Ансгард пакт Гогенцоллен,
Маритимштрассе, 114,
Номер телефона 12-МШ-111».
Шпатц положил листок на стол и посмотрел на Крамма.
— Гогенцоллен, хм... — анвальт уселся в кресло и потянулся за портсигаром. — То-то мне показалось знакомым имя той чрезвычайно въедливой фрау...
— Вы его знаете, герр Крамм? — Шпатц вопросительно изогнул бровь и открыл резную дверцу шкафчика рядом с окном.
— Не то, чтобы лично знаю... — Крамм усмехнулся. — Скорее слухи и сплетни о связанном с этой семьей скандале.
— Теперь я весь внимание, герр Крамм! — Шпатц выставил на стол две рюмки и бутылку шерри. — Вообще-то я думал, что после бессонной ночи нам бы неплохо лечь спать, но сейчас это желание пропало.
— Сразу предупреждаю, что в правдивости истории я совершенно не уверен, потому что мой источник информации далек от компетентного и беспристрастного, — Крамм кивнул в ответ на вопросительный взгляд Шпатца, и тот наполнил обе рюмки. Руки явственно подрагивали, что, впрочем, было неудивительно. — Семейство довольно обширное, там множество всяких троюродных-четвероюродных братьев и сестер, иногда кажется, что у них в каждом городе есть гнездо. В принципе, верштагам не запрещено раздавать приставку «пакт» вместе со своей фамилией хоть первому встречному с улицы, но обычно этим не злоупотребляют, иначе смотреть на семью начинают косо и перестают приглашать на приличные мероприятия.
— То есть, этот Гогенцоллен может «в девичестве» был каким-нибудь Хрюффлингом, потом подкопил денег, сделал взнос и стал гордым аристократом? — Шпатц сделал маленький глоток шерри.
— Не исключено, но необязательно, — Крамм взял свою рюмку за тонкую хрустальную ножку. — На самом деле их никто ни разу не уличил в бесконтрольном раздавании фамилии. Кажется, три поколения назад там просто был один дед, помешанный на пристраивании своих многочисленных потомков. Прямо рекордсменом был, семнадцать или восемнадцать детей у него было от официальных трех жен. И еще штук пять признанных бастардов. Но скандал был не в этом и произошел он в билегебенской ветке Гогенцолленов. Не помню, как звали главного фигуранта, это все-таки было вне сферы моих интересов.
— Так в чем же был скандал? — Шпатц сел на кресло напротив Крамма.
— А, ну да, — Крамм сделал глоток шерри и усмехнулся. — В общем, тот Гогенцоллен был очень благодетельный и благотворительный. Он давал денег приютам сирот, меценатствовал и устраивал разные громкие акции, чтобы показать, какой он добрый. В какой-то момент он решил, что мало просто давать денег другим приютам, и учредил свой. Для мальчиков. Ну, точнее, наверное, для юношей. Он специально объезжал арбейтсхаузы, чтобы находить одаренных ребят тяжелой судьбы, забирал их к себе и давал еду, жилье, одежду и образование. Воспитывал и всячески готовил к жизни. Во всяком случае именно так это все подавалось. Об этом писали любили писать в газетах, публиковали фотокарточки благовоспитанных, хорошо причесанных и одетых юношей в компании с этим самым Гогенцолленом. В общем — идеальная картина. Все счастливы. Но был один нюанс. На самом деле его приют имел совсем другое назначение. Это был такой высококлассный и великосветский бордель для мужеложцев. Порочным страстям подвержены все слои общества, даже под угрозой расстрела. Вот герр пакт Гогенцоллен и взял на себя смелость удовлетворить таковую для вервантов и верштагов. Стоили его услуги очень дорого, попасть в число клиентов можно было только по железной рекомендации, имена ценителей свежих юношеских прелестей держались в строжайшей тайне. И все шло хорошо. Днем и напоказ это был благопристойный приют с воспитанными мальчиками, а по ночам за закрытыми дверями там все превращалось в пошлейший разврат самого высокого пошиба.
— Хм... — Шпат допил шерри, поставил рюмку на стол и не стал наливать себе новую порцию. — А как давно это было?
— Лет пять или шесть назад, — Крамм сделал еще глоточек шерри и продолжил. — Собственно, сам по себе бордель Гогенцоллена скандалом не был. Про него знали или подозревали, но как-то привыкли и закрывали глаза. Продолжали писать в газетах о талантливых мальчиках, которым в этом замечательном месте дают отличное образование и готовят для страны великолепных специалистов. Статьи эти были настолько проникновенные, что однажды это дошло до твоего дяди Хагана штамм Фогельзанга. Как возглавляющий министерство образования и воспитания, он не мог пропустить такой пример гражданской самосознательности и решил нанести визит в знаменитое заведение. Или там кто-то что-то напутал, или визит был неожиданным, или все это случилось, потому что у Гогенцоллена нашлись очень злые недоброжелатели, но герр Хаган со свитой оказался не в той версии этого прекрасного заведения. Понимаешь, о чем я говорю герр Шпатц? — Крамм подмигнул.
— Боюсь, что понимаю, но продолжайте! — Шпатц хлопнул ладонями по коленям, едва сдерживая смех.
