Дом графов Бобринских
Адмиралтейский канал, 33
Этот дом с только что рассмотренным домом на Мойке, 106, связывает не только светская жизнь, но и владельцы — представители дома Романовых.
Мало кто из живущих вблизи площади Труда сразу ответит на вопрос, где на Адмиралтейском канале находится дом 33. Этот дом неизвестен по номеру. Все знают его как «Дом Бобринских». И бесспорно, он является самым значительным зданием на набережной Адмиралтейского канала.
По сути — это великолепный усадебный ансамбль, где перед фасадом его главного дома со стороны канала раскинулся сад, а с другой стороны здания — мощеный дворик, открывающийся на Галерную улицу.
Весь участок, занимавший большую площадь от Адмиралтейского канала до Галерной улицы, в XVIII веке принадлежал сенатору, действительному камергеру и директору ассигнационного банка, петербургскому богачу Петру Васильевичу Мятлеву. Из справочных книг следует, что дом для него был переделан в 1792–1796 годах архитектором Луиджи Руска. (Но возможно, дом был построен заново, так как архивных сведений существования на этом месте старого дома не имеется.)
При этом владельце здание имело форму в виде буквы «П». Его фасад выходил на Галерную улицу и одноэтажными флигелями с двух сторон обрамлял мощеный дворик. Со стороны канала находился обширный сад.
В 1797 году, после смерти Екатерины II и воцарения Павла I, дворец перешел к внебрачному сыну Екатерины и графа Григория Григорьевича Орлова — Алексею Григорьевичу Бобринскому. С тех пор до 1917 года домом владела семья Бобринских. О наиболее интересных представителях этого интригующего рода стоит рассказать.
Алексей Григорьевич родился 11 апреля (22 апреля по новому стилю) 1762 года в Зимнем дворце. Сразу же после рождения он был передан гардеробмейстеру Василию Григорьевичу Шкурину, в семействе которого наравне с другими детьми Шкурина он воспитывался и проводил первые годы своей жизни. В 1775 году по распоряжению императрицы Алексей был передан И. И. Бецкому. Тогда же ребенку, носившему имя Алексей Григорьевич, была дана фамилия Бобринский (по названию села Спасское, второе название которого — Бобрики). Это село было куплено Екатериной II для «материального обеспечения» сына еще в 1763 году. По воспоминаниям Бецкого, в то время мальчик был слабого здоровья, робок, застенчив, владел французским и немецким языками и знал лишь азы арифметики.
Вскоре юноша был зачислен в Сухопутный кадетский корпус, где находился под особым наблюдением Рибаса, довольно часто посещая Бецкого.
В 1782 году Алексей окончил обучение в корпусе с Малой золотой медалью и был выпущен из него в чине поручика армии. В том же году Екатерина II пожаловала ему герб, тем самым определив в дворянство. Вскоре в звании поручика Алексей был направлен в лейб-гвардии конный полк, откуда, согласно уставу кадетского корпуса, вместе с другими лучшими воспитанниками был уволен в связи с путешествием по России и за границу. В этой компании он ознакомился с русскими городами, осмотрел лучшие европейские столицы и в 1785 году прибыл в Париж. Все его путешествие совершалось на проценты с денег, положенных на его имя императрицей. Но их ему не хватало, так как он, возможно, узнав о своем происхождении, не избежал общей увлеченности молодых людей женщинами и игрой в карты. Путешествующие с ним кадеты имели значительно меньшее денежное содержание, это вызывало их недовольство. Когда об этом узнала императрица, кадетов отослали в Петербург, а Алексей Бобринский продолжил жизнь за границей.
Екатерина, не допуская Алексея в свой круг, издалека постоянно следила за успехами и жизнью своего сына. В письме к известному Мельхиору Гримму она просила, чтобы тот взял его под свое попечительство.
При посещении Лондона он по просьбе Екатерины находился под опекой русского посла графа С. Р. Воронцова, от которого императрица знала обо всех похождениях Алексея, который в своих увлечениях без разрешения опекуна уезжал и возвращался в Париж.
Во время нахождения за границей он был произведен в секунд-ротмистры. По приказу императрицы прибыл в Ригу, и оттуда отправлен в Ревель. Все это время за ним следил и направлял «на путь истинный» Завадовский. Через своего опекуна Бобринский неднократно просил Екатерину разрешить ему вернуться в Петербург и поступить на службу.
Но императрица не спешила возвращать его. Однако Алексей стал взрослым, ему надоело переезжать с места на место. Он хотел завести семью и иметь постоянное место жительства. И, так как ему не разрешалось проживание в Петербурге, он с «высочайшего разрешения» купил замок Обер-Пален близ города Юрьева (Дерпта) и женился на баронессе Анне Владимировне Унгерн-Штернберг.
Узнав об этом, Екатерина пожелала познакомиться с избранницей сына. Наконец-то Алексей со своей супругой был приглашен в Петербург, где ласково принят Екатериной. В то же время ему дали понять, что проживание в Петербурге неугодно для императрицы. Он вынужден был вернуться в свое имение и жил там до кончины матери.
После смерти Екатерины II его сводный брат, император Павел I, зная о желании Алексея жить в столице, через прокурора графа Самойлова сообщил ему свое желание видеть его в Петербурге «и из оного выезжать он может, когда ему заблагорассудится». По-видимому, Павел, не допускавшийся до «большого двора» и вынужденный довольствоваться жить в Гатчине и Павловске, как нельзя лучше понимал своего сводного брата.
