Подобные принципы снабжения были во время войны и в странах, подконтрольных Германии, — Польше, Сербии, Норвегии, Голландии, Бельгии, Италии, на оккупированной территории СССР и др. Там также основная масса населения составляла категорию «обычных потребителей», получавших равные нормы. Преимущества имели рабочие тяжелого физического труда. Снабжение детей зависело от их возраста. Хотя, как правило, введение карточек начиналось с крупных городов, «географической иерархии» в духе советской карточной системы первой пятилетки, где разные нормы устанавливались для индустриальных и неиндустриальных городов, не было.
Еще одна черта отличает карточную систему Германии периода Второй мировой войны от советской времен первой пятилетки — отношение к своим крестьянам. Хотя во всех воевавших странах государство установило контроль над сельскохозяйственным производством, реквизировало продукцию по установленным нормам, диктовало цены и нормы потребления, но нигде крестьяне не находились в столь униженном положении, как советские колхозники. Крестьяне являлись равноправными потребителями в системе государственного снабжения. Им либо выдавали карточки, либо оставляли часть произведенной продукции, исходя из установленных норм потребления. По мнению исследователей, в большинстве воевавших государств крестьяне питались лучше, чем рабочие, а в некоторых случаях нормы потребления, установленные для крестьян, не уступали нормам рабочих тяжелого физического труда.
На оккупированных территориях Германия проводила в отношении крестьян жесткую политику. Она мало отличалась от сталинской политики 1930‐х годов. В бывших советских деревнях оккупанты брали хлеб как силой — группы солдат ходили по дворам, изымая излишки, так и в обмен — за сданную продукцию крестьяне получали талоны, на которые могли купить спички, табак, сахар, соль. Изымалась львиная доля произведенной продукции. Цены устанавливались оккупационными властями. Как и при Сталине, за сданную продукцию крестьянину платили низкую убыточную цену, товары же продавали ему втридорога.
Карточная система в СССР в период Второй мировой войны являлась более стратифицированной, чем те, что существовали в других воюющих государствах. Она сохраняла некоторые черты карточной системы первой половины 1930‐х, но не была ее полным повторением. Преимущества в снабжении имели рабочие и инженерно-технические работники промышленных предприятий, строек, транспорта. Повышенные и особо повышенные нормы, а также дополнительное снабжение получали занятые на тяжелой физической работе (шахтеры, рабочие горячих и вредных цехов). Отдельные группы снабжения составляли служащие, иждивенцы и дети.
Кроме принципа разных физических затрат в процессе труда стратификация снабжения зависела и от важности отраслей народного хозяйства. К первой категории потребителей относились работники оборонной, угольной, нефтяной, химической промышленности, металлургии, машиностроения, лесохимических предприятий, транспорта, строек оборонной и тяжелой промышленности. Остальные отрасли составляли вторую категорию. В конечном счете нормы зависели не только от того, был ли потребитель рабочим, служащим или иждивенцем, но и от того, к первой или второй категории снабжения он относился. В то время как в других воюющих государствах все взрослое население, помимо рабочих, объединялось в группу «обычных потребителей», получавших равные нормы, в СССР оно делилось на группы. Даже дети подразделялись на потребителей первой и второй категории, в зависимости от места работы родителей. Таким образом, несколько преобразованная социально-производственная иерархия снабжения первой половины 1930‐х годов продолжала существовать в СССР в годы Великой Отечественной войны.
Проведенный анализ показывает, что в мировой практике государственного регулирования снабжения карточная система, существовавшая в СССР в 1931–1935 годах, являлась одной из наиболее стратифицированных. Прагматизм и избирательность, которыми Политбюро руководствовалось при определении принципов и групп снабжения, не были превзойдены даже в годы Второй мировой войны.
Вводя всесоюзную карточную систему в 1931 году, государство обещало населению относительно высокие нормы снабжения. По хлебу, мясу, сахару они превышали нормы, установленные многими государствами во время Второй мировой войны для обеспечения собственного гражданского населения[523]. Однако выполнить обещанные нормы руководство СССР не смогло. В мирные годы первой пятилетки советские люди жили в условиях снабжения, каких население многих воевавших государств не испытало даже во время Второй мировой войны.
