Хотелось бы предугадать некоторые критические замечания и вопросы, ответы на которые являются важными для понимания проблем, затронутых в этой книге.
Кто-то из читателей, наверно, уже сказал, что картина, представленная в книге, является чересчур мрачной, что в жизни первых пятилеток были и радость свершений, и энтузиазм, и счастье. Да и в сфере снабжения населения одержали немало побед. Возможно, вновь, уже в который раз, критик воскресил и миф о сталинском предвоенном изобилии.
Отвечая на это, напомню, что книга не описывает всего многообразия жизни предвоенных пятилеток, а рассказывает о состоянии товарного снабжения и потребительского рынка. Эта сфера наиболее сильно пострадала в результате огосударствления экономики, форсированного развития тяжелой и военной промышленности, а также насильственной коллективизации. Вряд ли кто-то из исследователей станет отрицать глубочайший кризис потребительского рынка и массовый голод на рубеже первой и второй пятилеток. Конечно, даже тогда жизнь не сводилась к поиску хлеба, но верно и то, что чувство голода по силе воздействия на человека уступает разве что инстинкту выживания, а в 1932–1933 годах для миллионов советских людей вопрос снабжения и был вопросом сохранения жизни.
Книга не отрицает, более того — показывает улучшение снабжения и потребления к середине 1930‐х годов. Но этот прогресс был относительным. Когда люди, жившие в то время, говорят о благополучии и даже предвоенном изобилии, то сравнивают положение не с потребительским рынком капиталистических стран, который в те годы видели немногие из советских граждан, не с потребительским рынком царской России и даже не с рынком периода нэпа, а с голодом и нищетой начала 1930‐х. В этом случае с ними нельзя не согласиться. Однако уровень жизни середины и второй половины 1930‐х годов оставался невысоким. Исследователи спорят, удалось ли к концу третьей пятилетки восстановить уровень потребления конца нэпа[512].
Можно предвидеть еще одно замечание, которое стало хрестоматийным. Есть люди, которые, соглашаясь с тем, что 1930‐е годы были тяжелым временем для советских людей, считают, что жертвы были оправданны. Советские люди победили в войне, преодолели послевоенную разруху и, благодаря свершениям, стали жить хорошо.
Об эффективности методов, достижениях и просчетах советской индустриализации ведутся споры. Историки и экономисты строят контрфактические математические модели, пытаясь ответить на вопрос о том, каких результатов удалось бы достичь, используя частный капитал в индустриализации страны или просто избегая репрессий во внутренней политике, сводивших на нет достижения и победы. Мнения ученых разделились, но есть серьезные исследования, которые доказывают, что тех же или лучших экономических результатов можно было бы достичь на основе рыночной экономики, смешанной экономики нэпа или государственной централизованной экономики, но без применения репрессий. Следовательно, сталинский сценарий индустриального развития был не нужен для победы в войне, есть весомые основания считать, что существовали успешные альтернативные варианты промышленного развития, не запятнанные массовыми репрессиями и голодом[513]. К тому же, кроме кратковременных негативных результатов сталинской политики 1930‐х годов, не следует забывать и о долговременных последствиях выбранного экономического пути.
Утверждение, что форсированная индустриализация и насильственная коллективизация имели для страны хотя и тяжелые, но кратковременные последствия, и что преобразования 1930‐х годов стали залогом обеспеченной жизни послевоенных поколений, является еще одним мифом, которым потчевали советских людей. В результате огосударствления и централизации экономики в СССР был создан тип хозяйства, который определил низкий материальный уровень жизни общества на все годы существования советской власти[514].
Венгерский экономист Янош Корнаи назвал социалистическую (плановую централизованную) экономику экономикой дефицита, потому что недостаток всего — рабочей силы, сырья, товаров и т. д. был имманентно присущ этому типу хозяйства. Дефицит создавался в сфере управления экономикой и в сфере производства[515]. Одной из его основных причин являлось отсутствие противозатратных механизмов. Экономика работала по типу «черной дыры»: огромные вложения исчезали, не принося желаемых результатов. Другой причиной хронического дефицита была слабость материальных стимулов к труду. Их заменили администрирование и принуждение. В результате людям невыгодно было хорошо работать. Это определило низкую производительность труда, хроническое невыполнение производственных планов, плохое качество товаров, вечную продовольственную проблему.
Помимо этих основных причин воспроизводства дефицита, в социалистической экономике существовали и другие факторы, определявшие постоянный недостаток товаров. Обобществленное производство, в отличие от частного, подчинялось государственному плану, а не потребительскому спросу. Никогда во все десятилетия существования социалистического хозяйства производство «товаров народного потребления», несмотря на официальные заверения, не имело главного государственного приоритета. Тяжелая индустрия — машины ради машин, а также военная промышленность стояли на первом месте. Это было характерно не только для предвоенных пятилеток, но и для послевоенного мирного развития социалистического хозяйства.
