Справа от нас находилась территория, явно принадлежавшая когда-то большому поместью. Мы свернули на подъездную дорожку. Из ворот как раз выезжал на велосипеде молодой человек с завидной мускулатурой, голый до пояса, зато в берете.
– Остановитесь, пожалуйста! – попросил Фармер докторского водителя.
Он вылез из машины и позвал велосипедиста:
– Эдуардо!
Эдуардо вздрогнул, спрыгнул с велосипеда и с широченной улыбкой заключил Фармера в объятия. Бывший солдат, он заразился СПИДом в Африке и лечился у доктора Переса. Фармер познакомился с ним в прошлый приезд и тоже немножко его полечил. Я никогда не слышал, чтобы Фармер жаловался на чрезмерное количество пациентов, а вот спокойно обходиться совсем без них он, судя по всему, не мог нигде. Так что на Кубе Перес одалживал ему кого-нибудь из своих.
Фармер сел на место, и мы поехали дальше. Дорога вела вверх, к старой асьенде. Прежний ее хозяин, состоятельный кубинец, бежал во время революции. Внутри было много комнат, высокие потолки. Кое-где на стенах темнели пятна, но в целом здание не выглядело запущенным. Скорее “разжалованным” – смотришь на место, где по идее должен стоять высокий комод из красного дерева, а там серенький картотечный шкаф.
За обедом в главном здании доктор Перес изложил нам собственную версию истории санатория. Он рассказал, как вместе со своим начальником Густаво Коури докладывал Фиделю Кастро о малярии в Африке. И вдруг Кастро спросил: “А как вы собираетесь оградить Кубу от СПИДа?”
– Густаво ответил: “СПИД – это мелочи”, – продолжал Перес. – А Фидель дернул себя за бороду и сказал: “Ты сам не знаешь, о чем говоришь. СПИД станет болезнью века, и твоя задача, Густаво, предотвратить его распространение на Кубе”.
Кубинские власти решили изолировать ВИЧ-инфицированных в старой асьенде, в условиях армейской дисциплины. Сначала контингент состоял из солдат, затем превратился во взрывоопасную смесь из солдат и гомосексуалистов. Последним, без сомнения, пришлось очень несладко, хотя хорошо кормили и лечили здесь всех и каждого. Когда несколько лет спустя учреждение возглавил доктор Перес, он разрешил посещения, распорядился снести стену вокруг санатория – “потому что приезжали репортеры и карабкались на деревья” – и стал потихоньку менять правила. Сначала позволил выходить по пропускам тем, кто твердо усвоил необходимость безопасного секса, а со временем и вовсе снял карантин. По словам Переса, он думал, что тут-то все больные и разъедутся, но остались аж 80 процентов, отчасти потому, что условия в санатории им создали лучше, чем где бы то ни было.
Доктор Перес устроил нам экскурсию по жилищам пациентов, маленьким домикам и квартирам среди садов, в тени пальм. Поселение напоминало американский пригород, где проживают представители рабочего класса. Заглянули мы и к Эдуардо – он размещался в трех небольших комнатах. На письменном столе стояла фотография Фармера, моментальный снимок. Заметив его, Пол густо покраснел и долго не мог отвести глаз. Придя в себя, он обратился к Эдуардо:
– Вижу, ты все еще куришь.
Эдуардо тотчас протянул ему пачку сигарет. Фармер со смехом оттолкнул его руку:
– Да нет, я имел в виду, что пора бы тебе бросить!
Экскурсия продолжилась. Фармер то и дело повторял, как же здесь тихо и приятно, и в конце концов я сказал ему:
– А по-моему, какое-то уныние навевает.
– Серьезно? – удивился он. – По сравнению с местами, где я вырос, тут очень даже мило. У них есть газовые плиты, кондиционеры, электричество, телевизоры.
На самом деле тревожили меня вовсе не жилищные условия в санатории. Я чувствовал, что Фармер временно отключил свое критическое восприятие, обычно беспощадное. Мне казалось, он только и ищет, что бы еще похвалить. Поэтому я занялся противоположным. Может, мне просто хотелось поспорить. Но ему, очевидно, не хотелось. Он не стал развивать тему.
Пока мы прохаживались туда-сюда, я твердил себе, что теперь-то легко судить, как то или иное общество реагировало на СПИД в первые годы страшной здравоохранительной катастрофы, когда все затмевала паника. А сравнивать реакцию Соединенных Штатов и Кубы вряд ли справедливо, страны ведь такие разные по размеру и сложности. Но еще вопрос, стал ли бы я цепляться за подобные оговорки при обратных результатах. К 2000 году общие показатели заражения ВИЧ и смертей от СПИДа в США снижались, однако болезнь и смерть поразили там куда больший процент населения, чем на Кубе, а ВИЧ превратился преимущественно в проблему гетеросексуалов и сосредоточился среди американской бедноты. Тогда как у Кубы показатели заражаемости ВИЧ были самыми низкими в Западном полушарии, а ее статистика по ВИЧ, возможно, одной из самых точных в мире – по той простой причине, что анализы здесь не считались делом добровольным и сдавали их миллионы. В 2000 году положительные результаты анализа на ВИЧ обнаружились всего у 2669 человек из одиннадцатимиллионного населения острова. У 1003 из них ВИЧ развился в СПИД, умерли 653. Лишь пять детей получили ВИЧ от матерей, и все они до сих пор оставались живы. Поскольку Куба поторопилась очистить свои банки крови, всего десять человек заразились ВИЧ от переливаний. Можно бы предположить, что остров защитило эмбарго США, но, с другой стороны, в начале эпидемии Куба вела активную торговлю с Африкой.
