Девушка захлопнула дверь ателье, Мэрион заперла замок и помахала своей помощнице. Мэри сбросила туфли на каблуках и с ними в руках побежала по улице к ратуше. Гарри с Лотти уже ждали ее там. Девушка чмокнула сестренку в щеку и бросилась в объятия к своему жениху. Гарри поцеловал ее и взял за руку.
– Готова?
– Погоди. Я хочу тебе кое-что сказать.
Он остановился в нетерпении, очень уж ему хотелось поскорее взбежать по ступеням.
– Что?
Мэри взяла руки любимого в свои и серьезно посмотрела ему в глаза.
– Я хочу тебя поблагодарить.
– За что? – со смехом спросил Гарри.
– За свое спасение.
– Так ведь я тебя не спасал…
– Неправда. Ты спас меня на корабле много лет назад. Именно ты помог мне преодолеть страх. Уберег от пустоты, которая грозила вот-вот меня поглотить. Держал меня за руку в минуты, когда я так боялась будущего, что и шагу ступить не могла.
Гарри подался вперед, поцеловал ее в кончик носа.
– Ни разу не видел в тебе страха. Только отвагу.
– Мне было очень страшно, просто я не могла это показать.
– Знаешь, а ведь и ты меня спасла.
Мэри улыбнулась.
– Правда?
– Я был одиноким, унылым мальчишкой, который не знал любви. И тут появилась ты и доказала мне, что она возможна!
Мэри приникла к его груди, прислушалась к мерному, мощному сердцебиению. Этот звук ее успокаивал.
– Выходит, мы спасли друг друга.
Лотти вздохнула неподалеку.
– Эй, голубки, жениться будем или как?
Они расхохотались и заключили ее в объятия.
– Теперь мы все вместе, – сказала Мэри.
Лотти закатила глаза и стала высвобождаться из их хватки.
– Это пока я не пустилась в собственное путешествие!
– Давай-ка тебе сначала исполнится восемнадцать, – осадила ее Мэри, пригрозив сестре пальцем. Лотти все-таки высвободилась, недовольно ворча.
Гарри хмыкнул.
– Ой, кто бы говорил!
Мэри рассмеялась в ответ. Гарри склонился к ней и нежно поцеловал, слегка улыбнувшись.
– Что ж, пойдем, любовь моя.
Девушка кивнула. Влюбленные взялись за руки, переплетя пальцы, и зашли внутрь, чтобы наконец расписаться.
Глава 45Наши дни
Не знаю, как попрощаться. Как сказать своему малышу, что ему нужна операция? Как объяснить сердцу, что ты можешь больше не увидеть ребенка? Нет, для материнской души это невыносимо. Но я справляюсь, потому что у меня нет выбора. И потому что Бен рядом, обнимает меня, прижимает к себе, а иначе ноги уже непременно бы подкосились и я упала бы на жесткий линолеум вся в слезах и соплях и обязательно наставила бы себе синяков.
Больница полна звуков, которые сегодня тревожат меня, как никогда прежде. Далекий крик, полный боли. Перешептывание докторов и медсестер. Писк приборов, которые помогают цепляться за жизнь тем, чья судьба уже висит на волоске. Мне все это не по душе, хочется подхватить Броуди на руки, убежать отсюда и не возвращаться. Но я не могу. Ему нужна операция, а мне нужен он. Остается лишь ждать.
И вот мы сидим в приемной. Когда мы попрощались с Броуди и его увезли на каталке, вместе с ним словно бы забрали и мое сердце. Бен сидит рядом и, нервно потрясывая коленкой, листает что-то в телефоне, отсутствующе смотрит на экран. Тетя Шарли, дедуля и ба сидят напротив нас и шепотом решают кроссворд. Мама с папой вернулись в Париж, но слезно упросили нас позвонить им по видеосвязи, когда появятся новости. Как жаль, что никак нельзя перемотать все эти мучительные часы, пока я сижу и представляю худшее, а все вокруг пытаются отвлечь меня от тревожных мыслей.
Бабуля на время отложила попытки: когда я не сумела ответить ни на один из ее вопросов, она отступила. Но я не нарочно. У меня просто не получалось сосредоточиться на ее голосе. Такое чувство, что сердце вот-вот выскочит из груди. Надо подвигаться, подумать о чем-нибудь другом, чем-то заняться.
Бабуля замечает мои мучения и встает.
– Я так и не рассказала тебе историю о том, как мы с Шарли сбежали с фермы, – напоминает она, подходя ближе, и, охая, садится на соседний стул. Дедушка идет следом, жалуясь на больное бедро. Бен не обращает на нас никакого внимания. Он склонился над своим телефоном, уперев локти в колени.
Тетя Шарли смотрит на нас пару мгновений, а потом со вздохом присоединяется, притащив с собой два стула. Их ножки громко скрипят по блестящему твердому полу. Медсестра поднимает взгляд от своих бумаг, хмурится, но ничего не говорит. Шарли садится на один из стульев, а второй занимает ба, устраиваясь прямо передо мной, глаза в глаза.
– Так-то лучше.
– Боюсь, я не смогу сейчас сосредоточиться на твоем рассказе, бабуль. Хотелось бы вникнуть в него со всем вниманием, которого он заслуживает, – говорю я и проверяю время. И почему в часе столько минут? Когда время успело так сбавить скорость?
– Ничего страшного, милая, я понимаю. Хочешь – слушай, хочешь – нет. Я все равно расскажу. Правильно, Шарли?
