Подпольные миллионеры социалистической экономики
В годы «свободной» торговли предпринимательство и рынок продолжали развиваться. Подсобные хозяйства крестьян — клочки земли в четверть гектара — значительно опережали колхозы в животноводстве и производстве овощей. В 1937 году в общем объеме валовой продукции крестьянские подсобные хозяйства обеспечивали более половины картофеля и овощей, более 70 % молока и мяса[471]. В личном, а не колхозном хозяйстве проявлялась крестьянская предприимчивость.
Продукция подсобных хозяйств крестьян обеспечивала 80 % продаж на «колхозном» рынке. Во второй половине 1930‐х годов крестьянский рынок заметно вырос, на его долю приходилась пятая часть товарооборота продовольствия[472]. Подсобное хозяйство и рынок оставались главным источником продовольственного самообеспечения крестьянства и их денежных доходов. Исключительную роль играл крестьянский рынок и в снабжении горожан, для них он оставался главным поставщиком мясо-молочных продуктов, овощей, картофеля[473].
Однако рост предпринимательства в сфере аграрного производства и крестьянского рынка по-прежнему был ограничен скромными размерами подсобных хозяйств, отсутствием собственности на землю и недопущением найма рабочей силы. Показательна в этом отношении попытка крестьян расширить размеры подсобных хозяйств за счет колхозной земли. Труд в колхозах мало привлекал — что толку работать, если осенью государство все заберет подчистую. Колхозники заботились больше о своем личном хозяйстве, чем о колхозном[474]. Поскольку государственные заготовки исчислялись с посевной площади и поголовья скота, колхозы стали сокращать посевы, и были случаи, когда пытались «порезать» колхозный скот — планы заготовок при этом уменьшались. Колхозная администрация раздавала общественную землю в личное пользование. Земля, которая не являлась ни собственностью крестьян, ни собственностью колхозов, продавалась, покупалась, сдавалась в аренду. За годы второй пятилетки колхозные посевы сократились, подсобные хозяйства колхозников выросли на 2,5 млн га. В колхозных полях появились крестьянские хутора и даже поселки. Быстро росло поголовье скота в личном владении крестьян. По численности оно превышало колхозное стадо. Для пополнения ферм и выполнения плана колхозы зачастую покупали личный скот колхозников[475].
Подсобные хозяйства разрастались, крестьянский рынок процветал, крестьяне богатели. На майском пленуме ЦК ВКП(б) 1939 года было с тревогой отмечено, что крестьянские усадьбы приносят огромный доход — 15–20 тыс. руб. в год. Для сравнения: в 1940 году зарплата первого секретаря ЦК ВЛКСМ составляла 24 тыс. руб. в год, торгпред во Франции получал 16 тыс., председатель райисполкома — максимум 17 тыс. руб. в год.
Предпринимательство нашло лазейку в социалистической экономике: личное крестьянское хозяйство развивалось в рамках колхозной системы. Речь уже шла не о том, чтобы выжить, а о получении больших по тем временам доходов. Однако бурное развитие крестьянского предпринимательства было остановлено в годы третьей пятилетки. По решению майского пленума 1939 года земли были обмерены, усадебные участки обрезаны, хутора в колхозных полях ликвидированы, тот личный скот, что превышал установленную уставом норму, обобществлен и передан колхозам[476]. Размеры обязательных поставок с подсобных хозяйств крестьян были увеличены. Политбюро установило обязательное количество трудодней для колхозников. С 1940 года планы заготовок стали определяться не посевами и поголовьем скота, а общей площадью земли, закрепленной за колхозами.
Результаты мер, принятых Политбюро для реанимации колхозного хозяйства и сокращения частной крестьянской деятельности, были плачевны. Источники самообеспечения крестьянства и размеры крестьянской торговли сократились, что стало одной из причин продовольственного кризиса 1939–1941 годов. Колхозное же хозяйство осталось тем, чем оно и было до сих пор, — подрывающим стимулы к труду и убыточным для крестьян.
Формами частного производства в годы второй и третьей пятилеток продолжали оставаться подсобные хозяйства предприятий, организаций и горожан. Особенно важным подспорьем они становились в периоды кризисов. После затишья относительно благополучной второй пятилетки огородничество, фермы и водоемы быстро развивались в период продовольственных трудностей 1939–1941 годов. Государство стимулировало развитие подсобных хозяйств — выделяло участки земли, продавало скот в личное пользование. Но и для этого вида частной активности существовали ограничения — подсобное хозяйство не могло стать источником «наживы». По-прежнему разрешалось лишь мелкое производство для самообеспечения.
Подсобные хозяйства горожан, организаций и учреждений, в сущности, представляли островки натурального хозяйства в социалистической экономике. Лишь небольшая часть их продукции поступала на рынок для продажи и обмена. В основном продукты шли на семейный стол, в заводские или ведомственные столовые. Общественное питание, один из источников снабжения населения, в годы второй пятилетки несколько потеряло былое значение, уменьшилось число предприятий и количество выпускаемых блюд. Но продовольственный кризис в третьей пятилетке вновь привел к бурному развитию общепита. Население получало через столовые пятую часть продуктов[477].
Недопущение крупного предпринимательства сдерживало и развитие частного производства непродовольственных товаров — одежды, обуви и прочих предметов потребления, а также развитие рынка услуг. Здесь легальные масштабы частного производства по-прежнему ограничивались индивидуальной кустарной деятельностью. Заниматься ею мог любой, получивший лицензию, но не нанимая рабочей силы и реализуя свою продукцию через кооперативы по установленным государством ценам.