Товарный дефицит, рожденный в сфере управления и производства, обострялся, как показывает эта книга, в сфере централизованного распределения, составлявшего суть государственной торговли. Этому способствовали бюрократизм планирования и распределения, огромные потери по причине порчи и хищений, социальная и географическая неравномерность централизованного распределения. Хронический товарный дефицит обрекал государственную торговлю на перебои, кризисы, рецидивы карточной системы во все годы ее существования.
Можно объяснить карточки 1930‐х годов огрехами форсированной индустриализации и необходимостью жертв, но чем оправдать скудость торговли 1970–1980‐х годов? Конечно, советские люди стали жить лучше по сравнению с первыми пятилетками и войной, но по сравнению с достижениями рыночной экономики уровень жизни в СССР оставался низким, материальный прогресс медленным, разрыв с благосостоянием Запада не сокращался[516].
Сталин умер, но созданная им экономика продолжала свое существование. В послевоенные десятилетия лишь подновляли ее фасад, тогда как суть экономической системы оставалась прежней. Выводы о взаимоотношении централизованного распределения и рынка в снабжении населения, которые сделаны в этой книге на примере истории социалистической торговли конца 1920‐х — начала 1940‐х годов, в значительной степени сохраняют свое значение и для оценки советских послевоенных десятилетий.
Предвижу еще одно замечание. Найдутся люди, которые скажут, что автор, критикуя централизованную экономику, идеализирует рыночную. Рыночный скептицизм россиян может быть одним из результатов разочарования в российском капитализме. Россия стала капиталистической, но власть олигархического капитала 1990‐х и современный коррумпированный госкапитализм имеют мало общего с надеждами людей на «народный капитализм» с массовым, сильным и преуспевающим средним классом, который обещали ельцинские младоэкономисты, начиная «шоковую терапию» в России. Автор этой книги разделила с поколениями советских людей шок перехода к рыночной экономике и беспредел «лихих 1990‐х».
Однако возможное обвинение автора в идеализации рыночной экономики нельзя принять не только в силу практического опыта плачевной жизни при российском капитализме. Это обвинение не соответствует и теоретическим взглядам автора на суть рыночной экономики. В моем понимании, рыночная экономика как таковая вовсе не представляет идиллии. Более того, во многих отношениях она функционирует по законам гораздо более жестоким для человека, чем плановое централизованное хозяйство. Рынок безжалостен к производителю, заставляя его действовать в условиях жесткой конкуренции и угрозы разорения. Здесь государство не заступится, не спишет долги и не покроет убытки, как то происходило в социалистическом хозяйстве. До момента насыщения товарами рынок жесток и к покупателю. В рыночной экономике нечего и мечтать об искусственно низких, за счет государственных дотаций, ценах, как то было в социалистическом прошлом.
Социалистическая экономика хотя и создавала невысокий уровень жизни, но гарантировала прожиточный минимум, социальное обеспечение и определенную уверенность в завтрашнем дне. Рыночная экономика не дает гарантий благополучия завтрашнего дня. Человек должен заботиться об этом сам и постоянно. Остановиться, перестать действовать в рыночной экономике без последствий для своего материального обеспечения нельзя. В тех странах рыночной экономики, где развиты социальные программы (бесплатное образование, медицина, высокие пособия по безработице, обеспечение по старости и т. п.), это достигается за счет высоких налогов.
Рыночная экономика действует более жестко, чем плановая централизованная, но жизнь доказала, что она обеспечивает более быстрые темпы экономического развития и в целом более высокий материальный уровень жизни общества. Происходит это благодаря тому, что рынок с помощью положительных (возможность улучшения благосостояния) и отрицательных (страх банкротства, безработицы и нищеты) стимулов приводит в действие огромную энергию людей. Тайна насыщения потребительского рынка в рыночной экономике заключается в том, что цели заработать деньги можно достичь, лишь удовлетворив потребность людей в товарах и услугах.
Наивно думать, что современная западная экономика представляет необузданную стихию рынка. Времена дикого капитализма миновали. Элементы централизации и контроля, прогнозирование и даже планирование — реальные компоненты современного рыночного хозяйства. Как не может планово-централизованная экономика существовать без рынка, так не может быть рыночной свободы без элементов регулирования. Таким образом, речь идет не о противопоставлении государственной централизации и рынка, а об их оптимальном соотношении в экономике.