Спасибо тебе за письмо! Уже и не надеялась получить от тебя весточку, ведь никто не знал, где тебя искать.
Надеюсь, у вас с Лотти все хорошо. С каждым днем все больше по вас скучаю. Я сильно заболела. Доктор что-то пытался мне разъяснить, но, честно сказать, я мало что поняла. Что-то не так с желудком и горлом, и, кажется, это довольно опасно.
Хочу попросить прощения. Я нарушила свое слово, не приехала к вам, и вряд ли вы меня за это простите.
Мне остается только надеяться, что вы с сестрой здоровы и счастливы. Что ваша нынешняя жизнь куда лучше той, что я могла вам дать. Я ведь всегда была безнадежна. Кому, как не тебе, это знать.
Если вам достанет великодушия меня простить или даже приехать в гости, я была бы счастлива видеть вас обеих.
Все еще не возьму в толк, как эти письма попали бабуле в стол. Она родом из Англии, и женщина, писавшая ей, вероятно, тоже. Может, это и есть мать ба и тети Шарли, оставшаяся в Великобритании? И если так, почему она адресует послания некой Мэри?
Раз уж я сунула нос в эту историю, мне не терпится разузнать подробности. Начинаю просматривать другие письма. Они все от одного человека, и во всех одни и те же фразы, трогающие за живое: «я скучаю», «простите, пожалуйста», «звоните или приезжайте»…
На каждом письме в верхнем правом углу стоит дата. Первое написано 2 февраля 1971 года, последнее – 3 декабря 1972-го. Потом переписка обрывается, хотя, судя по некоторым строкам последнего письма, за это время автор и адресат успели несколько раз поговорить по телефону. В конце автор благодарит читателя. Кем бы ни была писавшая письма, надеюсь, она обрела желанное прощение. Сердце сжимается от мысли о человеке, который, находясь далеко-далеко от близких, молит их о прощении, надеется на него, но оказывается отвергнут. Мне легче верить, что они все-таки примирились, – иначе совсем утону в слезах, а мне ведь еще надо найти чеки и поскорее уехать домой к сыночку.
Канцелярская резинка легко возвращается на место и перехватывает стопку конвертов, и я кладу их обратно в ящик. В голове столько вопросов. Жаль, что рядом нет бабушки и я не могу их задать. Да и как такое спросишь, не признавшись в том, что рылся в чужих ящиках…
Сорока прыгает по задней стенке кирпичного барбекю, смотрит, как я подбрасываю коряги в огонь. Они шипят, соприкасаясь с раскаленным железом. Отступаю назад, любуясь своей работой, вытираю руки бумажным полотенцем. Птица взмывает в воздух, громко хлопая крыльями, и кричит у меня над головой в ветвях огромного эвкалипта. На ее зов откликается вторая сорока. Она подлетает к сородичу, опускается на ту же ветку.
Выкладываю сосиски рядом с шипящими, тонко нарезанными кусочками картофеля.
– Ну вот, готово. Дальше твоя работа, – говорю я.
Бен шутливо салютует мне вилкой для барбекю. Потом они с папой принимают деловитые позы – сразу видно, мужчины заняты готовкой: слегка расставляют ноги, скрещивают руки на груди, сосредоточенно хмурятся. Уверена, они болтают о крикете, политике – словом, обо всем, что им так нравится обсуждать при встречах. Я счастлива, что папа с Беном ладят. Хоть за чьи-то отношения в нашей семье не нужно беспокоиться.
Вздыхаю, возвращаюсь к столу для пикника. За ним – детская площадка с пестрыми качелями, горкой и лазалкой. Тут меня ждут бабушка с дедушкой, мама и Броуди. Мама держит моего малыша и фыркает в его крошечную ладошку, щекочет ее губами. Бабуля с дедулей нависают над ними и со смехом умиляются этой картине. Поскорее фотографирую их, не в силах сдержать улыбки, запечатлеваю драгоценный момент. Уже завтра мама с папой вернутся в Париж. Пройдут месяцы, прежде чем мы увидимся вновь, и хоть у нас бывали и непростые моменты, я рада их приезду. Они очень мне помогали: не раз ездили по моим поручениям, закупали продукты, забегали понянчить Броуди, пока я готовлю ужин. Буду скучать, когда они уедут.
Сажусь за стол для пикника. Мне надо бы замешать картофельный салат, чего я не успела сделать перед выходом из дома. Но вместо этого я пялюсь на погасший экран телефона. Потом быстро провожу по нему пальцем. Дисплей вспыхивает фотографией первого письма, прочтенного мной, письма для Мэри Робертс от «мамы». Письма никак не идут у меня из головы. Чья это мама? Откуда у бабули письма, адресованные некой Мэри? Может, автор письма – моя прабабушка?
Качаю головой и кошусь на бабулю – та всецело увлечена Броуди. Снова перевожу взгляд на телефон, вбиваю в поиск Мэри Робертс, пролистываю результаты с мыслью о том, что вряд ли найду стоящую информацию, слишком уж распространенное имя. Длинный перечень ссылок подтверждает мои опасения. В мире живут сотни Мэри Робертс, и если даже я выйду на след той самой, как я это пойму? Мне ведь о ней ничего толком не известно – лишь то, что в 1971-м она была жива, а до этого переехала из Англии в Австралию.
