– Вот бы у тебя и впрямь была такая суперсила, – грустно подмечаю я, хотя в животе уже просыпается маленький торнадо из бабочек.
Бен снова целует меня, закатывает глаза, шутливо изображая отчаяние, и отпускает. Я бегу в дом и смотрю на экран видеоняни. Броуди сладко спит в своей колыбельке. Меня переполняет любовь, и все обстоятельства вдруг выстраиваются в единую перспективу. Малыш с нами всего два месяца, но уже стал всем для меня. Для нас обоих. И я хочу, чтобы моя семья воссоединилась, чтобы ради Броуди мы смогли заново отстроить мосты между близкими, разрушившиеся много лет назад.
На скамейке лежит мой разблокированный айпад. Я уже давно ищу хоть какие-то доказательства того, что бабуля убила человека, что опрометчивые слова, сорвавшиеся у нее с губ после того падения, мне не почудились. Вбиваю в поиск и нынешнее полное имя бабули, и девичью фамилию, но все без толку. Аккаунтов в соцсетях у ба нет, в газетах о ней не писали. Нашлось только упоминание о ее жалобе местным чиновникам на проблемы с канализацией в местном парке, в остальном же она настоящий цифровой призрак.
Про дедулю упоминаний куда больше, но главным образом они связаны с его многолетней работой юристом. О жизни в фермерской школе Фэйрбридж и уж тем более о причастности моих бабушки с дедушкой к убийству, случившемуся там, нет ни слова.
Впрочем, и о самом преступлении я ничего не нашла. Ни одной криминальной новости за время их жизни на ферме. Уж наверняка такое событие не осталось бы незамеченным, но нет ни заметки в газете, ни некролога, ни объявлений. Может, бабуля сделала признание в момент помутнения рассудка. Недаром же она говорила, что от боли у нее мысли путаются. И все же странно говорить такое, если это неправда, даже в ее обстоятельствах.
Дома страшный бардак. У меня не хватило сил на уборку, а теперь уже поздно. Прячу выстиранные вещи, валяющиеся на диване, в корзину и заталкиваю ее в спальню. Кто-то стучит во входную дверь, и я спешу открыть, по дороге приглаживая волосы обеими руками.
Приехали родители. По дороге они забрали дедулю с бабулей. Тетя Шарли несколько недель назад вернулась в Новую Зеландию. Мне очень не хватает ее добродушного нрава и примирительных реплик, снимающих общее напряжение, когда разговор заходит в тупик. Но мы справимся. Во всяком случае, я пытаюсь себя в этом убедить.
Мама передает мне форму для запекания, обернутую полотенцем:
– Держи. Ба приготовила свой фирменный рис с цыпленком и абрикосами.
У папы в руках пакет.
– А вот турецкий хлеб, продукты для салата и немного имбирного пива. Только салат надо еще приготовить. Но где?
Целую их в щеки и благодарю за угощение:
– Спасибо! Пап, иди сюда, покажу тебе, где кухня.
Освобождаю для него место на кухонном островке, даю доску, нож, миску. Папа достает из пакета свежие овощи и принимается за приготовление своего шедевра. Вообще они с мамой никогда не были кулинарами. Если их повар уезжал или брал больничный, мы ели барбекю из цыплят с салатом, домашнюю пиццу на тортилье, такос или пасту с песто. Мама предпочитала блюда, которые легко можно состряпать минут за десять.
Теперь же, по прошествии лет, она и вовсе оставила всякие попытки готовить и переложила это бремя на папу, если только он не вел ее в какой-нибудь пафосный ресторан или на дипломатический фуршет.
– Дедуля, как я рада тебя видеть! – восклицаю я и обнимаю его.
Он тоже крепко прижимает меня к себе.
– И я тебя, Кнопка!
Как же здорово встретиться с ним вне стен дома престарелых. У него радостный, энергичный вид, и на миг я даже забываю о тумане, который почти беспросветно окутывает его сознание.
Мама уже смешивает имбирное пиво, соки и кубики льда, найденные в морозилке, в миске для пунша, которую я выставила на скамейку.
– Спасибо, мам. Я как раз собиралась сама его приготовить, но твоя помощь очень кстати.
– На здоровье, милая. Скажи, если еще что-нибудь надо сделать.
Видеоняня издает писк. Мама тут же ставит бутылку с апельсиновым соком и расплывается в улыбке:
– Кто это там у нас проснулся!
– Сменю ему памперс и вынесу сюда, пусть со всеми поздоровается, – говорю я.
Когда я прихожу в комнату, Броуди лежит в кроватке, крепко зажмурившись. Личико у него красное, он вот-вот разразится воплями. Зову его по имени, и он тут же перестает морщиться, открывает глаза, успокаивается. Бережно беру малыша на руки, продолжая ласково с ним разговаривать.
Пока я меняю подгузник, он резво дергает голенькими ручками и ножками – радуется, что наконец можно полежать голышом, освободиться от одежды, пусть и совсем недолго. Потом я наряжаю его в мой любимый синий костюмчик с пуговицами-обманками спереди – в нем сынишка выглядит настоящим джентльменом! – и несу на кухню.
Мама тут же забирает Броуди у меня из рук и принимается ворковать и агукать. Неужели она была такой и в моем детстве? Что-то не припомню в ней материнской нежности, хотя, возможно, я слишком строго ее сужу.
