— Ты хочешь сказать, что собираешься наведаться в Гольденштир еще раз?! — Крамм потянулся за своим стаканом. — Я надеялся, что одного раза вполне достаточно для знакомства с городской спецификой.
— Я отложу этот разговор до завтра, герр Крамм, — Шпатц подмигнул. — Когда официант принесет нам на завтрак затвердевшую манную запеканку и кофе из луковой шелухи.
— Знаешь, герр Шпатц, сейчас эта шутка звучит довольно смешно, — Крамм сделал еще глоток пива и поставил стакан на стол. — Кстати, здесь неожиданно есть театры. Целый разворот посвящен анонсам спектаклей на разных сценах.
— Значит нам тем более нужна новая одежда, — Шпатц развернул газету и хмыкнул. — Газета называется «Семь добродетелей». Что это еще такое?
Издание было небольшим, всего четыре полосы. Сегодняшний номер был посвящен благоразумию. На первой странице был пространный философский текст о том, что делает человека хорошим или плохим. И в качестве одного из «кирпичей» фундамента «хорошести» редактор предлагал рассматривать благоразумие. В смысле умение извлекать уроки как из своего прошлого, так и из опыта других людей. «Зачем я читаю этот бред?» — подумал Шпатц и перевернул страницу. На развороте было шесть статей, каждая из которых была посвящена одному человеку, который как раз и рассказывал, как проявленное вовремя благоразумие спасло от опасных ошибок в жизни.
— Герр Крамм... — Шпатц замер и присмотрелся внимательнее. — Вот этих двоих я знаю.
Крамм встал с кресла и тоже склонился над разворотом добродетельной газеты.
— Это же Гем Бенингсен! — анвальт ткнул пальцем в круглое лицо с парой лишних подбородков и чуть косящим правым глазом. — Редактор и издатель «Штимме» из Билегебена! А кто второй?
— Отто Вишеринг, — Шпатц ткнул в фотографию улыбающегося седовласого доктора. Правда, он его видел одетым в купальный халат, а здесь на нем был элегантный пиджак в тонкую полоску. Но это был он, вне всяких сомнений!
— Вишеринг... Вишеринг... — Крамм задумчиво почесал подбородок. — Ах да! Знаменитый знаток «стыдных» болезней, родной отец всех мужеложцев и проституток. Хм... А откуда ты его знаешь, герр Шпатц?
— Разве я не рассказывал? — Шпатц удивленно взглянул на Крамма. — Мы познакомились на приеме у Лангермана. В пансионе Унгебунден. После которого герр Фуггер явился ко мне с угрозами, а Флинка пытались завербовать в антивоенный заговор.
— Честно говоря, я считал, что вся эта интеллигентная компания находилась под теплым крылышком твоего дяди Дедрика, — Крамм сел обратно на свое кресло. — Кстати, он больше не выходил с тобой на связь?
— Нет, — Шпатц покачал головой. — Стыдно признаться, но я был бы рад получить известие о его внезапной смерти.
— А остальные лица тебе не знакомы? — Крамм кивнул на лежащую на коленях у Шпатца газету.
— Вроде бы нет, — Шпатц еще раз присмотрелся. Потом взял карандаш и записал оба знакомых имени в тетрадку. Читать скучные тексты сразу стало интереснее. Имена своих героев газета не раскрывала. Доктор Вишеринг анонимно рассказывал со страниц газеты историю о пациенте, который предлагал ему большую сумму денег за сохранение его недуга в тайне. Пациент клятвенно заверял, что никак не мог заразить никого своей болезнью, поскольку вел очень сдержанный образ жизни, а подхватил «стыдную» болезнь в общественной бане. Технически, такое было, конечно, возможно, но доктор все же решил проверить слова пациента, и обнаружил, что во-первых, его супруга, с которой он просил не связываться, уже год как мертва, а во-вторых — он вовсе не тот, за кого себя выдает. Доктор благоразумно подключил к делу полицаев, и когда странный пациент пришел на прием в следующий раз, то его уже ждал детектив, который безуспешно разыскивал этого преступника уже не первый год. Вот так благоразумие помогло раскрыть несколько убийств, а также спасло от позора юную девушку, падчерицу того пациента. Потому что если бы доктор взял деньги и оставил все в тайне, то ее болезнь очень скоро обнаружила бы себя, и...
История Бенингсена была гораздо банальнее — он просто не позволил своей дочери выйти замуж за проходимца, который казался ей дерзким и особенным. С тех пор прошло несколько лет, проходимец угодил в тюрьму за брачные мошенничества, а дочь не устает благодарить своего благоразумного отца, что он удержал ее от фатального шага.
— Не знал, что Беннингсен женат, — Шпатц мельком просмотрел остальные истории и пришел к выводу, что в них нет ничего интересного. — Впрочем, не могу сказать, что я вообще о нем хоть что-то знал.
— Он был женат как минимум трижды, — сказал Крамм, не поднимая глаз от своей газеты. — Дважды овдовел, один раз развелся. И каждая супруга делала его богаче.
— Да? — Шпатц еще раз посмотрел на нервное лицо толстяка. — В таком случае его история про спасенную от брачного афериста дочку довольно иронична.
— Не удивлюсь, если окажется, что издатель этой добродетельной газетенки — наш старый знакомый Алоис Лангерман, — Крамм перелистнул страницу.
