nan raje, глухоманью”. Трудиться вдали от родных, на Центральном плато, где нечем заняться, кроме работы и пинг-понга (Фармер недавно купил своим врачам стол для пинг-понга), – с годами это для многих становилось непосильным бременем. Несколько человек уехали работать в Штаты (последним – гинеколог), а кое-кто с самого начала не скрывал своей цели: пройти обучение у Докте Поля, потом эмигрировать. Фармер всегда чувствовал себя обязанным помогать им с отъездом. В общем, он решил, что пора выращивать для Канжи врачей из местных. При помощи своих гаитянских сотрудников он отобрал двух молодых кандидатов, которых надеялся пристроить в огромную медицинскую школу для латиноамериканских студентов, недавно открывшуюся на Кубе.
Фармер поделился своими планами с доктором Пересом, и тот организовал ему личную встречу с секретарем Государственного совета Кубы, врачом по имени Хосе Мийар Барруэкос, которого все называли Чоуми. Это оказался почтенного вида мужчина, на вид за шестьдесят.
Некоторое время они поговорили, потом Фармер спросил секретаря по-испански:
– Можно прислать к вам двух студентов в этом году?
– Из США?
– Нет, из Гаити.
– Por supuesto, – ответил Чоуми. – Разумеется.
На конференции выступал Люк Монтанье, известный большинству как первооткрыватель вируса иммунодефицита человека. Это означало, что рано или поздно сюда явится французский посол. Когда он приехал, Фармеру удалось приватно побеседовать с ним и с Монтанье. Мне как стороннему наблюдателю показалось, что обоих сначала удивил, а потом и весьма впечатлил французский Фармера. Пол признался им, что мечтает о новом “треугольнике”: как врачи с Кубы и деньги из Франции сойдутся в Гаити. Разумеется, он обыгрывал термин “трехсторонняя торговля” – именно благодаря этой торговле и возникла французская рабовладельческая колония, впоследствии превратившаяся в Республику Гаити. Он пригласил Монтанье в Канжи, и тот, немного поколебавшись, обещал приехать. Посол сказал Фармеру:
– Да, и мы тоже намерены помочь гаитянам.
Пустые вежливые обещания? Возможно. Но Фармер выступал в роли просителя мастерски безыскусно. Исходя из допущения, что каждое обещание правдиво, старался набрать их как можно больше, дабы повысить шансы, что одно или два окажутся надежными. Потом он напоминал о себе звонками, письмами и обычными и электронными, которые если и не приносили результатов, то хотя бы оставляли надежду: вдруг адресат чуть-чуть устыдится и следующее свое обещание выполнит.
Имелись у Фармера на Кубе и официальные обязанности. В его графике значились два доклада на конференции.
– А какие темы? – поинтересовался я.
– Один доклад для клиницистов, про двойную инфекцию туберкулеза и СПИДа. Второй: почему жизнь – отстой.
Свой второй доклад Фармер начал так:
– Сегодня я хочу поговорить о еще более важной двойной инфекции, имя которой – бедность. Бедность и неравенство. – На экране в амфитеатре кубинской инфекционной больницы, за плечом высокого худого мужчины в черном костюме, разлились голубые воды озера Пелигр. – Итак, в стране, где я работаю уже восемнадцать лет, плотина для гидроэлектростанции отняла земли у campesinos[8].
Фармер просил слушателей вспомнить времена, когда экспертное мнение о том, кто заражается ВИЧ и почему, содержало самую разнообразную чушь, времена, когда быть гаитянином означало входить в “группу риска”. Он рассказал, как провел вместе со своими помощниками исследование в Канжи, чтобы добыть факты из местной жизни. В опросе принимали участие двести женщин: сто зараженных ВИЧ, сто – нет. Почти никто в обеих группах не подвергался рискам, часто упоминаемым в комментариях экспертов, таким как внутримышечные уколы, переливание крови, внутривенное употребление наркотиков. (В лексиконе крестьян Канжи и окрестных деревень, отметил Фармер, нет даже слова, обозначающего наркотики, да и позволить их себе там практически никто не может.) Также ни одна из женщин не имела беспорядочных половых связей. В среднем каждая состояла в интимных отношениях с двумя мужчинами, не одновременно, а последовательно, практикуя так называемую серийную моногамию. Заметных отличий между двумя группами обнаружилось всего два. Многие из больных работали прислугой в Порт-о-Пренсе. Ясное дело, не от хозяйственных хлопот они заразились ВИЧ, но это показатель их бедственного экономического положения: прислуживать гаитянской элите – дело, как правило, малоприятное и неприбыльное. Больные в один голос утверждали, что именно отчаянное положение – нищета и неграмотность – вынудило их пойти на серьезный риск заражения СПИДом, то есть на сожительство с водителями грузовиков или солдатами.
– Почему эти две категории мужчин? – спросил Фармер с кафедры.