Ограничивая частное предпринимательство граждан, государство по-прежнему не отказывало себе в крупной коммерции. Но формы государственной рыночной деятельности изменились. Магазины Торгсина, исполнив свою миссию, закрылись. Государственные коммерческие магазины трансформировались в образцовые универмаги. «По просьбам высокооплачиваемых групп населения» в них продавали товары «лучшего» качества по повышенным ценам. Появились и новые источники пополнения госбюджета — магазины конфискатов. Их не рекламировали в прессе, они не имели ярких вывесок, были незаметны на улицах городов. Это не были комиссионные магазины, хотя в них продавали ношеную одежду и обувь, бывшие в употреблении мебель, ковры, посуду и зеркала, а также чьи-то книги, детские раскраски и игрушки, письма, семейные фотографии — груды сваленных в беспорядке не товаров, а вещей, когда-то означавших дом и семью, — их владельцев поглотил ГУЛАГ.
Июль 1937 года. Москва. Сретенка. Зеркальные стекла окон в густых белилах наглухо занавешены тяжелыми гофрированными шторами. Внутри магазина холодно и полумрак. Он более похож на склад, чем магазин: созвездия угасших люстр, холодные шары абажуров, сосульки хрустальных подвесок, лабиринты книжных шкафов, павловских гардеробов, старинных диванов, громадных роялей, разрозненных сервизов, горы столовой посуды, в беспорядке разбросанные ковры. Обилие армейской одежды, гражданские костюмы теряются в беспорядке гимнастерок, кителей, френчей, бекеш, обувь как на плацу. Никаких упаковок, этикеток, ценников, указаний размеров. В петлицах кителей следы ромбовидных знаков: Комдив? Комкор? Командарм? Сколько их? — Перемножить плечики на ряды? — Собьешься со счета. Неожиданное и страшное зрелище: детские платьица. Невесомые, как лоскутки облаков, они парили над прилавком… беспорядочно свисали отовсюду, как пестрые птицы в зоомагазине…[478]
В период массовых репрессий 1937–1938 годов погибло немало работников торговли. Волна арестов покатилась с лета 1937 и продолжалась в 1938 году. Вычищали не только «бывших» — коммерсантов, владельцев магазинов, ресторанов, мелочной торговли, но и торговые кадры, подготовленные в годы советской власти. Так, в Москве и области НКВД выявил и ликвидировал «разветвленную контрреволюционную организацию», в которую якобы входили руководящие работники Наркомата торговли СССР, Центросоюза, управления столичной торговли и спецторга, обслуживавшего НКВД[479]. В ходе массовых репрессий в стране обезглавили торговый аппарат на всех уровнях — союзном, республиканском, краевом, областном и т. д. Пострадали не только руководители, но и рядовые работники торговли. На «троцкистских вредителей» списали огрехи социалистической торговли — очереди, перебои в снабжении, ошибки планирования, порчу товаров[480].
Рост числа заключенных не только обеспечивал дешевую рабочую силу для строек социализма, но имел и другой экономический эффект. Он ослаблял товарный дефицит в стране — число потребителей уменьшалось, товарные фонды за счет включения личных вещей репрессированных росли. Не производя товаров, государство пополняло свой бюджет.
В экономике товарного дефицита и огромного неудовлетворенного потребительского спроса ограничение предпринимательства не уничтожало рынок, а загоняло его в подполье. В годы «свободной» торговли черный рынок цвел пышным цветом. Бурно развивался запрещенный бартер, который являлся важной составляющей черного рынка. Обмен товарами и услугами происходил между отдельными лицами, связывал предприятия, колхозы, совхозы, учреждения. Металл, дерево, цемент, в которых нуждались колхозы, обменивали на сырье и продовольствие для рабочих и служащих. Проследить бартерные сделки очень сложно, так как их не оформляли на бумаге, а заключали по телефону или в беседе с глазу на глаз. Однако грозные антибартерные постановления правительства свидетельствуют, что запрещенная законом практика продолжалась.
Развивались подпольная кустарная деятельность и запрещенный рынок услуг. Формы мимикрии частного капитала не изменились. Он скрывался за патентами кустарей, вывесками государственных, кооперативных, общественных учреждений. Организаторы подпольного бизнеса за взятки скупали сырье на государственных фабриках и заводах, нанимали рабочих-надомников, затем продавали товар на рынках, через ларьки государственно-кооперативной торговли, комиссионки и пр. Так, в 1936 году в Москве НКВД арестовал группу кустарей-перчаточников. При аресте у них обнаружили 2 тыс. лайковых перчаток и кожу, всего на сумму до 70 тыс. руб. Организаторы фирмы (16 человек) имели патенты на индивидуальную кустарную деятельность, но фактически являлись владельцами рассеянной мануфактуры, в которой работало 40 надомников без патентов. Организаторы обеспечивали их сырьем, ворованным с государственных фабрик, и реализовывали продукцию на рынках. В той же докладной записке говорится о ликвидации частного обувного производства. Было арестовано 20 человек. Они скупали на государственных предприятиях ворованные кожу и каучук, из которых кустари-надомники шили изящную обувь. При аресте НКВД отобрал 100 готовых пар обуви, 200 заготовок, 150 кож, 130 кг импортного каучука, 50 тыс. руб. наличными. По тем же материалам «проходят» организаторы еще одной подпольной фирмы. Они получали в государственной торговле за взятки шерстяные отрезы, из которых рабочие-надомники шили кепки. При аресте было отобрано около 3 тыс. кепок, 250 отрезов — всего на 170 тыс. руб.[481]
В этих условиях подпольное частное предпринимательство обречено было оставаться мелким и в сравнении с потребностями населения незначительным. По-прежнему не производство было главной характерной чертой черного рынка, а перепродажа. Уже к концу карточной системы барахолки, толкучки изменили свой облик, превратившись по ассортименту товаров в филиалы образцовых универмагов. Товар «утекал» из социалистической торговли на черный рынок, где его перепродажа приносила огромные доходы. Обследование рынков и магазинов, которое проводил НКВД, свидетельствовало о громадном товарообороте по продаже вещей с рук. Спекулятивной деятельностью занималась вся страна — кроме профессиональных «барыг», по мелочи, но регулярно спекулировали и рядовые «советские труженики».
