Задачей миротворческих сил является оказание помощи народу России, свержение диктатуры, установление порядка и восстановление мира, попранного провокацией русской армии против независимого государства». Примерно тем же словам на разных языках, наполняющим радиоэфир, — их глушили, но кто хотел, тот мог настроиться и выслушать, что ему скажут по этому поводу радиостанции цивилизованных государств. Первых слов — тех, которые про «оборону священных рубежей Родины» — было больше. Но произносили их в целом те же самые люди, которые почти всю свою взрослую жизнь меняли оставшиеся нам от родителей авианесущие и ракетные крейсера на виллы в Калабрии и Валенсии, боевые истребители и военные летные училища — на футбольные клубы, и всех нас скопом — на бабло и гарантируемую им безнаказанность. Не сами, не своими руками, но в итоге получилось именно так. И теперь эти же люди напоминали о священном долге, требовали «встать как один», и так далее — пока опять не погаснут экраны. В их собственных глазах не было страха, в их голосах была уверенность. Они не боялись, потому что ситуация была ясна им насквозь: война — это огромная возможность, возникшая ниоткуда. Фактически — подарок небес. На ней можно создать не политический капитал — кому он будет нужен, в остатках, в осколках этой страны, когда все закончится? Капитал настоящий, живой! И бояться было незачем — ни они, ни их дети, ни их племянники, ни их друзья ни при каких обстоятельствах не прикоснутся к войне иначе, чем в качестве выгодоприобретателей. Получателей платежей по контрактам, которые не состоятся, посредников в сделках, которые будут иметь невероятный, с трудом представляемый в мирное время масштаб. Перед ним, перед этим масштабом, бледнели даже миллиарды, заработанные десятками людей в годы Чеченской войны и зарабатываемые сейчас, до позавчерашнего и вчерашнего дня включительно. Потоки средств, долгие годы копимых страной и сейчас способных развернуть Землю, направляемых внутрь и наружу, подальше отсюда… Встать около всего этого — это был шанс на будущее. Будущее без обреченного народа, который сам был виноват в том, что с ним теперь должно было произойти. И это было чистым, это не имело никакого, ни малейшего отношения к крови, текущей по дну обочины дороги в 1200 километрах от Кремля и Думы. Текущей по телам первых, взявших оружие в руки, и теперь мертвых, скинутых с порубленного траками асфальта. С пути тех, кто пришел.
Это читалось в их глазах, в их голосах — даже если они были уверены, что интонации верны. Народ прекрасно все помнил. Катерина Тэтц и ее убитый сын были свежим и ярким примером — причем имя убийцы так и не было названо. Но таких примеров были многие и многие тысячи, они были вколочены в память каждого из нас. Воевать за этих людей? Платить кровью, чтобы они разжирели еще больше, чтобы они лопнули от золота и долларов, и евро, и рублей, обвешали своих шлюх вторым и третьим слоем бриллиантов, купили по яхте размером уже совсем с авианосец? Неужели кто-то в правительстве России реально думает, что русские люди заплатят своими жизнями, чтобы позволить и дальше быть объектом ежесекундного презрения и открытой охоты?
Нельзя, однако, не вспомнить, что было и другое. В те часы, когда тысячи русских мужчин и женщин умирали под направляемыми через границу с территории сопредельных стран артиллерийскими и ракетными ударами, еще не зная, что изменилось ВСЕ, — огромная страна еще спала. Когда следующие тысячи наспех одетых, почти безоружных армейцев и моряков гибли в отчаянных попытках даже не сдержать идущего на них с трех сторон врага — просто понять, куда бежать, чтобы вырваться из-под огня, из пламени, — тогда страна еще просыпалась, не понимая воющих за окнами сирен, не веря во впервые прозвучавшие вслух слова. Они дошли не до всех, не целиком, искаженные попытками смягчить осознание гибельности, безысходности происходящего, — но многим хватило и их. Миллионы людей просто отказывались верить, потому что это было невозможно, и никакие слова и доказательства не имели здесь никакого значения. Они выключали телевизоры, выдергивали из розеток шнуры надрывающихся телефонных аппаратов и возвращались к обычным делам воскресного утра — досыпанию в теплой еще кровати, к чаю, кофе, компьютеру, планам на выходной день и на жизнь. Так было спокойнее, потому что слышать сирены было слишком страшно. Некоторым действительно помогало, когда они добивались успеха в попытках заставить себя считать их ненастоящими, кажущимися.
А потом страна начала просыпаться. Это было неожиданно, это не входило ни в какие в расчеты людей, являющихся специалистами по «анализу и управлению поведением масс», «социологами», «политтехнологами», и так далее, многие годы работавших по обе стороны океана, получавших зарплату за написание отчетов о политической и гражданской инертности среднестатистического гражданина России. Такие расчеты нужны были прежде всего Кремлю, правительству самой России, разные подразделения которого годами со все большим увлечением обменивались между собой бумагами с написанными на них цифрами. Чтобы перераспределить поток идущих на «социальные нужды», «снижение напряженности в обществе» и «молодежную политику» денег — или не дать его перераспределить. Чтобы продемонстрировать угрозу внутренних волнений — и успех их предотвращения. Футбольные и в меньшей степени хоккейные фанаты, русские националисты, скинхеды, радикально настроенные верующие, сторонники возвращения прав на ношение и использование для самообороны короткоствольного нарезного оружия. Ориентировочное число, динамика, расчет процентных долей от общего объема населения России, от общего объема взрослого населения, от числа мужчин трудоспособного возраста… Минимальные цифры — и по действительным, фактическим расчетам, и по заказанным, проплаченным одной или другой стороной. Они совершенно не соответствовали тому, что случилось в России, когда до людей реально дошло произошедшее.