– Кто это у нас такие пухленькие щечки наел? – спрашивает папа, заглядывая маме через плечо и корча рожицы.
– Это нормально, он же растет, – замечаю я, набирая тарелки и приборы, чтобы вынести их на улицу.
Наконец мы заполняем едой барную стойку, оборудованную на заднем крыльце, получается что-то вроде импровизированного буфета. Стол тоже готов, все гости на улице, дружелюбно болтают друг с другом.
– Спасибо, что приехали, – говорю я нарочито громко, чтобы все отвлеклись от своих разговоров. – Я пригласила вас, чтобы отпраздновать рождение Броуди, а заодно побыть вместе, пока мама с папой не вернулись в Париж.
– Поддерживаю! – добавляет Бен с дружелюбной улыбкой и поднимает над головой бокал с пуншем.
Мама с папой смотрят с одобрением, хоть и немного смущенно.
– Мы тоже очень рады вот так собраться, – говорит папа. – Как ни крути, здорово вернуться в страну Оз.
Ужин идет как по маслу. С восторгом наблюдаю, как папа с бабулей что-то обсуждают, то и дело макая кусочки турецкого хлеба в соус курицы с абрикосами. Это блюдо бабуля готовит уже несчетное множество лет, и похоже, оно пробудило в папе ностальгические чувства.
Дедуля увлечен разговором с Беном. Я безмерно благодарна мужу за сочувствие, терпение и любовь, которые он проявляет к человеку, играющему в моей жизни такую большую роль.
Мама протягивает мне бокал пунша и садится рядом.
– Прекрасный ужин, Миа.
– Спасибо, мам. Так здорово, что вы снова дома. – Хотя «дом» – это сильно сказано. Родители толком и не жили на австралийской земле еще с тех пор, как я была совсем маленькой. На глаза наворачиваются слезы, в горле встает ком. Меня раздирают чувства, да еще гормоны шалят и нехватка сна делает свое дело. Последние дни мне сложно контролировать эмоции. Стараюсь взять себя в руки. Что толку реветь из-за любого намека на сентиментальность?
– Есть вероятность, что после окончания парижской командировки папа уволится из министерства и мы насовсем вернемся в Брисбен. Мы много говорим об этом.
Новость потрясает меня до глубины души, но я стараюсь не показывать изумления. Я не ждала такого поворота событий в ближайшее время. Папе уже шестьдесят, но я думала, что он прослужит в Министерстве иностранных дел и торговли еще лет пять. Он обожает свою работу, его все знают и уважают. Это огромная часть его жизни, и без нее папу даже представить сложно. Кем он станет, когда сложит с себя полномочия генконсула, господина посла, дипломата с пронзительно-голубыми глазами, человека, который знает, что сказать в любой ситуации – если только она не касается собственной семьи.
– Ого! Какие чудесные новости! А сколько еще продлится командировка?
– Примерно полгода.
– То есть через полгода вы вернетесь в Брисбен? – Снова подступают слезы. Стараюсь их не показывать, но глаза уже жжет; наверное, они даже успели покраснеть.
– Именно так.
Бабуля слышит обрывок нашей беседы и присоединяется:
– В Брисбен? Надо же, я и не думала, что вы когда-нибудь вернетесь домой, Пат.
Папа пожевывает кусочек хлеба. Он кивает, но я чувствую, что бабулин завуалированный укор его задел. Тема карьеры стала для них яблоком раздора: бабуля считает, что папа предпочел семье работу и что ему надо восстановить баланс, а папе не нравится, что она лезет в его дела, о чем он не раз говорил напрямую. Мне же он твердит, что нужно сосредоточить все силы на карьере, потому что только она и принесет удовлетворение от жизни, но я с этим не соглашаюсь, и бабуля меня поддерживает.
Сколько раз уже у нас случались такие разговоры! Обычно они проходят так. Я говорю, что мечтаю о семье. На что папа замечает: «Она у тебя уже есть». А я уточняю: «Хочу настоящую семью, которая каждый день собирается за обеденным столом; хочу проводить время с близкими, а не работать сутки напролет». Папа парирует: «Можно успевать и там, и здесь. У меня же получилось». Тут мне приходится прикусить язык, иначе того и гляди ляпну, что в детстве я отца толком не видела. Для меня он был человеком в костюме, который не на шутку пугал резким голосом и сверкающей обувью, а в те редкие вечера, когда он появлялся у нас дома, непременно напоминал мне, что надо слушаться и хорошо учиться. Мне не хочется говорить ничего такого, я ведь собрала родню, чтобы найти общий язык, а не ссориться. Хотя бы сегодня.
– Какое счастье! – вставляю я, взяв на себя роль миротворца, лишь бы только сгладить острые углы давней распри. – Мы очень ждем вашего возвращения! Да, бабуль?
Ба изображает теплую улыбку.
– Ну конечно. Поскорее бы.
– А Броуди-то как рад будет! Чудесно, что бабушка с дедушкой поселятся неподалеку, – подхватывает Бен. – Жаль, мои родители далеко… – Пока неизвестно, когда они смогут нас навестить, и Бена это очень расстраивает, но я обычно пытаюсь его отвлечь, отпуская шуточки про свои семейные неурядицы. А теперь мои родители переберутся в наши края и, может, даже будут принимать активное участие в воспитании нашего сына – кто бы мог предсказать такой поворот сюжета?