Политбюро и СНК, как и прежде, создавали комиссии по борьбе со спекуляцией, регулярно издавали грозные постановления, НКВД и милиция штрафовали, арестовывали, суды давали сроки заключения, но спекуляция процветала[482]. Бороться с ней можно было только насыщением потребительского рынка товарами, ограничение частного производства питало спекуляцию.
Во второй половине 1930‐х годов, по определению НКВД, распространялась «организованная спекуляция», где действовали не одиночки, а большие группы. Спекулянты не стояли в очередях за товаром, а нанимали агентов по скупке. Связи с работниками государственной торговли стали массовым явлением. Продавцы или администрация магазинов информировали о времени поступления товаров, откладывали дефицит под прилавок, продавали без очереди, например по выписанным заранее чекам. Для прикрытия спекулянты имели легальные источники дохода (служба, пенсия и т. п.), а также патенты на индивидуальную деятельность, но на деле часто нигде не работали и ничего не производили.
Центрами развития спекуляции являлись крупные города, куда поступали большие государственные фонды товаров. Столичные толкучки и рынки были наиболее многолюдными в стране. В 1936 году из Москвы ежедневно частные лица отправляли более 11 тыс. посылок, около тысячи из них содержали отрезы ткани, от 15 до 40 м в каждой посылке[483]. Спекулянты, таким образом, выполняли важные функции в социалистической экономике, исправляя огрехи государственного планирования. Скупая товар в крупных центрах, они затем развозили его по городам и весям, представляя один из важнейших источников снабжения населения.
Примером организованной спекуляции может служить «синдикат предпринимателей» в Одесской области. Лжекустари получали за взятки товар через продавцов и администрацию государственных магазинов в Москве и Ленинграде, а затем сбывали его на Украине. Предметами спекуляции являлись ткани, готовое платье, обувь. Синдикат был разбит на финансовый и сырьевой сектора, обувные и кожевенные мастерские, группы по скупке и продаже товаров. Оборот синдиката составлял 100 тыс. руб., прибыль отдельных участников — более 30 тыс. руб. в месяц (зарплата наркома в конце 1930‐х годов не превышала 40 тыс. руб. в год). Эти лжекустари выкачали из государственной торговли товаров на сумму более 2,5 млн руб. НКВД ликвидировал синдикат, к ответственности было привлечено 200 человек, из них 50 человек арестовано[484].
Приведу другие примеры из 1936 года. В образцовом универмаге НКВТ СССР в Ленинграде группа работников обувного отдела продала спекулянтам обуви на сумму 64 тыс. руб. (895 пар). В Тифлисе в магазине «Хлопкосбыта» продавцы и директор продавали спекулянтам партии текстильных товаров, получая в качестве вознаграждения по 5 руб. за каждый выписанный чек. Чеки выписывали заранее на квартирах продавцов. На другой день покупатель с чеком получал товар без очереди. Всего на черный рынок таким способом ушло 8 тыс. м ткани[485].
Государственная торговля была главным, но не единственным источником поступления товаров на спекулятивный рынок. Другим являлось кустарное производство, хотя барыши здесь были меньше. Например, летнее платье из магазина стоимостью 40–60 руб. на рынке перепродавали за 100–140, а платье кустарного производства при себестоимости 12 руб. — за 35–40. Профессиональные спекулянты перехватывали товар и у одиночек-любителей, прямо у входа на рынок, запугивая и охаивая.
В новых условиях преображался и рынок подержанных товаров. Завалы из имущества бывшей аристократии исчезли, но торговля личными вещами продолжалась. В благополучные годы продажа подержанных вещей из средства выживания превращалась в нормальную практику приобретения товаров — ведь полки магазинов зачастую были пусты, а некоторым такая продажа давала немалые доходы. Торговые работники могли чаще покупать новые вещи, распродавая через знакомых бывшие в употреблении, старые. В экономике дефицита цены даже на подержанные вещи были высоки. В то время как в рыночной экономике рынок подержанных вещей выполнял функцию помощи бедным, в социалистической экономике он превращался в обычную, повседневную практику купли-продажи.
На черном рынке наибольшие возможности для обогащения получали те, кто имел доступ к дефицитным товарам, то есть работал в государственной торговле. Здесь выгодные должности продавали за взятки. Близость к торговле создавала особое социальное положение. Люди стремились завести знакомства в среде торговых работников. Блат — система личных связей, основанная на обмене услугами, — оставался средством «добывания» необходимых товаров и продуктов для одних и средством обогащения для других. Подпольными миллионерами социалистической экономики становились не предприниматели-производители, а государственные торговые работники, директора, заведующие отделами больших магазинов[486]. Они наживали свое богатство на воровстве и спекуляции. Приведу слова одного из агентов НКВД, работавшего в государственной торговле:
Если проанализировать положение в торговой сети г. Москвы (да и не только Москвы. — Е. О.), нетрудно доказать, что большое количество торговых работников занимается систематическими организованными хищениями и не только не наказывается, а, наоборот, считается почетными людьми. Их пример заразителен для многих других, и постепенно хищения входят в традицию, в быт, как нечто неотъемлемое от торгового работника. Большинство окружающих склонно смотреть как на «нормальное» явление, что торговые работники обязательно должны быть крупными ворами, кутилами, что они должны иметь ценности, постоянно их приобретать, строить себе дачи, иметь любовниц и т. д. К сожалению, многие на крупных воров — торговых работников смотрят так же либерально, как в свое время смотрели на интендантов-казнокрадов[487].
