Молодые люди, естественно, не испытывали симпатий к первому статс-секретарю. Они все иронизировали над ним. Поводом для насмешек чаще всего был очень маленький рост Нессельроде. Кто-то из бывших лицеистов остроумно заметил, что в Коллегии не два, а только полтора статс-секретаря. Другие остряки, удачно обыгрывая имя, прозвали Карла Васильевича «карлой». Прозвище прижилось. Так, в 1850 году Ф. И. Тютчев, обращаясь к Нессельроде (тогда уже канцлеру) писал:
Нет, карлик мой! Трус беспримерный!..
Ты, как ни жмися, как ни трусь,
Своей душою маловерной
Не соблазнишь Святую Русь…
В этих четырех строчках поэт сумел выразить свое отношение, да и отношение многих современников к Нессельроде. Окружающие видели в нем человека, чуждого той стране, интересы которой ему приходилось представлять и защищать. Прожив в России большую часть жизни, он так и не научился правильно говорить и писать по-русски. Зато в совершенстве овладел наукой делать карьеру. Не обладая большими дипломатическими способностями, он охотно исполнял или проводил в жизнь волю императора, был всегда осторожен в словах и крайне предусмотрителен в поступках, зная, что инициатива чаще всего наказуема.
Иван Антонович Каподистрия являлся его антиподом. Энергичный, умный, решительный, он представлял собой яркую индивидуальность на дипломатическом поприще. Греческий патриот служил России так же честно, как и своей родине.
В Коллегии второго статс-секретаря уважали за бескорыстное отношение к делу, строгое к себе и доброжелательное к людям. Его знали как человека широко образованного, подлинного ценителя науки и искусства. Не случайно в 1818 году И. А. Каподистрия был избран членом Петербургской академии наук. О нем с восхищением отзывались В. А. Жуковский и Н. М. Карамзин. Более того, участники литературного общества «Арзамас», куда входили В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, П. А. Вяземский, А. С. Пушкин, А. И. Тургенев, приняли Каподистрию почетным членом («почетным гусем») своего веселого и деятельного братства.
Статс-секретарь, в свою очередь, всегда оказывал поддержку людям талантливым. Он сделал все возможное, чтобы К. Н. Батюшков был направлен в русскую миссию в Неаполе. А когда над двадцатилетним А. С. Пушкиным нависла угроза ссылки в Сибирь, принял в его судьбе самое дружеское участие. В своем подчиненном он видел прежде всего поэта и менее всего чиновника, ибо сразу же обнаружил в его стихах «великие красоты замысла и слога». Вот почему легко догадаться, что именно Каподистрия сумел убедить императора смягчить наказание Пушкину, заменив ссылку переводом в Екатеринослав в распоряжение генерал-лейтенанта И. Н. Инзова. В ту пору Инзов был назначен наместником Бессарабии. Каподистрия направил к нему опального поэта в качестве министерского курьера, везущего радостную весть адресату.
Надо учесть, что Бессарабия находилась тогда в непосредственном ведении второго статс-секретаря Коллегии, и вряд ли личное его письмо Инзову об оказании содействия молодому Пушкину не сыграло своей положительной роли. И позднее Каподистрия не оставлял поэта без внимания и всячески старался облегчить его жизнь вдали от столицы: он неоднократно посылал запросы о нем местному начальству.
Отставка Каподистрии
Это произошло в 1820 году, а 1821-й стал поворотным в судьбе самого Ивана Антоновича Каподистрии. Именно тогда обнаружились серьезные разногласия между ним и Александром I по целому ряду международных проблем и особенно в связи со вспыхнувшим восстанием греков против турецкого господства.
Весной 1822 года Александр I, не желая и далее выступать в защиту греческого национально-освободительного движения, согласился участвовать в Венской конференции держав по Восточному вопросу, организованной Меттернихом. Каподистрия устранился от подготовки этого «мероприятия», понимая, что императором взят курс на так называемую австрийскую систему, а это сулило неблагоприятный исход делам греческим. Видя всю тщетность своих усилий по данному вопросу, Каподистрия даже с радостью принял предложение Александра I подлечиться на водах. Второй статс-секретарь отправился в длительный отпуск, не сомневаясь в том, что принял отставку. Навсегда простившись с Россией, он выехал в Швейцарию. Прошло несколько лет, и в апреле 1827 года, в разгар войны за независимость, Национальное собрание Греции избрало его главой государства…
В России же управление иностранным ведомством с 1822 года единолично осуществлял Карл Васильевич Нессельроде. Более тридцати лет он бессменно занимался дипломатической деятельностью; в 1828 году (уже при Николае I) получил звание вице-канцлера, а с 1845 года стал государственным канцлером Российской империи. Это звание он сохранил даже тогда, когда, в связи с поражением России в Крымской войне и ослаблением ее позиций в Европе, был уволен в 1856 году с поста министра иностранных дел.