— Так вот, — Крамм сделал значительное и серьезное лицо. — Распахиваются двери благопристойного приюта, входит герр Хаган во всем блеске и с орденами, с ним еще компания вервантов самого высокого полета. А в зале на белом рояле играет юноша, одетый только в вульгарный макияж и украшения, еще трое мальчиков умащают свои упругие тела ароматными маслами, сопровождая этот процесс страстными вздохами и возгласами, а остальные воспитанники, одетые в чулки, перьевые боа и кокетливые шляпки, жеманно ждут своих возлюбленных папиков, выстроившись у облицованной мрамором стены.
Шпатц не выдержал и расхохотался. И даже снова потянулся за бутылкой шерри, хотя больше не собирался сегодня пить. По крайней мере до тех пор, пока они не позавтракают.
— Должно быть, шумиха была просто до небес? — Шпатц налил половину рюмки и поставил бутылку.
— На самом деле нет, — Крамм развел руками. — Историю довольно быстро замяли, приют закрыли, куда дели того Гогенцоллена — неизвестно. Возможно расстреляли по-тихому, а может сослали в какую-нибудь глухомань.
— Например, в Аренберги? — Шпатц криво усмехнулся.
— Не исключено, но тут уж точно ничего сказать не могу, — Крамм придвинул к себе пепельницу и закурил. — Но после этой истории у всех остальных Гогенцолленов начались одни сплошные проблемы. С одной стороны, все вроде бы скрыли. Приют закрыли по какому-то очень пристойному поводу, список клиентов этого притона, кажется, так и остался в тайне, тут Гогенцоллен вроде как удержал марку и спас от расстрела и опалы не один десяток приличных людей, но слухи поползли, понимаешь?
— Понимаю, — Шпатц кивнул. — В Сеймсвилле такое обязательно сделали бы достоянием общественности. В газетах бы тему мусолили, подозреваю, не один год. Хотя там за мужеложство не расстреливают. Просто не очень одобряют.
— Шварцланд другое дело, — Крамм выпустил несколько дымных колечек. — Если бы Гогенцоллен оказался бы в центре политического заговора или, хотя бы, контрабандой занимался, то его обязательно бы громко и публично заклеймили. Но такой вот непристойный скандал считается... В общем, про такое не принято писать в прессе. Даже всякие запрещенные листки бы не решились предавать это огласке.
— Хм, мне казалось, такие газетенки должны любить всякие скандалы... — задумчиво проговорил Шпатц, вспоминая почему-то Беннингсена. — Неужели нагнали такой секретности, что даже протестные правдорубы испугались?
— Да нет, не в этом дело, — Крамм махнул рукой. — Вся эта тайная пресса — компания насквозь политизированная. Они спят и видят себя вершителями судеб и рубителями правды. Только эта правда обычно касается гражданских свобод и громких политических заявлений. А тут какие-то мужеложцы... Боюсь, что вся наша запрещенная пресса во главе в Лангерманом тогда просто сделала вид, что вообще ничего об этой истории не знала. Хотя мимо них скандал точно не прошел.
Шпатц хмыкнул, допил шерри и встал. Критически осмотрел себя в зеркале. Да уж, ночь, проведенная в сырой камере, не прошла бесследно для костюма. Мятый, покрыт пятнами, рукав надорван, на скуле наливается синяк, не очень большой, но вполне заметный.
— Да уж, сейчас я представляю собой просто образцового аристократа, — пробормотал он себе под нос. — Знаете, герр Крамм, я вдруг подумал... А откуда этот местный Гогенцоллен вообще узнал, что я здесь? Мы вышли от фрау Бенедикты и пришли в гостиницу, нигде не задерживаясь. Даже если она немедленно схватила телефонную трубку и сообщила своему брату, или кем он там ей приходится, что в Аренберги прибыл настоящий Фогельзанг, то он никак не мог бы успеть написать письмо и доставить его портье.
— А он и не знал, что ты Фогельзанг, — Крамм тоже встал и подошел к зеркалу. Его вид был еще хуже — рукав пиджака в чем-то измазан, на штанине зияет здоровенная прореха, пара пуговиц на рубашке оторвана. — Перечитай еще раз, как составлено письмо. Если бы это фрау Бенедикта ему сказала, то он бы точно знал, как тебя зовут. Это кто-то другой.
Шпатц и Крамм посмотрели друг на друга.
— Таксист, — сказали они хором и рассмеялись.
— Точно, — Шпатц снял пиджак и бросил его на спинку кресла. — Он еще говорил, что фанат Адлера, а я ему не стал представляться. Надо будет сказать доктору пакт Готтесанбитерсдорфу, чтобы он больше не пользовался его услугами.
— Вряд ли доктор вообще о нем знает, — Крамм вздохнул и провел рукой по безвозвратно испорченным брюкам. — Думаю, это та вздорная фройляйн. Или фрау...
— В любом случае, надо довести до сведения, что кто-то много болтает, — Шпатц понял, что спать ему уже совершенно не хочется.
— Это значит, что мы игнорируем приглашение Гогенцоллена? — Крамм подошел к столу и снова взял листок, исписанный идеально ровным почерком.
— Знаете, герр Крамм, — Шпатц усмехнулся. — Была у меня такая мысль после вашего рассказаа. Но по здравому размышлению я пришел к выводу, что нам следует пойти.
— Ммм, целых две минуты здравого размышления! — Крамм иронично приподнял бровь. — Уверен, тебе просто хочется использовать это как повод затащить меня в магазин одежды.