Крупные хищения в торговле редко имели форму открытого грабежа, чаще всего воровство было изобретательным. Вот лишь некоторые из способов: пересортица — продажа товаров низших сортов за высшие; обмеривание и обвешивание покупателей; «накопившиеся излишки» от установленного процента естественной убыли, которой фактически в магазинах нет; актирование потерь — списание больших партий продуктов. Работникам магазинов и складов часто и воровать было не надо — покупай по государственным ценам, а сбывай по ценам черного рынка. В 1938 году растраты и хищения только в торговле Москвы составили 12,5 млн руб. Выявленные хищения и растраты в торговле за первую половину 1940 года в рамках всей страны достигли 200 млн руб.[488]
Органы НКВД пристально следили за государственной торговлей. Торговая сеть столицы, например, находилась «в оперативном обслуживании» экономического отдела УНКВД Москвы. В августе 1940 года в торговой системе города работали 490 секретных осведомителей. Немногим меньше сексотов имел Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности Управления рабоче-крестьянской милиции (ОБХСС УРКМ) г. Москвы. Среди объектов наблюдения числились горторготдел Моссовета, где работали резидент, два агента и пять осведомителей, Управление промторгами, Московский главк ресторанов и кафе, Центральный универмаг НКТ СССР (ЦУМ). По этим объектам НКВД вел несколько агентурных разработок с интригующими кодовыми названиями — «Земляки», «Гробы», «Недобитые», «Неугомонные»[489]. На заметку брали не только тех, кто высказывал антисоветские мысли, но и людей с материальным достатком, не соответствовавшим официальным доходам. Проверка вкладов, слежка, внедрение агентов в ближайшее окружение «разрабатываемого», а также вербовка агентов среди его знакомых и друзей позволяли получить информацию. Затем начинались аресты. Сроки заключения за неправым путем приобретенное богатство отличались — мелкие расхитители получали до 2 лет, крупные — от 5 до 10 лет, хотя случалось и похуже. За октябрь — декабрь 1940 года восемь человек были подвергнуты «высшей мере социальной защиты» — расстреляны за хищения социалистической собственности[490].
Материалы НКВД дают представление о подпольных миллионерах социалистической торговли[491]. Например, в 1940 году директор магазина № 32 Краснопресненского промторга В. построил себе дачу стоимостью 100 тыс. руб., купил легковую машину и два мотоцикла, построил специальный гараж и даже проложил личную асфальтовую дорогу к даче длиной 1 км. Покупка антиквариата, рестораны также представляли неотъемлемую часть быта этого советского миллионера.
Крупнейшим богачом в Москве в начале 1940‐х годов НКВД считал З., директора одного из магазинов. Получая в месяц зарплату в размере 600 руб., он расходовал 10–15 тыс. в месяц. В прошлом частный торговец Киевской губернии, в советский период З. начал работать в Москве, в кооперативе «Коммунар», постепенно дослужился до директора крупного столичного магазина. Его метод — «брать контрибуцию». Оценивая, сколько та или иная секция в магазине может наворовать в месяц, он ставил туда своих людей, учил их махинациям и брал мзду — по 3–10 тыс. руб. в месяц. Его заместитель К. проживал в месяц 5–6 тыс. руб.
Другой, по терминологии НКВД, «хищник», то есть расхититель социалистической собственности, некто Г., был арестован по делу о махинациях на мясокомбинате. Он имел собственный дом в Москве, который купил за 100 тыс. руб. При аресте было найдено 187 тыс. руб. наличными, антикварных вещей на сумму 85 тыс. руб. Попал в список богатых людей, составленный НКВД, и директор магазина № 1 «Гастроном» П., коммунист и член Моссовета. Причиной пристального внимания к нему стали особняк в Малаховке, покупка ценностей, застолья в ресторанах и др. В 1940 году НКВД «разрабатывал» и готовился к аресту еще около десятка работников столичной торговли, среди которых были директора и заведующие отделами крупных магазинов[492].
Материальное состояние подпольных миллионеров социалистической торговли не уступало обеспечению высшей политической элиты страны, хотя, в отличие от последней, которая лишь пользовалась государственным, богатство миллионеров черного рынка являлось их собственностью. Законное благополучие официальной элиты, создаваемое государственным распределением, и подпольное богатство рынка представляли две вершины социальной иерархии — видимую и скрытую. Но шло и сращивание государственной власти и подпольного капитала. Коррупция глубоко поразила общество. В одном из донесений НКВД сообщалось, что торговые работники находились под покровительством руководителей советских, партийных и судебно-следственных органов, которые получали от «торгашей» взятки, дефицитные товары и продукты[493]. Документы позволяют говорить не только о коррумпированности низового партийно-советского аппарата, органов суда и милиции, но и о проникновении коррупции в наркоматы по крайней мере до уровня начальников главков. Взятки дополнялись личными связями — совместная охота, пьянка и т. п. Материалы о коррупции в высших эшелонах власти — Политбюро и СНК СССР — мне неизвестны.
Таким образом, в период «свободной» торговли рынок оставался важнейшим источником снабжения населения. Он вырос в масштабах. В отличие от бедственной первой пятилетки, когда превалировали способы выживания, в относительно благополучной второй половине 1930‐х годов на рынке все более развивались способы обогащения. Однако, поскольку экономические и правовые условия существования рынка не изменились, остались прежними и его основные характеристики, сформировавшиеся ранее.
Рынок все так же приспосабливался к государственной централизованной экономике. Он сохранял в значительной мере подпольный характер и ограниченность производства, гипертрофию перепродаж, паразитизм. По-прежнему товарный дефицит, а не экономическая свобода определяли развитие рынка. Его главным двигателем оставалась людская предприимчивость, а не экономические реформы правительства.
