Тут его взгляд упал на часы. Он уже опаздывал на утреннее заседание. Фармер помчался к выходу, на ходу натягивая пальто. За ним по ковру волочился выскользнувший из портфеля компьютерный шнур.
– Сэр! – окликнул его швейцар, поднимая упавшие перчатки.
– Ой, спасибо! – обрадовался он и с надеждой спросил: – А снег будет?
Швейцар придержал ему дверь, и Фармер ссутулился, ныряя в ледяной январский воздух.
Вечером он выглядел получше. Главный переговорщик от российской стороны, потрясая переведенной на русский статьей Фармера “Новая волна туберкулеза в РФ”, провозгласил: “Вы единственный, кто понимает про наш туберкулез”. Потом разгорелись споры вокруг представленного Фармером предварительного плана для тюрем, особенно по вопросу дополнительного питания для больных ТБ. Разве для лечения необходимо дополнительное питание? Некоторые считали, что нет. “Мы поцапались из-за еды”, – сообщил Фармер. Но от иного рода конфликтов он заставил себя воздержаться.
Прогноз погоды взбодрил его – в Москве обещали снег. Фармер вообще любил буйство стихий.
– Хочу метель! – заявил он.
Фармер говорил мне, что политические игры на арене международного здравоохранения даются ему нелегко.
Но игроком он, очевидно, был хорошим, и в Москве к нему словно бы день за днем возвращались силы, он вновь стал улыбаться – и вновь каким-то чудом складывалось впечатление, будто он одет элегантно.
Некоторые участники заседаний продолжали настаивать на том, что дополнительное питание для заключенных – неоправданная трата денег, но потом один из переговорщиков отвел Фармера в сторонку и посоветовал подсунуть еду в бюджет, обозначив ее как “витамины”. Это сработало. В конце концов Всемирный банк согласился отдать примерно половину ссуды тюрьмам. На данный момент планировался первый взнос в размере 30 миллионов долларов с последующим ростом общей суммы – ориентировочно до 100 миллионов. Но сам факт предоставления ссуды оставался под вопросом. Не возникало сомнений, что Министерство здравоохранения окажется недовольно своей долей. Как бы то ни было, своих основных промежуточных целей Фармер достиг и Гольдфарба от осуществления его “плана Б” удержал.
Вечером, в гостиничном номере, Фармер сказал:
– Полная победа, как тут не радоваться! Ну что, Алекс, ты доволен?
– Доволен, – ответил Гольдфарб, – но я всегда вижу две стороны. Мне же и разбираться с этими тридцатью миллионами. Следить, чтоб не растащили.
– Так это же твои друзья. Ну украдет один на водку, другой – на подарок для своей девушки. Подумаешь. – Фармер восседал на подоконнике, поскольку все стулья в комнате были завалены бумагами. Он указал на привезенную его ассистентом из Бостона стопку пвизовских бланков, вот-вот готовую обрушиться: – Видишь, Алекс, разницу между твоей жизнью и моей? Это для благодарственных писем за двадцатипятидолларовые пожертвования в ПВИЗ.
– Ты сам этим занимаешься? А где берешь адреса для рассылки? Покупаешь базы данных?
– Да ну тебя! Адреса накопились за тринадцать лет. А тебе только и написать: “Дорогой Джордж Сорос, спасибо за двенадцать миллионов”. – Фармер взял несколько незаполненных бланков: – Ну-ка посмотрим. Мне надо поблагодарить: подругу бабушки, студентку, экономиста-левака, историка, секретаршу из моего отдела, администратора оттуда же, педиатра…
Похоже, оглашение списка еще улучшило его настроение, и без того приподнятое. Мне, если честно, показалось, что он хвастается.
Интересовало меня и мнение Алекса о Фармере. “Пол такой хрупкий, – сказал он мне в приватной беседе. – Такой худенький. Он как Чехов. Им движет не что иное, как сентиментальность. Впрочем, я еще не встречал толкового человека, который не утверждал бы, что сентиментален или что работает ради высшего блага. Даже в сфере бизнеса, а уж в международных делах и подавно”.
Фармер же, со своей стороны, говорил об Алексе так: “Только мать может любить такого. Я его люблю, правда. И вся эта затея с Россией удастся, и знаете почему? Потому что он меня тоже любит”.
Судя по всему, их дружба подпитывалась спорами, и “питания” ей хватало. Взять, например, такую тему, как Куба. Насчет кубинской медицинской статистики Алекс высказывался следующим образом: “Полагаю, товарищ Кастро большой мастер наводить дисциплину, так что и здравоохранение у него должно ходить по струнке. Товарищ Берия в сибирских тюрьмах тоже навел бы порядок. Расстрелять кое-кого, и все”.
Или взять российских заключенных. Фармер спрашивал: “Если большинство из них сажают за моральное уродство, то отчего же их количество так резко повышается во время общественных и экономических кризисов или перемен?”
Алекс смотрел на это иначе. Однажды вечером за ужином он заметил:
– Ничего хорошего нет в этих заключенных. Они важны с эпидемиологической точки зрения.
– Наш главный спор, – прокомментировал Фармер.
– Нет, не так, – сказал Гольдфарб. – Примерно половина из них не должны сидеть.
– Три четверти, – возразил Фармер. – Ладно тебе, Алекс. Это же преступления против собственности.
– Но двадцать пять процентов должны сидеть пожизненно.
– Нет. Десять процентов. Ты меня считаешь наивным.