А. Г. Бобринский тотчас же направился в Петербург и сразу явился к Павлу. В тот же день, 12 ноября 1796 года, Павел назначил его командиром эскадрона конной гвардии, произвел в генерал-майоры и возвел в графское достоинство Российской империи. Одновременно император подарил ему бывший огромный дом графа Орлова, так называемый Штегельманский дом. Но немного позднее этот дом был куплен у Бобринского для Александровского сиротского института, а на эти деньги у Мятлевых был приобретен дом-дворец на Галерной.
В этом доме А. Г. Бобринский останавливался по прибытии в Санкт-Петербург. Здесь, отдавая дань моде и своему увлечению астрономией, он устроил башенку, служившую обсерваторией. Но большую часть жизни он проводил в полюбившемся ему местечке Тульской губернии Богородицке, где занимался сельским хозяйством и минералогией.
Он умер в 1813 году, оставив жену, дочь и трех сыновей. После смерти Алексея Григорьевича его жена с детьми избрала постоянным местом жительства петербургский дом на Галерной улице.
По свидетельству современников, его жена, графиня Анна Владимировна, отличалась «веселым характером, добротою в намерениях и простотою в обычаях». Возможно, это и привлекало Пушкина в дом Бобринских, где он неоднократно обедал. «Праздники ее (Анны Владимировны) были не только блистательны, но и носили отпечаток вкуса и художественности», — писал В. Вересаев. Ее ценили и уважали при дворе. По высказываниям современников, «не имея никакого придворного звания, она и в интимном придворном кругу, и на придворных торжествах шла в уровень со статс-дамами».
Сохранились воспоминания о том, что Бобринская очень тепло относилась к Пушкину и не раз, по словам поэта, «выводила его из беды, когда он делал промахи против придворного этикета». Так, например, 18 декабря 1834 года Пушкин записал в своем дневнике: «Придворный лакей явился ко мне с приглашением быть в Аничковом дворце. В девять часов мы с женой приехали. На лестнице встретил я старую графиню Бобринскую, которая всегда за меня лжет и выводит из хлопот. Она заметила, что у меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в Аничков ездят с круглыми шляпами). Граф Бобринский (сын) велел принести мне круглую. Мне дали одну, такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и пожелтели».
Молодой человек, граф Алексей Алексеевич Бобринский, велевший подать новую шляпу поэту в Аничковом дворце, был старшим сыном Бобринских. Как и мать, он очень ценил поэта. Алексей Алексеевич был, как сегодня бы сказали, талантливым «предпринимателем». Его, как и отца, интересовало сельское хозяйство. Он изобрел новый вид сеялок, усовершенствовал плуги и другие сельскохозяйственные орудия, стал основателем нескольких сахарных заводов.
При А. А. Бобринском архитектором Михайловым была произведена крупнейшая переделка дома на Галерной, где его жена, Софья Александровна, по моде того времени, устроила свой салон. Графиня Софья Александровна, урожденная Самойлова, была фрейлиной императрицы Марии Федоровны.
Бракосочетание Бобринского с Самойловой вызвало много толков, так как молодые плохо знали друг друга, их союз произошел по сговору родителей. Но, вопреки ожиданиям, брак их оказался счастливым. Чувство любви и привязанности они пронесли через всю жизнь.
Отцом Софьи был граф Александр Николаевич Самойлов. По этой, отцовской линии, она приходилась внучатой племянницей известному князю Г. А. Потемкину (дочерью его старшей сестры). Став фрейлиной императрицы Марии Федоровны, она во дворце близко сошлась и стала подругой другой, будущей императрицы, Александры Федоровны.
Как отмечал П. А. Вяземский, «она была кроткой, миловидной, пленительной наружности. В глазах и улыбке ее было чувство, мысль и доброжелательная приветливость». А. Я. Булгаков, сообщая в 1818 году Вяземскому о поездке императрицы, писал: «А едут с Марией Федоровной: Александр Львович Нарышкин — для шуток, Альбедиль — для денег, Туркестанова — для ума, графиня Самойлова — для рожицы». Она обладала даром привлекать к себе окружающих. Так, узнав о свадьбе Софьи Александровны, увлеченный ею граф Перовский прострелил себе указательный палец правой руки.
Внешность Софьи Александровны воспринималась по-разному. Если мужчинам она казалась красивой, то графиня Фикельмон, навестившая Бобринских в их доме на Галерной в октябре 1831 года, написала: «Вчера я нанесла визит Софье Бобринской… она пользуется репутацией любезной и остроумной женщины. Я совсем не нахожу ее красивой…»
Бобринские были хорошо приняты в высшем свете. Уже говорилось, что Софья Александровна стала близкой подругой жены Николая I. Дочь Александры Федоровны, великая княгиня Ольга, вспоминая мать, отмечала, что Бобринская «была одной из тех ее подруг, которая внутренне более всех ей подходила. Софью Бобринскую знали немногие ввиду того, что она редко бывала в обществе, но эти немногие ценили ее. Я никогда не слышала от нее ни одного пустого слова, и если я, будучи ребенком, не могла следить за тем, о чем они говорили с мама, то все же я чувствовала что-то необыкновенное в ее разговорах и мыслях. Если мама брала нас с собой, чтобы навестить ее, это было для нас всегда большой радостью. Когда она приезжала в Зимний дворец, мама запиралась с ней в красном кабинете».