Рынок создавал материальное богатство и свой социальный ландшафт, который причудливо переплетался с социальной стратификацией государственного снабжения. Порой доходы от рыночной деятельности ломали иерархию централизованного распределения (например, существенно улучшали положение колхозников), а порой усиливали ее. Так, преимущества в системе государственного распределения, как, например, более высокие оклады или занятие руководящих позиций в торговле, создавали преимущества и на рынке, как на легальном, так и на спекулятивном. Но так или иначе неравенство, создаваемое рынком, имело иную природу, чем стратификация государственного распределения. Предприниматели рынка получали материальный достаток не от государства. Правым и неправым путем они создавали его сами.
Государство не признавало благополучие, полученное без санкции власти. И это касалось не только воров, но и тружеников. Примерами тому являются история крестьянского предпринимательства и майского пленума 1939 года, о которой говорилось в этой главе, доходы кустарей, продававших собственно произведенную продукцию по рыночным ценам. В социалистической экономике частное предпринимательство не было законным основанием для обогащения. Да и вообще обогащение не приветствовалось. В этих условиях благополучие, создаваемое централизованным распределением, считалось законным, а богатство предпринимателей черного рынка могло быть только подпольным. Не рекомендовалось демонстрировать его. Вместе с ним можно было потерять и голову.
«Если хорошо постоять в очереди, то можно и не работать»
Естествоиспытатель может судить о работе целого организма по микроскопическому анализу клетки. Исторический микроанализ ежедневной практики добывания товаров позволяет оценить состояние всей советской торговли. Казалось бы, что может быть проще покупки в магазине — пришел и купил. Но не тут-то было. В экономике дефицита для этого требовалась немалая предприимчивость.
Поездки по стране в поисках товаров представляли один из наиболее распространенных способов самоснабжения населения в годы «свободной» торговли. Во время товарных кризисов массовый наплыв покупателей в крупные промышленные центры, которые снабжались лучше других мест, становился стихийным бедствием. Третья пятилетка прошла под знаком борьбы Политбюро и СНК с массовым наплывом покупателей в крупные города.
До осени 1939 года товарный десант не имел продовольственного характера. Жители сел и небольших городов ездили по стране в поисках мануфактуры, обуви, одежды. Центром притяжения оставалась Москва. Столица снабжалась не в пример другим городам, но и страдала от наплыва покупателей, как никакой другой. В течение 1938 года поток иногородних покупателей нарастал, и к весне 1939 года положение в Москве потребовало принятия мер. НКВД рапортовал: «В ночь с 13 на 14 апреля общее количество покупателей у магазинов ко времени их открытия составляло 33 тыс. человек. В ночь с 16 на 17 апреля — 43 800 человек и т. д.»[494] У каждого крупного универмага стояли тысячные толпы. Очереди не исчезали. Они выстраивались сразу же после закрытия магазина и стояли ночь до открытия магазина. Товар раскупали в течение трех-четырех часов, но люди продолжали стоять в очередях — «на следующий день». С осени 1939 года в столице выросли и очереди за продуктами.
По московским очередям можно было изучать географию Советского Союза, москвичи там составляли не более трети. Приезжие мыкались по вокзалам, проводя в Москве целые отпуска. Как сказал один из стоявших в очереди: «Сколько трудодней даром пропадает. На эти трудодни можно было бы в Москве две текстильные фабрики построить»[495]. Представление о том, что творилось в Москве, дают донесения НКВД:
«Очереди начинают образовываться за несколько часов до закрытия магазина во дворах соседних домов. Находятся люди из состава очереди, которые берут на себя инициативу, составляют списки. Записавшись в очередь, часть народа расходится и выбирает себе укромные уголки на тротуарах, дворах, в парадных подъездов, где отдыхают и греются. Отдельные граждане приходят в очередь в тулупах, с ватными одеялами и другой теплой запасной одеждой». Приносили и табуретки, чтобы не стоять, а сидеть в очереди.
«Магазин Главльнопрома (ул. Горького). На рассвете около магазина можно наблюдать сидящих на тротуаре людей, закутанных в одеяла, а поблизости в парадных — спящих на лестницах. Перед открытием магазинов очереди со двора начинают пропускаться в магазин, причем в этот момент очереди нарушаются. Все стоящие в очереди неорганизованно бросаются к магазину, в результате получается давка, драка».
«Стоящая в очереди молодежь организовала на улице всевозможные игры и пляски, иногда сопровождавшиеся со стороны отдельных лиц хулиганскими выходками».
«Магазин „Ростекстильшвейторга“ (Кузнецкий мост). К 8 часам утра покупателей насчитывалось до 3500 человек. В момент открытия магазина в 8 час. 30 мин. насчитывалось 4000–4500 человек. Установленная в 8 часов утра очередь проходила внизу по Кузнецкому мосту, Неглинному проезду и оканчивалась на верху Пушечной улицы» — добрый километр.
«Ленинградский универмаг. К 8 часам утра установилась очередь (тысяча человек), но нарядом милиции было поставлено 10 грузовых автомашин, с расчетом недопущения публики к магазину со стороны мостовой. Народ хлынул на площадку кинотеатра „Спартак“, в образовавшуюся галерею между кинотеатром и цепью автомашин. Создался невозможный беспорядок и давка. Сдавленные люди кричали. Милицейский наряд оказался бессилен что-либо сделать и, дабы не быть раздавленным, забрался на автомашины, откуда призывал покупателей к соблюдению порядка. К открытию очередь у магазина составляла 5 тыс. человек».