За спиной у меня какой-то юный велосипедист врезается в ребенка на самокате. Крики, вопли и суматоха на миг отвлекают меня. Сердце громко бьется в груди. Адреналин, придающий мне сил последнее время, тут же вступает в игру; чтобы разворошить во мне тревогу, много усилий не нужно, а детский плач справляется с этой задачей лучше некуда, если учесть, что у меня шалят гормоны.
В перерывах между глубокими вдохами пролистываю результаты поиска. Мне попадаются странички в соцсетях, фотографии улыбающихся женщин разных возрастов. Встречаются газетные статьи, новости о церемониях награждения, анкеты на сайтах для профессионалов с разными вариациями имени Мэри Робертс. Любая из найденных мной женщин постарше может оказаться той самой. Вот только это никак не проверить. Сейчас я больше ничего не могу сделать. Надо готовить ужин, пока никто не взбунтовался и не слопал целую пачку шоколадных бисквитов, которую я припрятала на дне сумки-холодильника.
– Помощь нужна? – спрашивает бабуля и садится на скамейку рядом.
– Не откажусь! Спасибо, ба. Можно накрыть на стол. Вон в той корзине лежит скатерть с бумажными тарелками, – киваю на плетеную корзину, прикрытую красно-белой тканью.
Бабуля идет к ней и принимается за работу. Ее седые волосы повязаны синим платком, который подчеркивает небесно-голубой цвет ее глаз. Мне часто говорят, что у меня такие же, и мне радостно от мысли, что простое сходство особым образом нас объединяет.
– Какая ты сегодня красивая, ба.
Ее пухлые губы расплываются в широкой улыбке.
– Спасибо, солнышко. Ты и сама прекрасно выглядишь. Впрочем, как и всегда!
Очень хочется закатить глаза и саркастично подметить, что я сегодня совсем не спала и успела только накрасить губы блеском и завязать небрежный хвост, но я учусь принимать комплименты, а не отмахиваться от них. Так что просто благодарю бабулю и продолжаю мешать салат, хотя внутри все сжимается.
Папа ставит на стол пустой поднос.
– Кажется, мы забыли лук.
– А, точно! Надо срочно исправляться. А то ба нас не простит. – Подмигиваю бабуле и протягиваю папе контейнер с нарезанным луком.
Ба смеется.
– Барбекю без лука не бывает!
– А по-моему, очень даже бывает, – возражает папа.
– Тогда это неправильное барбекю, – заявляет ба.
Он кладет ладонь ей на плечо, наклоняется и целует в щеку. Быстро, едва касаясь губами тонкой, как бумага, кожи. Но бабуля тут же краснеет, прикрывает щеку рукой, поднимает на папу полный обожания взгляд.
– Это за какие такие заслуги?
– Просто я люблю тебя, вот и все.
Она нащупывает и сжимает его ладонь.
– А уж как я тебя люблю, ты и представить себе не можешь, сынок.
Папины глаза блестят.
– Прости меня.
– И ты меня, – просит она.
– Иногда я говорю то, чего вовсе не думаю. Когда я рядом с тобой и папой, со мной творится что-то необъяснимое. Меня точно отбрасывает в детство, я опять становлюсь озлобленным подростком. Но я борюсь с этим.
Ба заключает его в объятия.
– Спасибо тебе, милый. Для меня это очень важно.
– Я знаю, что вы с папой старались как могли. Мне жаль, что я так мало интересовался вашим детством и семьей. Прошлый раз я неправильно сформулировал свой вопрос. Но искренне хочу знать на него ответ.
Бабушка шмыгает носом, вытаскивает бумажный платочек из рукава кардигана, сморкается.
– Однажды я обязательно тебе все расскажу.
Папа сжимает ее ладонь и уходит. Меня переполняют чувства. Случилось именно то, на что я так надеялась, когда затевала семейный ужин. Но ссора папы с бабушкой разрушила мои надежды. Я даже боялась, что они больше не смогут общаться. И все же продолжила открыто говорить обо всем с папой, а он оказался внимательным слушателем, готовым прощать. И теперь сердце наполняется теплым, пьянящим умиротворением.
Бабуля снова сморкается, быстро моргает, чтобы сдержать слезы.
– Я даже не ожидала, что так будет.
Обнимаю ее за плечи, прижимаю к себе.
– Я так рада, что вы пошли на примирение!
– И я, детка. Он ведь мой сыночек, и так будет всегда. Ты теперь и сама мама, так что понимаешь это чувство.
Я киваю. Еще как понимаю. Если бы Броуди отверг мою любовь, как папа – бабулину, мое сердце разбилось бы на миллион осколков. Но она не затаила на него злобу. Я точно это знаю, потому что и сама такая же. Нас роднит не только цвет глаз.
Глава 39Март 1960 года
Под лопатой проступила влажная бурая земля. Гарри опустился на корточки, слегка запыхавшись, и оглядел результат своих трудов. Он вскопал почти все грядки. Работенка была не из легких: в земле оказалось много камней, осколков цемента, сорняков, корневых систем. Чета Хобольтов гордилась своим пансионом и садом на Тюрбо-стрит, но с годами старики забросили его, и теперь у них не хватало сил исправить положение. Когда Гарри у них поселился, они, видя усердие юноши, стали восторженно строить планы по возрождению сада, он же сам ничуть не меньше радовался скидке, которую ему посулили за труды.