— Данных об издателе здесь нет, — Шпатц еще раз внимательно перечитал блок о газете. — Но есть адрес редакции. Надо записать его на всякий случай, — Шпатц отложил газету и подошел к карте на стене. — Штандартенштрассе в самом центре. Похоже, редакция находится в одном из респектабельных небоскребов.
— Поверим твоему чутью и нанесем им визит при случае, — Крамм свернул газету объявлений и отложил ее в сторону.
Изучение газет, книг и карты затянулось до полуночи. В ресторан на ужин решили не спускаться, обойтись пивом с закусками. Зато теперь они знали про Аренберги гораздо больше. Например, что город разделен на пять районов. Два луча морской звезды, «обнимающие» залив, назывались Шиффацхафен. Жилье там было дешевым, из-за постоянного шума от многочисленных портовых сооружений, и имелось целых три марктплаца. Брюшко морской звезды и большая часть северного луча называлась Миттельпункт. Жилья здесь практически не было. Самый центр занимали небоскребы государственных учреждений и деловых контор, а север был отведен под фабричные корпуса и склады. Кусочек северного луча, тот, что за фабриками, официального названия не имел, но между собой местные жители называли его либо Лох, либо Дикихт. Оба этих слова балансировали где-то на грани допустимых в обществе ругательств и означали нечто среднее между «дыра» и «глухомань». Когда-то фабрики и заводы построили там несколько общежитий для своих разнорабочих, а Аренберги-арбейтсхауз сделал это место проживания еще более тоскливым. Восточный луч и южный лучи представляли собой жилые кварталы. Эти районы были между собой очень похожи — невысокие частные дома, уютные улочки и цветущие сады. Однако конкуренция была какая-то совершенно дикая. Жители Шонеркартен (южный луч) злорадно и остервенело смаковали нехорошие события, происходящие в Стиллштадте (восточный луч). И наоборот. Переехать из одного района в другой считалось чем-то совершенно невозможным. Для жителя Стиллштадта было предпочтительнее оказаться среди обитателей Шиффацхафена или даже арендовать койко-место в одном из общежитий Дикихта, чем снять дом на какой-нибудь Лиленштрассе в Шонеркартене. И если вдруг кому-то из приезжих покажется, что это не правило, а какая-то блажь, то нарушив его, он горько пожалеет, потому что делать гадости ему будут жители обоих районов. Гостиница «Грунер-хюгель», в которой поселили Шпатца и Крамма, была на самой границе между портовым Шифацхафеном и деловым Миттельпунктом.
Пассажирская часть порта, в целом, была довольно уютным местом. Набережная была довольно красиво оформлена, стояли скамейки для ожидающих и встречающих, кроны деревьев аккуратно подстрижены в едином стиле, имелись даже относительно чистые общественные туалеты. Чего откровенно не хватало, так это уютных кафе с уличными столиками. Шпатц и Крамм заняли удобное место у парапета, не став претендовать ни на одну из скамеек. Не то, чтобы им хотелось провести несколько часов, стоя на ногах, но ни с одного из сидячих мест нельзя было внимательно рассмотреть людей, которые будут спускаться по трапу.
— Интересно, как можно отличить этих островитян-аборигенов? — от нечего делать Шпатц потянулся еще за одной сигаретой. Курить не хотелось, но так хотя бы было ощущение, что они чем-то заняты, а не просто топчутся на месте, среди гуляющих туда-сюда жителей Аренберги.
— Вроде бы, они похожи на таари, — Крамм перегнулся через парапет и посмотрел на плещущуюся внизу воду. — А вообще мы сюда как раз затем и пришли, чтобы внимательно все рассмотреть.
— Вряд ли их прямо с корабля выпустят гулять, — Шпатц кивнул в сторону группы инспекторов в серой униформы, стоящей рядом с приземистым зданием накопителя. Неподалеку выстроился ряд новеньких ластвагенов.
— Ох! Я и не знал, что у нас строят такие огромные корабли! — Крамм схватился обеими руками за парапет, будто собираясь на него взобраться. Лайнер из Карпеланы величаво выплыл из-за северного мыса и стал медленно поворачиваться носом к входу в залив.
— Ого... Он же размером с дом... — пробормотал Шпатц.
— И много ты видел домов таких размеров? — Крамм хмыкнул. — Я бы сказал, что он как люфтшифф... Хотя может и больше.
— Это не наш лайнер, — вклинился в разговор тощий сутулый старик, пристроившийся рядом. — У нас такие не строят, мы же за океан не ходим.
— Хотите сказать, это аборигенская лодка так выглядит? — Крамм нервно засмеялся.
— Получается, что так... — старик развел руками. — Да не смотрите вы на меня, ничего я не знаю! Просто я работаю в доках маляром.
Разговор сам собой закончился. Замолчавшие и замершие прохожие наблюдали, как белоснежная махина карпеланского лайнера медленно приближается к берегу. Казалось, что этот корабль занял собой всю акваторию. Конечно же, только казалось. Но зрелище все равно было захватывающим. Через четверть часа неспешных маневров, и корабль замер в неподвижности. Сразу три баркаса приблизились к борту белоснежного исполина. Загудел двигатель, лязгнули цепи, и на борт первого из баркасов опустилась металлическая решетчатая лестница. На верхних ступеньках показались первые пассажиры. Деталей и внешности пока было не видно, только силуэты. Когда первый баркас заполнился людьми, он взревел двигателем, оттолкнулся от борта лайнера и уступил свое место следующему.