«Дзержинский универмаг. Скопление публики началось в 6 часов утра. Толпы располагались на ближайших улицах, трамвайных и автобусных остановках. К 9 часам в очереди находилось около 8 тыс. человек».
«В последнее время Столешников переулок превратился в нечто вроде Ярославского рынка»[496].
Народ в очередях «бурлил»:
«Деньги девать некуда. Купить нечего. В деревне ничего нет, а здесь тоже в очередях намучаешься, ночами не спишь. Многие и квартир не имеют, а на вокзале спать не разрешают. Просто беда».
«Деньги есть, а купить ничего не могу. Живу здесь уже 4 дня, а придется выезжать ни с чем».
«Хожу в рваных брюках. Взял отпуск на 5 дней, простоял в очередях, а брюк не достал».
«Я приехал из Дмитрова. У нас там совершенно ничего нельзя купить, а здесь хоть в очереди постоишь — достанешь».
«Стою в очереди четвертую ночь и не могу достать себе хорошее коверкотовое пальто в 800–1000 рублей»[497].
Люди изобретали множество способов, дабы избежать многодневных изнуряющих стояний в очередях, которые к тому же не гарантировали покупки товара. В магазин, например, можно было прорваться с помощью грубой физической силы.
Из донесения Берии Сталину и Молотову: «У магазина „Ткань“, против Зоопарка, 24 февраля один гражданин, стоявший в конце очереди, к моменту начала торговли подошел к самому магазину. Вскоре к нему присоединились четверо, и между ними произошел следующий разговор: „Сегодня ничего не выйдет. Я стою далеко“. Другой говорит: „Надо прорваться“, и тут же рассказал, как это им удалось в прошлый раз: „Милиционер схватил Ваську, Васька схватил милиционера, Гришка вступился в защиту, а мы вчетвером прорвались и сделали удачные покупки“».
«Группа покупателей в 200 человек, не желавших встать в очередь, пыталась силой прорвать цепь милиции и сбить очередь»[498].
В магазин можно было попасть с помощью обмана или блата. Один из способов — махинация с чеками, в которой участвовали работники магазина. С вечера заготавливались кассовые чеки со штампом «доплата». Владелец такого чека наутро шел в магазин, как будто бы он уже отстоял очередь, купил товар, но у него не хватило денег и он ходил за ними домой. Милиционер, охранявший вход в магазин, в таких случаях пропускал без очереди. Для покупки товаров вне очереди использовали также грудных детей, которых передавали из рук в руки по нескольку раз. Личное знакомство или подкуп милиционера также позволяли пройти без очереди. По знакомству с продавцами или администрацией магазина можно было попасть в магазин со служебного входа или вообще не ходить туда, а получить товар на дому за дополнительную плату.
Еще одной распространенной тактикой было занять место в очереди для группы людей. Об этом также есть упоминания в донесениях: «Стояла в очереди „уполномоченная“ деревни. Затем к ней присоединилось 30–40 человек, приехавших утренним поездом»[499]. Но в этом случае очередь могла взбунтоваться против тех, кто не разделил с остальными многочасовое ночное стояние, а присоединился перед самым открытием магазина.
Место в очереди можно было купить, но стоило это дорого — 25–30 руб. Такса колебалась в зависимости от того, как близко к дверям магазина находилось место. За деньги можно было нанять человека, который отстоял бы в очереди всю ночь, а перед открытием магазина заменить его. «Наемный» мог не только стоять для кого-то в очереди, но и покупать товар, получая при этом сверх цены, например по 2–3 руб. за каждый метр купленной мануфактуры. Стояние в очереди для многих становилось бизнесом, профессией. Донесения НКВД отмечали, что в очередях мелькают одни и те же обветренные от долгого стояния на улице лица.
Из донесения:
В 9 час. утра очереди у промтоварных магазинов меняют свое лицо: приходят взрослые, «подменяются» старики и молодежь, много появляется «соседей» и «ранее стоящих». Делается это так: подходит, здоровается со стоящим, тот подтверждает, что он (вновь пришедший. — Е. О.) стоял, и уходит. Появляются женщины в очередях, одетые в меховые шубы, шляпы, прилично одетые мужчины, которых не было раньше[500].
Наем стояльщиков мог носить и заочный характер. По словам колхозника из Киевской области:
У нас в селе так устраиваются: посылают знакомым в Москву деньги, платят им за то, что стоят в очереди, а те им пересылают мануфактуру. Или еще делают так: приезжают в Москву, сами стоят в очереди, и те, у кого остановились, тоже стоят с ними. За это продукты им привозят и деньги платят. А мне не повезло, я остановился у таких, которые все работают, боятся на работу опоздать. Теперь насчет дисциплины, они говорят, строго[501].
Это была наука — стоять в очереди. Нужно было многое предусмотреть и рассчитать. Любая мелочь могла стоить потери места. Где стоять. Когда стоять. И даже в чем стоять. Внешний вид приобрел особое значение после того, как в Москве стали продавать товары только москвичам по предъявлении прописки.
Из донесения: «В 7 час. 20 мин. у магазина шерстяных тканей (Колхозная площадь) была уже организована очередь, которую постепенно пропускали через железные ворота во двор, где производилась проверка документов. И всех лиц, не прописанных в Москве, в магазин не пропускали». Из разговора пострадавших: «Одеться надо было бы почище, тогда с очереди не выгонят. Свой своего узнает по одежке. Как хорошо одет, так даже документов не спрашивают, а вот как на мне засаленный кожух, мохнатая шапка, то меня, даже не посмотрев документов, выгнали со двора»[502].