– Ты не наивный, – сказал Гольдфарб. – Все ты понимаешь. Просто не желаешь смириться с тем, что…
– Люди не ангелы.
– Нет! Сволочи. Ты не наивный. Ты просто умеешь игнорировать все, что тебе неприятно, поэтому ты и не ученый. Ты игнорируешь факты.
– Но ты все равно меня любишь.
– Еще бы!
Фармер действительно любил бури, хотя, упоминая об этом, почти всегда добавлял, что беднякам от разгулявшихся стихий гораздо больше горя, чем всем прочим. В Москве он хотел метели, но нам достался просто снегопад. Немилосердно холодной ночью мы возвращались в гостиницу, шагая по скользким тротуарам. Фармер натянул на нос свой красный шарф, и очки его затуманились. Мы уговорили три бутылки красного. Я сказал:
– Знаете, а вы как будто еще похудели с тех пор, как мы двинулись в путь.
– Долгое вышло путешествие, – ответил он.
– Ну, это было интересно, – заметил я. – Мне нравится Алекс.
– Рад слышать. Алекс замечательный. Когда мы только познакомились, я на него ужасно разозлился за это высказывание о заключенных. – Он изобразил русский акцент: – “Скверные люди, но важные с эпидемиологической точки зрения”.
Я вспомнил их последний спор, вспомнил, как Фармер упорно снижал количество заслуживающих тюрьмы. Продолжи он в том же духе, дожал бы до одного процента, если не до нуля, подумалось мне.
– Думаете, я псих? – спросил он.
– Нет. Но некоторые из них совершили чудовищные преступления.
– Знаю, – ответил Фармер. – И верю в историческую точность.
– Но вы всех прощаете.
– Да, наверное. Думаете, это безумие?
– Нет, – сказал я. – Но эта битва, по-моему, из тех, что невозможно выиграть.
– Ничего. К поражению я готов.
– Но бывают маленькие победы, – добавил я.
– О да! И как же я их люблю!
Мысли у меня уже немного путались, язык чуть-чуть заплетался. Я попытался сформулировать гипотетический вопрос, призванный продемонстрировать глубокое понимание его бродячей жизни.
– Вы прекрасный человек, – начал я, положив ему руку на плечо, – но без вашей клинической практики…
– Я был бы никем, – перебил он.
Часть VПДБ
Глава 24
В июле 2000 года фонд Билла и Мелинды Гейтс выделил “Партнерам во имя здоровья” и ряду других организаций 45 миллионов долларов на искоренение МЛУ-ТБ в Перу. Можно сказать, исполнил заветную мечту Джима Кима. Уильям Фейги, научный консультант фонда и человек, стоявший за грантом, рассказывал следующее. Несколько организаций, занимавшихся одной и той же проблемой в сфере международного здравоохранения, годами соперничали друг с другом, пока он не пришел к их руководителям с сообщением: “Гейтс хочет дать на это грант, но только один”. После чего враждующим сторонам понадобилось всего два часа на примирение. Джим позаимствовал эту стратегию. Он взял в соратники некоторых потенциальных и бывших противников, таких как туберкулезный департамент ВОЗ. Деньги должны были поступать через Гарвардскую медицинскую школу, но непосредственно претворять в жизнь программу лечения в Перу предстояло “Партнерам во имя здоровья”.
Грант был рассчитан на пять лет. За это время, по предварительным оценкам Джима, им предстояло провести через терапию около двух тысяч больных хроническим МЛУ-ТБ и вылечить не менее восьмидесяти процентов. А там уже перуанские власти возьмут страшное заболевание под контроль. Тогда мир убедится, что с МЛУ-ТБ можно бороться по всей стране, а заодно получит технологии и недорогие инструменты для достижения этой цели. Если, конечно, все получится. “Партнерам во имя здоровья” и их помощникам надлежало превратить локальный здравоохранительный проект в государственный, а подобное “увеличение масштаба” неизбежно влечет за собой проблемы. “Иногда мне кажется, что у меня вот-вот взорвется голова!” – говорил мне Джим. Однако в успехе он не сомневался.
Не сомневался в нем и Фармер, хотя и разводил порой суету, как и над всяким проектом, – в данном случае отчасти для того, чтобы Джим не отвлекался и не прекращал суетиться. Сам же он беспокоился о побочных эффектах. Когда люди, давно поддерживающие ПВИЗ, узнают про грант – новость попала на первую полосу The Boston Globe, – не решат ли они, что организации больше не нужны их пожертвования? Не заподозрит ли кто-нибудь ПВИЗ в продажности? Выступая перед сподвижниками и жертвователями, Фармер стал рассказывать о “необычных альянсах”. Для наглядности он показывал фотографии, например, Фиделя Кастро с папой римским, Биллом Гейтсом и Бритни Спирс. Слушатели смеялись, а Фармер объяснял насчет гранта Гейтсов: “Это просто чудо, но оно существует только для перуанского проекта. А мы существуем для бедных. Нам важны все их проблемы: несчастные случаи, ножевые ранения, ожоги, эклампсия. А попробуйте попросить у какого-нибудь фонда денег на подобные вещи. Вам ответят: у нас правила, в них нет таких пунктов, смотри том третий нашей инструкции по соисканию грантов. ПВИЗ крупно повезло, но это не решает проблемы наших дочерних организаций в Чьяпасе, Роксбери, Гаити. – Тут он делал паузу и, улыбаясь с кафедры давним друзьям ПВИЗ, провозглашал: – Так что отставка вам не светит!”