ИСТОРИОГРАФИЯ: ПЛАН И РЫНОК
Ранее в книге были представлены краткие обзоры исследований о становлении советской культуры массового потребления, влиянии индустриализации на благосостояние населения, а также об альтернативных путях экономического развития в 1930‐е годы[524]. Эта глава рассказывает об изучении проблемы взаимодействия плана и рынка в социалистическом хозяйстве. Поскольку дискуссии по этому вопросу не имели чисто академического характера, а были связаны с практической разработкой экономического курса страны, в обсуждении принимали участие не только историки и экономисты, но и политики и журналисты.
Первые серьезные дискуссии о соотношении государственного регулирования и рынка при социализме прошли в 1920‐е годы[525]. Дискуссии вызвал переход к новой экономической политике и поиск путей индустриализации страны. Споры экономистов о том, что представляют собой экономика переходного периода к социализму и сам социализм, сопрягались с борьбой за власть в коммунистическом руководстве. В дискуссиях участвовали сторонники продолжения и развития смешанной экономики нэпа (Н. И. Бухарин), перехода к свободному рынку (Н. Д. Кондратьев, Л. Н. Юровский), развития кооперации и управляемого государством социалистического рынка (А. В. Чаянов, В. Г. Громан, В. А. Базаров), а также те, кто ратовал за форсирование индустриализации — «большой скачок» (Е. А. Преображенский, С. Г. Струмилин), неминуемо и независимо от того, говорили об этом авторы или нет, ведший к огосударствлению экономики и усилению централизации.
Поскольку страна только начинала свой социалистический путь, дискуссии 1920‐х годов разворачивались более вокруг перспектив, чем вокруг реально существовавшего социализма. С победой сталинской перспективы и установлением длительного господства централизованной экономики у ученых появилась возможность изучить то, что было построено.
Советская историография, хотя и представляла длительный этап, в силу диктата официальной трактовки советской экономики и жесткой цензуры, мало внесла нового в разработку проблемы соотношения плана и рынка в социалистическом хозяйстве. Более того, многие достижения экономистов 1920‐х годов были утеряны и забыты. Проблема взаимоотношений плана и рынка получила иное, к тому же крайне политизированное толкование. Практически все свелось к доказательству того, что плановая советская экономика была эффективнее «дезорганизованной» и «подверженной кризисам» рыночной экономики Запада. Советские исследователи следовали постулатам политэкономии социализма с теми изменениями, которые внесла в нее «практика социалистического строительства». Главные из этих корректив: признание денег и торговли элементами социалистического хозяйства, отказ видеть в социализме прямой товарообмен, допущение в политэкономию социализма колхозного рынка, якобы имевшего социалистическую природу.
Преимущество плановой государственной экономики (социалистической) над рыночной (капиталистической) являлось аксиомой для советских ученых. Из этой аксиомы следовала другая — преимущество плановой социалистической торговли над рыночной. В определении природы торговли при социализме советские авторы по инерции продолжали дискуссию периода нэпа. Они видели двух врагов и боролись с ними. Врагом «слева» была концепция безденежного, бестоварного хозяйства, прямого продуктообмена при социализме. Врагом «справа» — концепция свободного рынка.
Критикуя оппонентов «слева» и «справа», советские историки и экономисты, с одной стороны, доказывали необходимость товарно-денежных отношений при социализме, с другой — подчеркивали, что социалистическая торговля имеет иную природу, чем рыночная. Основу социалистической торговли составляет план, а не стихия рынка. Цель торговли — не прибыль, а удовлетворение потребностей населения. При социализме в отсутствии частной собственности ни земля, ни предприятия, ни другие средства производства не являются предметами купли-продажи. Главной фигурой выступает государство — держатель и распорядитель товарных фондов. Фактически, советские историки и экономисты доказали, что сутью государственной социалистической торговли было централизованное распределение. Главные достижения советской историографии заключались в изучении развития системы планирования, усиления централизации, структуры органов, занимавшихся распределением, то есть в анализе торговой политики государства. При этом планирование и централизация, безусловно, получали позитивную оценку.
В советской историографии существование стихии рынка признавалось главным образом для периода нэпа. Поэтому и саму проблему «план и частник», «план и рынок» советские исследователи ставили только применительно к этому периоду. Следует отметить, что советская историография справедливо рассматривала экономику нэпа как смешанную, а не чисто рыночную. Эта оценка была утеряна некоторыми участниками дискуссий периода перестройки, которые в пылу критики плановой централизованной экономики нередко абсолютизировали рыночную сторону нэпа.
К моменту выхода первого издания этой книги в 1998 году единственными специальными исследованиями социалистической торговли 1920–1930‐х годов были монографии В. П. Дмитренко, Г. А. Дихтяра и Г. Л. Рубинштейна