Тысячные очереди заставляли быть изобретательными не только покупателей, но и продавцов. При огромном наплыве и «всеядности» покупателей торговля представляла механическое распределение по установленным нормам отпуска. В документах описана, например, практика очередности в продаже товаров: пока не кончался сахар, масло не начинали продавать. Или нарезали ткань лишь из одного рулона и только после того, как рулон заканчивался, начинали продавать ткань из рулона другой расцветки[503]. Продавцы экономили время, ведь в очередях стояли тысячи человек. Покупатель же терял право выбора и вынужден был покупать то, что продавалось в тот момент, когда подошла его очередь. Для экономии времени одежду и обувь покупали без примерки, и на следующий день в магазине стояло уже две очереди: одна — покупать, другая — менять купленное накануне. Подобная практика была настолько широко распространена, а неудобства настолько велики, что правительство запретило «беспримерочную» торговлю.
В социалистической торговле не покупатель, а продавец был всегда прав. Спорить и отстаивать свои права покупателю было не только бесполезно, но и небезопасно — разгневанный продавец мог оставить без покупки. Да и напирающая сзади толпа, которая расценивала каждого стоящего впереди как личного врага, могла выкинуть из очереди слишком разборчивого покупателя.
Руководство страны разработало свою тактику в отношении тысячных очередей. Политбюро и СНК начали борьбу с массовой миграцией за товаром. К тому имелись как экономические, так и социальные причины. Вместо того чтобы выполнять пятилетний план, народ разъезжал по стране и простаивал в очередях. Приезжая в Москву не на один день, иногородние ночевали на вокзалах, в подъездах домов, на улицах — образцово-показательный город превращался в проходной двор или переполненный грязный вокзал, с обострившейся криминальной обстановкой, угрозой массовых эпидемий и пр. Не могло спокойно жить и работать и население самой столицы, которое в борьбе за товар тоже отстаивало свои права.
Программа правительства была изложена в постановлении «О борьбе с очередями за промтоварами в магазинах г. Москвы» (апрель 1939). Вскоре, 1 мая, вышло такое же постановление по Ленинграду. «Промтоварные» постановления были дополнены «продовольственными»: 17 января 1940 года появилось постановление СНК СССР «О борьбе с очередями за продовольственными товарами в Москве и Ленинграде». Весной и летом того же года Политбюро распространило его на длинный список городов Российской Федерации и других союзных республик[504]. География постановлений свидетельствует, что Москва не была единственной жертвой массового наплыва покупателей. Ее судьбу в той или иной степени разделили все крупные города.
В арсенале методов, которые Политбюро и СНК предписывали к применению, числились разъяснительные беседы с людьми в очередях и по месту жительства, экономические меры — открытие новых магазинов, выделение дополнительных фондов товаров. Однако главными, как и прежде, оставались репрессии. НКВД и НКПС были призваны очистить города от приезжих. Милиция получила разрешение за нарушение «паспортного режима» «изымать» приезжих из очередей и вывозить их за черту города, а также на вокзалы, где для них должны были формироваться специальные составы[505]. Каждый крупный универмаг имел наряд милиции, который проверял документы и наводил порядок в очередях. Не были редкостью случаи использования конной милиции. «Люди в штатском» собирали информацию в очередях. Велось также патрулирование вокзалов и поездов. НКПС должен был ограничить продажу транспортных билетов, особенно в тех областях, жители которых были слишком уж частыми гостями столицы. Сельской администрации запрещалось выдавать крестьянам справки для поездки в города. НКВД должен был отбирать справки у стоявших в очередях крестьян и передавать их в прокуратуру для привлечения к ответственности тех, кто их выдал. Незаконный приезд карался штрафом.
Одновременно с чисткой Москвы и других промышленных центров от приезжих были приняты меры по борьбе «со спекулянтами и закупщиками». Устанавливались штрафы и уголовные наказания для тех, кто превышал нормы покупки. Милиция проверяла сумки и кошелки у стоявших в очередях. Купленное сверх нормы изымали и возвращали в магазины. С 1 августа 1940 года запретили «торговлю с рук»[506]. Этим постановлением Политбюро и СНК поставили вне закона барахолки и толкучки. «Для организации общественного мнения» проводили показательные судебные процессы над спекулянтами и закупщиками и «по наиболее характерным делам» приговоры публиковали в печати.
В довершение всего Политбюро вообще запретило очереди. Люди могли стоять внутри магазина в часы его работы, но за пределами магазина до начала ли торговли, после ли закрытия магазина или в часы его работы очередей не должно было быть. Незаконное стояние в очереди каралось штрафом. Власти изобрели множество способов борьбы с очередями. Один из них — переворачивание очередей. Перед самым открытием магазина прибывала милиция и перестраивала очередь так, что те, кто был в ее начале, оказывались в конце[507].
НКВД регулярно рапортовал Политбюро и СНК о том, сколько людей оштрафовано и на какую сумму, сколько арестовано, сколько товаров и продуктов отобрано, сколько справок сельсоветов и колхозов изъято, сколько показательных процессов организовано[508]. Нельзя сказать, что рейды не давали результатов. После них убавлялось число приезжих, очереди появлялись не с ночи, а за несколько часов до открытия магазина. Но улучшение было скоротечным. Товарный дефицит сохранялся, и он, как перпетуум мобиле, приводил в действие энергию людей, которые приспосабливались к ситуации.
«Вот они, архангелы. Приготовьте по 50 рублей», — встречал народ милиционеров и на время расходился, с тем чтобы после ухода стражей порядка вновь вернуться на свои места. Запретили стоять перед магазином — очередь «уползала» и пряталась во дворах, ближних парках и скверах. При этом, чтобы приходившие новые покупатели могли найти очередь и не образовали еще одну, выделялось два-три человека, которые курсировали от магазина к месту сбора покупателей. Когда правительство запретило собираться не только перед магазинами, но и в подворотнях, парках, скверах, очередь приобрела «диффузный» характер. Группы людей якобы ждали трамвай на остановках перед магазином или просто прогуливались перед ним, поддерживая очередность с помощью вопроса: «За кем гуляете?» Вот некоторые выдержки из донесений.