Неужели в Гаити они считались наиболее сексуально привлекательными? Нет, конечно. Их выгодно отличала постоянная работа – в экономической системе, где уровень безработицы составлял 70 процентов по статистике, а на самом деле был, вероятно, еще выше. Водителям постоянные разъезды позволяли иметь любовниц в разных населенных пунктах. А солдату во времена диктатуры военных вряд ли хоть одна крестьянка решилась бы в чем-нибудь отказать.
Фармер продолжал с кафедры свой рассказ: завершив исследование, он вернулся в США, сел за компьютер и вошел в MEDLINE[9]. Ввел запрос “СПИД”, и на экране появились тысячи ссылок на статьи. Изменил запрос на “СПИД и женщины” – нашлось всего несколько статей.
– А когда я написал “СПИД, женщины, бедность”, система ответила: “По вашему запросу статей не найдено”.
Фармер указал на экран у себя за спиной, теперь занятый многократно увеличенной схемой исследования, проведенного в Канжи.
– По ряду причин людям неловко говорить о таких вещах. Ладно. Но если мы хотим остановить СПИД, то должны в них разобраться. Острее всего проблема СПИДа стоит в странах, где наиболее ярко выражено неравенство и бедность достигает крайних пределов. Уверен, профессор Монтанье со мной согласится: двойные инфекции – важный сопутствующий фактор, но обсуждаемые факторы еще важнее. Необходимо уничтожить социальное неравенство, а это сделано лишь в немногих странах. – И он закончил одним из своих излюбленных способов, процитировав пациента: – Одна жительница Канжи сказала мне: “Хотите избавить женщин от ВИЧ? Дайте им работу”.
Я постепенно начинал понимать, как Фармер совмещает практический опыт и философию. Пытаясь бороться с ТБ и СПИДом на Центральном плато, он пришел к необходимости опровергать не столько мифы третьего мира вроде веры в колдовство, сколько мифы мира первого, такие как теории экспертов, преувеличивающих способность неимущих женщин ограждать себя от СПИДа. Конечно, сейчас его слушала Куба, маленький одинокий иконоборец Западного полушария. Поэтому полупустой амфитеатр откликнулся долгими, бурными аплодисментами.
Фармер говорил мне, что ему приятно посидеть на конференции, но там он проводил не так уж много времени – чаще лежал на кровати в нашем гостиничном номере, подложив подушки под спину и под колени, с ноутбуком на животе. Время от времени его одолевала дрема, и тогда он вскакивал и принимался мерить шагами комнату, размахивая руками и приговаривая себе под нос: “Ну давай же, Пел, давай”. И снова стучал по клавишам. Работал над заявкой для UNAIDS, над еще одной заявкой на грант (когда тебя никто не финансирует, сколько спонсоров ни ищи, все мало), над комментарием к редакционной статье, ставящей под сомнение целесообразность лечения МЛУ-ТБ в России.
– А это для кого? – спросил я.
– Для “Туберкулеза и легочных заболеваний”[10], – ответил он, не прекращая печатать. – Наверняка вы получаете его дома.
Иногда он отвлекался на доработку своей новой книги “Патологии власти” (Pathologies of Power). У него был с собой переплетенный экземпляр черновика. В одной главе он сравнивал два способа, которыми боролись со СПИДом на Кубе, – собственно кубинский подход и американский карантин в отношении ВИЧ-инфицированных гаитянских беженцев, организованный в начале девяностых на военно-морской базе в Гуантанамо. Фармер зачитывал вслух отрывки из книги уважаемого американского политолога, который тоже сравнивал эти два карантина и считал их более или менее равноценными.
– У меня от этого кровь закипает, – сказал он.
Фармер не одобрял карантина для больных СПИДом:
– Как эффективная мера борьбы с заболеваниями, передающимися половым путем, карантин никогда себя не оправдывал. И в Гуантанамо, и у кубинцев, – продолжал он, – санатории для больных СПИДом строились на карантине. Но говорить, что они не отличались, – значит лгать.
Он опрашивал нескольких гаитян, прошедших карантин в Гуантанамо, и наслушался о них историй о жестоком обращении со стороны американских военных: о еде с червяками, о принудительных анализах крови и насильственных инъекциях контрацептива длительного (до полутора лет) действия Депо-Провера, о побоях в ответ на протесты. Причем необязательно было верить гаитянам на слово. В 1993 году американский федеральный судья дал карантину нелестную характеристику и постановил его прекратить как противоречащий конституции.
Другой карантин для ВИЧ-инфицированных на Кубе проводился под эгидой кубинского правительства в городке Сантьяго-де-лас-Вегас, расположенном всего в часе езды от Гаваны. Доктор Перес сыграл важную роль в этой истории. Он отвез нас туда на своей видавшей виды русской “ладе”.
Я с удовольствием разглядывал загородные пейзажи, видя в них прежде всего контраст с Гаити: электрические провода, орошаемые поля. Мы свернули с шоссе на более узкую мощеную дорогу, и через некоторое время доктор Перес объявил:
– Мы приближаемся к концлагерю. Сейчас увидите, что у нас тут за концлагерь.
Так назвали кубинский санаторий для больных СПИДом в редакционной статье газеты “Нью-Йорк таймс”.