Глава Иностранного ведомства — А. М. Горчаков
Жизнь преподнесла неожиданный «сюрприз» Карлу Васильевичу: во главе иностранного ведомства встал Александр Михайлович Горчаков, тот самый однокашник Пушкина, который начал свою дипломатическую карьеру в чине титулярного советника под начальством и покровительством Каподистрии. И хотя буквально с первых шагов в Коллегии его преследовали нелюбовь и козни Нессельроде, начинающий дипломат, благодаря своим способностям, успешно продвигался по служебной лестнице. В 1820–1822 годах он даже волею судеб оказался секретарем Нессельроде. Затем представлял Россию в Лондоне, Берлине, Риме, Флоренции, Тоскане, Штутгарте (Вюртенберг), Вене. Горчаков сумел достойно пройти нелегкий путь в политике и завоевать неоспоримый авторитет на родине и за рубежом. С именем князя А. М. Горчакова связано немало побед российской дипломатии на международной арене. Еще Пушкин предсказывал ему по окончании Лицея большое будущее:
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый и славный…
По-своему раскрыл успех Горчакова-дипломата Ф. И. Тютчев:
Счастлив в наш век, кому победа
Далась не кровью, а умом,
Счастлив, кто точку Архимеда
Умел сыскать в себе самом, —
Кто, полный бодрого терпенья,
Расчет с отвагой совмещал —
То сдерживал свои стремленья,
То своевременно дерзал…
В другом стихотворении, «На юбилей князя А. М. Горчакова», Тютчев восторженно и с благодарностью писал:
Он волей признан был державной
Стоять на страже, — и он стал,
И бой отважный, бой неравный
Один с Европой продолжал.
И вот двенадцать лет уж длится
Упорный поединок тот;
Иноплеменный мир дивится,
Одна лишь Русь его поймет.
Он первый угадал, в чем дело,
И им впервые русский дух
Союзной силой признан смело, —
И вот венец его заслуг.
Среди служителей Иностранной коллегии…
В здании Коллегии на Английской набережной служило в 1800–1828 годах немало одаренной и образованной молодежи. Одни со временем стали видными дипломатами (возьмем того же Горчакова), другие сочетали в себе способности дипломатические с даром сочинительства (Грибоедов, Тютчев), третьи (Пушкин!) снискали себе славу на поприще литературном.
Вместе с Пушкиным, помимо уже названных, служили: Александр Улыбышев (публицист, музыкальный критик и драматург), Никита Всеволожский, братья Николай и Павел Кривцовы, Сергей Ломоносов и многие другие.
А в декабре 1826 года в здании на Английской набережной появи лся юноша замечательной наружности: выше среднего роста, с лицом утонченным и одухотворенным, на котором выделялись огромные голубые и грустные глаза, обрамленные густыми ресницами. Его отличали постоянная бледность и какая-то загадочная задумчивость, сменяющаяся подчас неподдельной веселостью. Все говорило о натуре неуравновешенной и впечатлительной.
Звали юношу Дмитрий Владимирович Веневитинов. В Москве, откуда он приехал, его знали как талантливого поэта, критика, философа. Веневитинов был одним из организаторов «Общества любомудрия» и журнала «Московский вестник», а шел ему тогда лишь двадцать первый год. Правда, уже к четырнадцати годам Дмитрий в подлиннике прочел Горация, Эсхила, Софокла, обнаружил незаурядное музыкальное дарование, проявил способности в живописи. В семнадцать лет поступил вольнослушателем в Московский университет, а в восемнадцать, успешно сдав все необходимые экзамены, получил аттестат. Именно в университете он начал проявлять большой интерес к философии, отводя ей важнейшую роль в преобразовании общества. Мысли и взгляды Веневитинова нашли отражение в его критических статьях и, конечно же, в поэтическом творчестве. Поэзия его отличалась философичностью. В стихах звучали мотивы одиночества, неразделенной любви, горести разочарований и неприязни к «мстительному свету». (Те же мотивы встречались позднее в произведениях М. Ю. Лермонтова, который пережил свое увлечение романтической личностью и поэзией Веневитинова.)
С переездом в Петербург Дмитрий связывал большие надежды: хотелось расширить круг общения и круг действия, проявить себя на новом поприще. Его друзья вспоминали, что именно в эту пору из двадцати четырех часов, составляющих сутки, Веневитинов не тратил попусту ни минуты. Словно кто-то торопил его, подсказывал, что следует спешить.
Начальство в департаменте сразу же оценило в нем незаурядную личность, но отметило что-то неземное, отрешенное в его взгляде, как у человека, готового переступить смертельную черту…
И действительно, поэта скоро не стало. Его внезапная болезнь (простудился после бала) и быстрая кончина потрясли друзей и сослуживцев своей нелепой случайностью. Особенно остро пережил смерть Веневитинова Пушкин: Дмитрий был его четвероюродным братом и они близко знали друг друга с самого детства. Кроме того, именно поэт понимал всю горечь потери поэта, скорбел о несостоявшихся мечтах друга, о нереализованном таланте. Вообще, щемящее чувство утраты охватило тогда многих. Памяти Веневитинова посвящались стихи, где он сравнивался с розой, с лебедем, с «кротким Агатоном» и даже бунтарем Прометеем. Называли его и русским Байроном.