На планете Земля нет ничего более страшного, чем разъяренный русский человек. Над этим можно смеяться, и все привыкли смеяться, потому что прошло слишком много лет после последней большой войны, которая затронула вообще всех. Две Чеченские войны, операция в Осетии до нее, война в Грузии в 2008 году — все это было «в стороне» для большинства людей. Где-то там, на периферии, без осознания войны как реально происходящего кошмара. И для них, и для нас. То, что было сейчас, коснулось всех, и страна взорвалась сразу и почти целиком. Число людей, абсолютно четко осознавших то, что произойдет дальше… Осознавших пусть не от большого аналитического ума, а просто по аналогии — Ирак и Ливан — и сделавших выбор… Это число было в сотни раз выше, чем ожидалось в Кремле, не то что в Брюсселе или Вашингтоне. Миллионы прыщавых юношей, взрослых мужчин, матерых мужиков, все повидавших мужичков предзакатного возраста исказились лицом, сжали кулаки и произнесли вслух или про себя несколько одних и тех же слов в разных сочетаниях. Произнесли их второй раз, третий, четвертый — глядя в экраны, на которых урывками между уверенными речами незнакомых им морд показывали столбы дыма и пламени на горизонте. С привычными, родными названиями: Балтийск, Калининград, Себеж, Владикавказ, Мурманск, Североморск, Южно-Сахалинск, Николаевск-на-Амуре, Советская Гавань… Произнесли их в третий или уже десятый раз, просто постучавшись в дверь соседу, дозвонившись по еще живой телефонной линии самым верным, правильным людям из своего круга. Потом они приглушали звук в бесполезных телевизорах и начинали искать на дне сервантов и комодов, под давно устаревшими книжками инструкций к телевизорам и стиральным машинам тонкие зеленые «корочки» военных билетов. С удовольствием или злобой посылая в жопу жен, визжащих о своем видении «долга мужчины» в такой ситуации. Жаль, что в наши дни войны выигрываются не яростью…
Первые часы, первые сутки… Уже осел пепел, кружащийся над залитыми огнем пограничными заставами на сотнях километров протяженности Государственной границы, уже прогорело все в прокаленном нутре броневых машин, накрытых первым ударом прямо на базах. Уже не просто начался счет военнопленных из состава батальонов, пытавшихся оборонять Калининградскую область, сидящих сейчас на заледеневшей земле в опоясанных режущей проволочной спиралью квадратах, с руками, стянутыми за спиной пластиковыми хомутами. Счет уже был, он уже пошел в эфир западных новостных агентств. Четырехзначные номера у изображающих русских солдат красных силуэтиков более чем гармонично смотрелись в анимированных презентациях на тему «Нанесенные потери, ориентировочные данные на 1-й день миротворческой операции». Танков и бронемашин — столько-то, боевых самолетов и вертолетов, кораблей и боевых катеров, ракетных систем — столько-то. Военнослужащих Вооруженных Сил РФ — приблизительно 18 тысяч человек. На отдельно показанном слайде: «Гражданских лиц — 0». Круглая цифра. И все остальные — круглые или почти круглые. Хорошие для первого дня.
Колонны головного эшелона Международных Миротворческих Сил шли в сторону Москвы по разбитым дорогам, скидывая в кювет горящие грузовики и легковушки, подавляя огневой мощью разрозненные подразделения Сухопутных сил, Пограничных войск, внутренних войск, пытающиеся оказать сопротивление их продвижению. Головной эшелон. 7-я армия США: 1-я Бронетанковая, 1-я Кавалерийская, 82-я Воздушно-десантная, 101-я Воздушно-десантная, 35-я Пехотная (Механизированная) дивизии. Бундесвер: 1-я Бронетанковая, 10-я Бронетанковая, 13-я Механизированная. Польская армия: 11-я Бронекавалерийская, 12-я Механизированная, 16-я Механизированная. Британская 16-я воздушно-десантная бригада. Другие отдельные бригады и отдельные артиллерийские дивизионы и группы: германские, польские, бельгийские, голландские. Всего этого было достаточно, чтобы угроза миру, которую всегда представляла собой Россия, была ликвидирована, — навсегда. Но головной эшелон был не единственным. И устремившаяся в сторону Смоленска лавина — не единственной. Еще были Севастополь, Дальний Восток, Белоруссия. Еще были тысячи названий городов и сел, сотни тысяч имен, десятки оставшихся никому не известными подвигов и навсегда оставшихся безымянными тел, сброшенных с пути. Первые сутки.