изованного распределения и рынка, в значительной степени черного, является одним из важных концептуальных выводов современной историографии.
В то время как в книге «За фасадом сталинского изобилия» в исследовании рынка главное внимание уделено частной инициативе, история Торгсина свидетельствует о крупномасштабном государственном предпринимательстве в социалистической экономике[556]. Всесоюзное общество по торговле с иностранцами на территории СССР — Торгсин (18 июля 1930 — 1 февраля 1936) — сыграло важную роль в обеспечении валюты для индустриализации в наиболее критический период, когда импорт и внешний долг СССР быстро росли, экспорт в условиях мирового кризиса буксовал, а отечественная золотодобывающая промышленность лишь становилась на ноги. В 1931 году, на пике золотовалютного кризиса, государство открыло магазины Торгсина для советских людей, которые могли покупать там в обмен на валюту и изделия из драгоценных металлов.
Торгсин спас миллионы людей от голода, но не эту роль ему отвело государство. Он был создан для того, чтобы выкачать золотовалютные сбережения населения и обратить их в машины, станки, турбины, технологии для первенцев советской индустрии. Для этой цели государство использовало политику цен, определенную голодным спросом. Торгсин покупал ценности у населения значительно дешевле цен мирового рынка, а продавал людям продовольствие и товары в несколько раз дороже советских экспортных цен. Показательно, что зимой 1933 года, когда миллионы людей умирали от голода, Правление Торгсина по требованию правительства дважды (!) повысило продажные цены на продукты повального спроса — муку, хлеб и крупу. В Торгсине Советское государство действовало как безжалостный эксплуататор-спекулянт, который наживается на несчастье и нужде людей, покупая задешево и продавая втридорога.
Результаты государственного предпринимательства в Торгсине впечатляют. В 1932 году, когда золотоскупочная сеть Торгсина только развертывалась, он по объемам валютной выручки уступал главным советским экспортерам нефти, зерна и леса[557]. В 1933 году с помощью голода Торгсин вышел на первое место, обогнав и эти, по замыслу руководства, главные валютные источники финансирования индустриализации. В годы голода Торгсин превзошел основные статьи советского экспорта и по валютной рентабельности (соотношение рублевых затрат и валютных доходов). После голода, в 1934 и 1935 годах, по объемам валютной выручки Торгсин стабильно сохранял второе место среди экспортных объединений Наркомвнешторга СССР, уступая только экспорту нефти.
Однако в погоне за валютой и золотом сталинскому руководству пришлось пожертвовать чистотой политэкономии социализма. Так, оно было вынуждено ограничить государственную валютную монополию, впервые и единственный раз в советской истории разрешив своим гражданам использовать иностранную валюту и золото в качестве средства платежа в государственной торговле. Торгсин был признанием власти чистогана, в этом смысле в нем не было ни грана социализма. Пострадала и чистота идеологии. Торгсин был отрицанием классового подхода. В нем не было преимуществ для «трудящихся масс». В Торгсине выигрывали «имущие» — те, у кого было больше валюты и золота.
История Торгсина позволяет далее развить концептуальное понимание экономики сталинизма как симбиоза централизованного распределения (плана) и рынка, признав, что в развитии рынка участвовали не только люди, но и само государство. Торгсин по сути был явлением государственного капитализма[558]. Эксплуатируя «благоприятную рыночную конъюнктуру» (дефицит товаров и голод), с помощью Торгсина государство извлекло огромную валютную прибыль, действуя, однако, не в частных интересах, а в интересах индустриальных планов.
Тезис о предпринимательской деятельности Советского государства и использовании рыночных механизмов для получения валютной прибыли находит подтверждение и во внешнеторговом курсе СССР. В период первой пятилетки СССР активно наращивал экспорт и импорт, пик пришелся на 1930–1931 годы. Присутствие СССР на мировом рынке не было секретом ни для современников, ни для исследователей внешней торговли. Но изучение советского экспорта произведений искусства конца 1920‐х — 1930‐х годов позволяет сказать, что СССР не просто был экспортером[559]. Правительство коммунистов предложило миру новый товар — русские иконы. Воинствующие атеисты, которые в годы революции массово уничтожали предметы религиозного культа, разоряли церкви и монастыри, оказавшись в тисках валютного банкротства, действовали рационально и по-хозяйски. Парадоксально, но факт: основатели «нерыночной» социалистической экономики заложили основы мирового рынка русского религиозного искусства. Стараниями советских торговцев был создан значительный иконный экспортный фонд, проведена крупномасштабная рекламная кампания — первая заграничная советская иконная выставка, которая путешествовала по Европе и США в 1929–1932 годах, установлены контакты с иностранными покупателями и проведены первые крупные продажи.