Мы направились обратно в Гавану. Перес сказал, что утром ему звонили из посольства Барбадоса, хотели, чтобы он обследовал дочку посла.
– Но я с ней даже не знаком. Вчера они пять раз мне звонили. Как бы то ни было, сегодня я с Полом Фармером.
Похоже, Фармера с Пересом объединяло еще и любимое хобби – навещать больных. Перес, приезжая в Бостон, с удовольствием сопровождал Фармера в обходах. И Фармер вскоре после нашего приезда в Гавану спросил:
– А мы посмотрим пациентов, Хорхе?
– Ну конечно, а как же.
Кроме того, Перес повел его знакомиться с главным судмедэкспертом Кубы, руководителем группы, нашедшей тайную могилу Че Гевары в Боливии или, по некоторым версиям, заявившей о находке. Судебный медик встал из-за стола, чтобы громко, с выражением, временами даже с пафосом рассказать эту историю. Описал, как они применяли математическое моделирование, как работали кубинские специалисты – археолог, химик-почвовед, геолог и ботаник – и как поиски, продолжавшиеся триста дней, наконец привели их к останкам, которые удалось идентифицировать и потихоньку вывезти на Кубу.
– Мы находили героев. Я находил своих героев. Мы гордились собой – как исследователи, как ученые и из-за революции. Это очень важно для революции. Как и добросовестное выполнение своей работы.
Ужинали мы в гостях у Переса. Размерами и обстановкой его дом примерно соответствовал американской квартире в приличном жилищном комплексе. Фармер не преминул обратить мое внимание на то, что водитель садится за стол вместе с семьей. В другой раз мы ужинали в ресторане, якобы одном из любимых заведений Хемингуэя (в Гаване таких было, пожалуй, не меньше, чем в Ки-Уэсте). Мужчины с гитарами, окружив наш столик, исполняли “Эль команданте”, печальную балладу о Че. А в гостинице Фармеру предоставлялась возможность потешить свою слабость к перечислению названий. В вестибюле стояла клетка, где обитали несколько какаду. Приходя и уходя, Фармер непременно останавливался на них посмотреть. “Кстати, “попугаеобразные” по-латыни psittaciformes. Я помню, потому что есть такая болезнь – пситтакоз”. Еще в гостинице был аквариум и несколько маленьких прудов с рыбками. Над ними он тоже склонялся и сыпал названиями видов: “Голубой гурами, черная моллинезия, неон обыкновенный, синештриховый барбус”.
По меркам Фармера, на Кубе он действительно отдыхал. Почти везде, где бы он ни работал – в Сибири, на Центральном плато Гаити, в северных трущобах Лимы, в осажденном Чьяпасе, – он мог получать и отправлять имейлы. Но на Кубе из-за эмбарго он оказывался отрезан от привычной электронной рутины. Позже ему предстояло за это расплачиваться, но на данный момент он был свободен от просьб и обязанностей, которыми его ежедневно заваливали по электронной почте повсюду, кроме Кубы.
Фармер путешествовал больше всех, кого я знаю, – и меньше всех видел открыточных достопримечательностей. В Перу он не посещал Мачу-Пикчу, в Москве не ходил в Большой театр. Да и на Кубе обходился без культурной программы. Старую Гавану он наблюдал большей частью мельком, в окно “лады” доктора Переса. Город, напоминающий потускневшую фамильную драгоценность, радовал глаз (по крайней мере, посторонний) полуразвалившимися карнизами, аркадами и портиками, но особое очарование обретал теплыми ветреными вечерами, когда о мол бились волны, осыпая брызгами влюбленные парочки, гуляющие по набережной Малекон. Однако Фармер словно бы встроил себе сигнализацию, при каждом приятном ощущении включавшую напоминание: “Ты забываешь о Гаити”. Задумчиво глядя на монументальные баньяны вдоль дороги, по которой вез нас шофер Переса, он тихо произнес:
– Я восемнадцать лет работаю в Гаити, но там стало только хуже.
А в какой-то момент сказал мне:
– Мы слишком мало сделали в Гаити.
– А как же “Занми Ласанте”?
– “Занми Ласанте” действительно оазис, самое приличное из подобных учреждений в стране. Но до Кубы не дотягивает. Кубинцы организовали бы дело лучше.
Все время нашего пребывания на Кубе Фармера окружали заботливым вниманием, чему он не уставал удивляться. Доктор Перес руководил больницей, организовывал конференцию, да еще принимал верного кандидата на Нобелевскую премию в лице Люка Монтанье. Тем не менее большую часть каждого дня и все вечера он проводил с Фармером. Однажды перед сном в гостиничном номере Фармер поднял взгляд от компьютера и поинтересовался моим мнением, что же тому причиной.
Я подозревал, что он редко задает вопросы, на которые не имеет ответа. А значит, ради сохранения мира мне следовало бы постараться угадать, что он хочет услышать. Я же вместо этого сказал, что, по-моему, кубинцам по душе нападки на политику США относительно Латинской Америки в его статьях, его откровенное восхищение медициной и здравоохранением их родины, его попытки наладить связи между Гарвардом и Кубой.