сполна объясняются.
– Значит, они с бабулей часто ссорились?
Дедуля присвистывает.
– Не то слово. Они ведь оба упрямые, твердые, как скала. Оба любят командовать. А уж когда твоя бабушка вызвала к Патрику копов…
– Она заявляла на сына в полицию? – смотрю на дедулю округлившимися глазами. Не верится, что он и впрямь говорит о моей милой бабуле и гиперответственном папе. Должно быть, спутал их с кем-то!
Дедуля хихикает.
– О-о-о, еще как. Я в тот день работал, а когда вернулся домой, моего сына из дома в наручниках выводили. Никаких серьезных обвинений против него выдвигать не стали, но ночь он провел в камере, а потом еще к общественным работам привлекался – за хранение наркотиков.
Не зная, как реагировать, сижу молча рядом с дедулей, снова и снова сплетая пальцы.
Полная картина начинает вырисовываться. Недаром папа питает к бабуле такое отвращение, а она упрямо отказывается подчиняться его требованиям. Их конфликт до сих пор не угас. За долгие годы противоречия так никуда и не делись.
– Понимаешь, Патрик до сих пор ее винит. Считает предательницей. Хотя в итоге стало очевидно, что она поступила правильно: сын отказался от наркотиков, вернулся к учебе, сосредоточился на карьере. Упорство и целеустремленность у него в крови, – если уж чего захотел, непременно добьется. Я всегда восхищался тем, как он умеет вцепиться мертвой хваткой в свою идею, ни перед чем не останавливаясь.
– Ты в молодости был таким же? – спрашиваю я.
Дедушка качает головой:
– Нет. В меня Соня пошла. А вот Патрик весь в свою маму – и, возможно, в моего отца. Я о папаше толком ничего не знаю, но, кажется, он был весьма успешным дельцом.
– Ты с ним не общался?
Дедуля печально улыбается.
– Даже ни разу не видел.
– Как жаль… – Пускай с моим папой и нелегко, я точно знаю: он меня любит. Его присутствие в моей жизни дарит спокойствие и уверенность; не знай я папу, все сложилось бы иначе. Дедуля же даже ни разу не встретился со своим отцом. А я еще без конца ему жалуюсь на папу! Едва заметно опускаю голову, ловлю цветок нарцисса в траве, отрываю от него лепесточки один за другим.
– Все в порядке. Я уже давно смирился. Очень рад, что вы с Броуди ко мне заглянули, для меня это очень важно. Я ведь знаю, что у вас и так дел невпроворот.
Сглатываю ком в горле. Дед заслуживает куда большего, чем я могу дать.
– Я люблю тебя, дедуль.
Его взгляд затуманивают слезы.
– Любовь… Какое драгоценное слово. И как мало я о ней знал…
– О чем ты, дедуль?
– Да о любви. Я очень долго не понимал, что это такое. Пока не познакомился с твоей бабушкой. Не пойми меня неправильно: свою маму я любил, но мы с ней так редко виделись, что практического представления о любви у меня не было: она жила лишь у меня в голове.
От этих слов у меня по спине бегут мурашки. В них море боли, хотя дедушка произнес их ровным тоном, удивительно отстраненным.
– Ты не знал, что такое любовь?
– Нет. Когда мама отдала меня в приют, я был еще совсем маленьким. А после этого меня долго никто не любил, никто не выказывал привязанности ко мне. Я не понимал, каково любить самому и быть любимым. И не сразу овладел этим искусством. Может, отсюда и наши сложные отношения с твоим папой. Мы с твоей бабушкой росли нелюбимыми беспризорниками, и ситуация изменилась только после нашей встречи. Человеку тяжело жить без любви, как дереву без солнечного света или цветку без воды. А когда сам чего-то не понимаешь, невольно передаешь непонимание и детям. Хотя благодаря твоей бабуле я узнал о любви столько, что на целую жизнь хватило. Вдвоем мы преодолели все трудности.
Сжимаю его руку. На глаза мне наворачиваются слезы.
– Я ничего этого не знала, – выдавливаю из себя, а потом к горлу подкатывает ком.
Дедуля гладит меня по руке.
– Ничего страшного. Теперь все в прошлом, Кнопка.
Приходится ждать, пока ком немного уменьшится. Когда способность говорить возвращается, я прокашливаюсь и умудряюсь сказать:
– Мама с папой скоро приедут в Брисбен познакомиться с Броуди. Так что готовься! Надеюсь, папа с бабулей смогут наладить мосты, пока родители будут тут.
Дедуля улыбается.
– О, было бы прекрасно. Но не стоит рассчитывать на скорое примирение, Миа-Му. Твой папа – редкостный упрямец. Если уж что взбредет ему в голову, то надолго.
Глава 22Декабрь 1953 года
– Как губа? – спросил Макс, когда они с Гарри вернулись в дом.
Мальчик пожал плечами:
– Нормально. – Сердце билось в груди тяжело и глухо. Последним, чего хотелось в эту минуту, были разговоры о случившемся. Оно того не стоило. Когда живешь по приютам, драки становятся обычным делом, частью повседневности. Конфликты Гарри всей душой ненавидел, драться ему совсем не хотелось, но выбора не было: бей или умри. Во всяком случае, так ему виделось. Казалось, если без боя отдать победу в руки задир, внутри у него самого что-то погибнет. Сейчас Гарри страшно тосковал по Дэйви. Вот уж кто был ему надежным тылом. Дэйви всегда знал, какими словами подбодрить друга, как поддержать шуткой.
Наверняка и Макс все понимал, ведь у него с Дэйви было много общего. Он прожил в учреждениях для беспризорников куда больше, чем Гарри, и знал, как трудно пробивать себе путь в жизни.
– Куда ты собрался?
Гарри кивком указал вперед.
– В корпус Эвелин. Я сегодня толком не видел Мэри с Лотти. А ты?
Мэри он успел заметить ранним утром: она сидела на веранде одного из корпусов, выстроенных полукругом у Наффилд-Холла, и смотрела вдаль. У Гарри даже дыхание перехватило от облегчения: наконец-то выяснилось, в каком доме она живет! С тех пор они не пересекались, и внутри у мальчика нарастала тревога.
– Вроде нет. Хотя я все равно бы их не узнал.
– Ужасное место, – вдруг процедил Гарри, поддавшись внезапной ярости. Он сжал кулаки. Даже в Барнардо жилось лучше. Зря он согласился на это путешествие – впрочем, в Англии его все равно ничего не держало. Зато теперь у него есть Мэри, хотя Дэйви он потерял.
– Да ладно, тут не так уж и плохо.
Гарри посмотрел на Макса с отвращением. Они шагали по пыльной дороге, которая тянулась между корпусов общежития и кустов. Солнце палило нещадно – кажется, еще никогда в жизни Гарри так не пекло голову. За день на улице он успел обгореть докрасна.
– Сам посуди, – продолжал Макс, – бывает ведь и хуже. Тут никто не стоит у нас над душой целыми днями. И можно в школу ходить, учиться фермерскому ремеслу. Хотя я уже решил, что хочу в счетоводы податься, и пусть попробуют меня отговорить. Неохота, понимаешь ли, целыми днями под солнцем спину гнуть да за овцами бегать, или чего там от нас хотят. Вот бумажная работа – самое то для такого розовощекого красавчика. – Он подмигнул Гарри, и тот не сдержал смеха. Макс, как и Дэйви, умел поднять настроение, когда дела шли хуже некуда.