Тетя склоняет голову набок.
– Не припомню, чтобы прежде тебя хоть кто-то мог остановить. Так что…
Бабуля шлепает ее по ноге. Шарли хихикает.
– Ай! Глядите-ка, она еще и драчунья!
– Хорошо, как скажешь. – У меня нет сил возражать и дальше. Если бабушке хочется облегчить душу, пускай. Может, она и впрямь меня отвлечет и я наконец перестану вслушиваться в тиканье настенных часов напротив.
Ба открывает сумочку, достает оттуда конвертик. Внутри лежит несколько фотографий, похожих на те, что я уже видела. На всех снимках запечатлены одни и те же ребятишки с неровными прическами, в одежде не по размеру, из-под которой торчат тощие ноги и узловатые коленки. Они улыбаются, едят мороженое, катаются верхом или возятся с двигателем трактора. Теперь я уже достаточно знаю об обитателях фермы Фэйрбридж, чтобы понять: это они.
За последние недели я успела провести небольшое расследование. Узнала о директоре Форресте и его подопечных. Прочла о воспитательницах, о Наффилд-Холле, о холоде, пробиравшем ребят до костей, когда в Молонге высыпал снег и приходилось спать всего под одним одеялом при распахнутых окнах. О насекомых, из-за которых кашу невозможно было есть, о физическом насилии, с которым столкнулись некоторые воспитанники. От всех этих рассказов по коже бегали мурашки, щемило сердце, в горле вставал ком. Мне всей душой хотелось перенестись на ферму и спасти бабулю, дедулю и тетю Шарли от всего этого ужаса. Увы, тогда меня еще не было на свете, а на защиту им никто не пришел.
Фотографии я беру осторожно, за самые края: не хочу заляпать бесценные кадры, проливающие свет на мир, которого больше не существует. На время, которое уже не вернется. На людей, которые давно выросли и шагнули в новую, совсем другую жизнь. Их ведь так много вокруг. Они всюду, куда ни глянь, у всех на виду, и все равно заметить их не так-то просто. Они сломлены и одиноки и не знают, как заполнить пустоту внутри, как залатать рваную рану в душе, оставленную матерью или отцом, которые бросили их без надзора, оттолкнули, отправили в приют, умерли – а может, клюнули на чужой обман, даже не желая расставаться со своими кровиночками. Эта самая пустота – их вечная спутница, дар судьбы, пронизанной нелюбовью.
– А это мы с дедулей, – говорит ба и протягивает мне один из снимков. Тот уже успел сморщиться и выцвести, но узнать их несложно. Они стоят бок о бок с мороженым в руках и улыбаются, глядя друг другу в глаза.
– У нас было спортивное состязание, а потом нас угостили самым вкусным мороженым на свете. Помнишь, Гарри?
– А? – Дедушка складывает ладонь чашечкой, подносит к уху.
– Да ничего, ничего, – отмахивается бабуля.
– Как же вы сбежали? – спрашиваю я, просматривая фотографии.
Бабушка со вздохом откидывается на спинку стула.
– Это случилось после того, как я убила Крю.
У меня на миг перехватывает дыхание.
– Как? Ты же говорила, что этого не было…
Бабулины голубые глаза встречаются с моими. Они полны боли и горечи, но есть в них и любовь. Ба берет меня за руку.
– Да, говорила, милая. Но правда такова.
– А почему…
– Он издевался надо мной. А потом стал угрожать Шарли. Я не могла допустить, чтобы он к ней и пальцем притронулся. Вот и убила его, хотя не хотела. Впрочем, сама не знаю. Как бы то ни было, он умер. Я постаралась, чтобы все это выглядело как несчастный случай, и, кажется, у меня получилось. Мы так и не узнали, пустилась ли за мной погоня, потому что я перебралась в Брисбен, вышла за твоего дедушку и сменила имя.
– Так это тебя раньше звали Мэри Робертс?! – восклицаю я. И сразу, еще до бабулиного подтверждения, понимаю, что так и есть. Эта мысль давно маячит где-то на периферии разума, но раньше у меня никак не выстраивалась цельная картина, теперь же она мне открылась.
– Да. А Шарли была Шарлоттой Робертс, или Лотти, как мы ее звали.
Бабулин рассказ продолжается. Она делится всем без утайки, и к концу истории Бен уже слушает ее так же внимательно, как я сама. У меня текут слезы, Лотти всхлипывает, бабуля то и дело промокает глаза платочком, дедуля расхаживает взад-вперед по приемной, неуклюже шаркая и покачиваясь.
– Я уже давно хотела вам это рассказать, тебе и твоему отцу. Но все боялась, что меня найдут, что кошмар не отступил. Я уже успела сродниться с этим страхом. И как не бояться, если у тебя есть сокровище, которое совсем не хочется потерять. Вы и есть мое сокровище. Как же я вас люблю! – Бабуля всхлипывает и снова вытирает глаза.
Хочется взвыть, но я сдерживаюсь, опасаясь напугать других пациентов, которые сидят в приемной неподалеку от нас. Закрываю лицо ладонью, а второй рукой сжимаю бабулину.
– Обязательно расскажи обо всем этом папе, – прошу я.
– Уже рассказала вчера вечером, – признается ба. – Мы с дедушкой ему позвонили и выложили всю историю. Говорила по большей части я, но дедушка был рядом.
– Даже не верится! Но я безумно рада. – Вытираю глаза, пытаюсь улыбнуться сквозь слезы. – Это просто чудесно!