К концу 1930‐х годов советская экономика достигла определенной автаркии, представляя систему, где внешние экономические связи не играли весомой роли. Однако, вопреки традиционному представлению о том, что экономическая изоляция была сознательным выбором советского руководства, обусловленным идеологией, в новейшей историографии высказано мнение, что автаркия стала следствием внутренних (репрессии) и объективных внешних причин (мировой кризис). В период мирового кризиса автаркия была характерна не только для СССР, но и для национальных экономик Запада. СССР следовал в фарватере главных мировых трендов, которые характеризовались относительной автаркией в 1930‐е годы и глобализацией в послевоенный период[560].
Проблема рынка в социалистической экономике получила дальнейшее развитие в книге «Социальная история советской торговли» Джули Хесслер, которая охватывает период от большевистской революции до конца сталинского правления. Как и многие современные исследователи, Хесслер считает, что роль товарно-денежных отношений в реальной экономической практике 1930‐х годов остается недооцененной исследователями. Следуя по стопам ученых «Бирмингемской школы»[561], Хесслер отмечает цикличность развития советской экономики. Кризисное состояние, или, по ее терминологии, периоды кризисного социализма (1917–1922; 1928–1933; 1939–1947), вызванные революцией, мировыми войнами или сталинским «великим переломом», сменялись периодами восстановления и нормализации. Состояние рынка зависело от этих циклических колебаний.
В книге Хесслер развитие рынка в советской экономике показано как результат взаимодействия двух сил — власти и людей. Для руководства страны реформы по экономической децентрализации, расширению сферы легального рынка и товарно-денежных отношений были способом выхода из кризиса. Они начинались еще до того, как кризис достигал апогея. В то время как в историографии сталинские частичные рыночные реформы рассматривались как стратегическое отступление от идеалов социализма, Хесслер считает, что Сталину, как ранее и Ленину, было присуще понимание товарно-денежных отношений как элемента социализма. В отличие от других исследователей, которые подчеркивают, что было разрушено в экономике нэпа во время сталинского «великого перелома», Хесслер концентрирует внимание на том, что уцелело, было восстановлено и продолжало развиваться в 1930‐е годы. По ее мнению, именно развитие товарно-денежных отношений соответствовало сталинскому пониманию модернизации и экономического развития, и особенно четко это видно на примере советской торговли. Рынок, хотя и ограниченный, играл исключительно важную роль не только как способ выживания государства и людей в периоды кризисного социализма, но и как метод модернизации и построения современного общества.
Хесслер показывает, что в развитии рынка люди массово участвовали не только как покупатели, но и как продавцы. Их рыночная активность особенно возрастала в периоды кризисного социализма главным образом за счет практически полного вовлечения городского населения, которое распродавало или обменивало свое имущество с целью выживания. При нормализации ситуации городское население вновь становилось в основном покупателями, а ряды продавцов на рынке сужались до крестьян, профессиональных спекулянтов и кустарей. Хесслер исследует поведенческую культуру потребителей на рынке и в государственной торговле. По ее мнению, хотя при Сталине СССР не стал обществом массового потребления (в преобладающем западном понимании этого явления), в периоды нормализации советской жизни четко виден поворот к развитию современной культуры потребления.
Подводя итоги обзора современных исследований, следует сказать, что советская экономика 1930‐х годов в частности и сталинизм как социально-экономический феномен в целом включали рыночные институты. В их числе были не только ограниченный легальный и необъятный черный рынки, которые развивались частной инициативой людей, но и экономически успешное крупномасштабное государственное предпринимательство в интересах индустриального развития. Не отрицая огромного значения идеологии и политики, современные исследования призывают обратить серьезное внимание на роль экономических и социально-экономических институтов в объяснении сталинизма.
Советская экономика 1930‐х годов представляла симбиоз командно-административной системы (государственное регулирование) и рыночных отношений. Поскольку современная экономика не может существовать без рынка, попытки его ликвидировать лишь загоняли частную инициативу в подполье и вели к социально-экономическому кризису, выход из которого достигается путем рыночных реформ.