«По всей улице вдоль домов прохаживались небольшие группки и отдельные единицы».
«Картина такова: на остановке (трамвая. — Е. О.) толпится 100–150 чел. За углом же — тысячная толпа, мешающая трамвайному движению, ввиду чего милиционеры выстроились шпалерами вдоль трамвайных путей. Часов в 8 толпа у остановки, возросшая уже человек в 300, вдруг с криком бросилась к забору, являющемуся продолжением магазина, и стала там строиться в очередь».
«Мосторг № 2 (М. Колхозная ул., д. 8). К 7 час. 30 мин. началось скопление публики, ходившей взад и вперед по М. Колхозной улице, попутно интересующейся тренировкой частей РККА к 1 Мая. К 8 час. утра была установлена очередь, насчитывавшая 2500–3000 чел. … В магазине в наличии имелись лишь х/б ткани».
«Мосторг № 101 (ГУМ, Красная пл.). До 8 часов утра очереди как таковой не существовало, но по улице Куйбышева и Ветошному пер. прохаживалась масса народа, которая, по всем признакам, дожидалась открытия ГУМа. При открытии магазина масса, находящаяся на улице и переулке, ринулась к дверям и быстро заполнила ГУМ».
«Небольшие скопления скупщиков по 10–12 чел. маскируются под видом прогулки по улицам в расположении магазинов, а некоторая часть использует ночные гастрономические магазины и под видом покупателей простаивает в них до утра, пытаясь к открытию торговли первыми попасть в магазин».
«Начиная с 7 часов утра некоторые ожидающие открытия магазинов маскируются под покупателей мяса, молока и других продуктов. Они имеют для виду бидончики под молоко, но, подходя к магазину, молоко не покупают, а опять становятся в очередь… Стоят в очереди за мясом в целях маскировки от милиции»[509].
Люди изобрели и способы добраться до Москвы, избежать патрулей и проверки на вокзалах. Поскольку железнодорожный билет в Москву купить стало трудно, то брали билеты на поезда дальнего следования, идущие через Москву, или выходили на промежуточных станциях, не доезжая до столицы, а затем добирались на пригородных электричках, автобусах, трамваях. Для вывоза купленного, чтобы избежать проверки и патрулей, посылали человека без багажа купить билеты. Остальные с багажом прятались в это время на соседней улице, а за несколько минут до отхода поезда вскакивали в вагон[510].
Люди обходили и установленные СНК нормы покупки. Стояли семьями, занимали очередь по нескольку раз, покупали в нескольких магазинах. Купленное сверх нормы прятали в чемоданы, ящики швейных машин, валенки, шапки, под одеждой. Сразу же после покупки «портили» товар: хлеб резали на мелкие куски, смешивали муку с крупой. В таких случаях, даже если милиция и находила «излишки», она их не отбирала, ведь магазины не принимали поврежденный товар[511].
Борьба с очередями и наплывом покупателей — одно из доказательств того, что, создав экономику дефицита, руководство страны попало в положение заложника. Оно вынуждено было тратить огромные средства на борьбу с последствиями дефицита, вместо того чтобы вкладывать их в производство и социальные программы. Это была не только дорогостоящая, но и бесполезная борьба. Она позволяла время от времени наводить внешний порядок, но проблем, рожденных товарным дефицитом, не решала. Даже в периоды активных чисток, проводимых НКВД и милицией, люди находили лазейки. Когда же рейды по очистке городов и разгону очередей останавливались, все возвращалось на круги своя — толпы иногородних покупателей штурмовали универмаги, очереди лавинно нарастали. Документы свидетельствуют, что товарные десанты и огромные очереди продолжались вплоть до нападения Германии на СССР.
Среди населения было немало сторонников правительственной борьбы со спекуляцией и очередями. Ее особенно поддерживали жители крупных городов, которые относительно хорошо обеспечивались государством и без наплыва иногородних жили бы неплохо. Официальная пропаганда делала свое дело, люди склонны были видеть причины товарных трудностей в пресловутом вредительстве и требовали суровых расправ со «спекулянтами». Письма людей показывают, что для многих спекуляция и свободная торговля становились синонимами, а выход виделся в карточной системе — обыватели находились в плену не только дефицитной экономики, но и ложных политэкономических представлений, рожденных ею и правительственной пропагандой.
Осознавали это люди или нет, но они становились жертвами не вредительства или свободной торговли, а централизованной распределительной экономики. Товарный дефицит, который она воспроизводила, обрекал население на низкий уровень жизни, вечные очереди, хронические перебои в торговле, ограничительные нормы покупки. Экономика дефицита формировала и особую социальную психологию, культуру дефицита.
Порочный круг товарного дефицита и распределения мог быть разорван освобождением предпринимательства и рынка от уродовавших их ограничений. Конечно, коней на переправе не меняют, и в конце 1930‐х годов в стране, фактически уже вступившей в войну, ломка экономического строя была немыслима. Но история социалистической торговли не закончилась первыми пятилетками.
Реформы были жизненно необходимы, а значит, неизбежны. Поскольку централизованное распределение и рынок развивались в тесном союзе, то изменить их можно было только вместе. Предстояло найти оптимальное соотношение централизации и экономической свободы, которое обеспечило бы процветание страны. Хотя слом централизованной распределительной системы был сопряжен со многими тяжелыми для населения экономическими, социальными и психологическими проблемами, это был естественный путь преодоления товарного дефицита и его последствий. Однако жить в экономике дефицита советским людям предстояло еще не одно десятилетие.