Джон вспомнил, что в камбузе, в ящике лежали сигнальные ракеты. Он передал штурвал Хелен.
– Держи крепко, если увидишь камни, правь в любую сторону.
– Давай скорее, Джон, я боюсь.
– Я быстро.
Ящики оказались завалены разным мусором. Джон разгрёб его и открыл один из них. Несколько сигнальных ракет в плотном картонном корпусе лежали в рядок. На каждой из них на капсюле имелась отметка красной краской. Джон взял парочку. Выскочил на борт и выстрелил в сторону суши.
Красный шар поднялся в небо, на мгновение потерявшись в низких облаках, вывалился назад и пошёл к воде. Джон проводил падение взглядом. Ему показалось, что красный отсвет обозначил какую-то тень, не похожую на камни. Он выстрелил вторую ракету, направив её по пологой траектории в ту же сторону.
Красный шар пролетел над объектом, осветив его под разными углами. Вопреки промозглой погоде Джона бросило в жар. Он кинулся к штурвалу и буквально вырвал его из рук Хелен.
– Джон, ты чего? – вдова Олбрайт испугалась не на шутку.
Джон ничего не ответил, молча повернув штурвал. Через минуту из пелены снега проступила лежащая на боку «Монтана». Верхний люк её был открыт и наполовину притоплен. Морская вода омывала брюхо подлодки изнутри. Хелен и прибежавшая на шум супруга Джона, Тереза, застыли перед трагическим зрелищем. Многое стало понятно без слов.
Джон осторожно пришвартовал судно к берегу. Знакомую местность было не узнать. Там, где находился посёлок, растянулся каменный завал, оканчивающийся далеко в море. От жилья и прочей инфраструктуры почти ничего не осталось. Не было замечено и никакого людского присутствия.
У Хелен и Дориты Круз выступили слёзы. Они ходили вдоль каменного языка, пытаясь найти следы жителей, будто это могло им помочь понять, что люди не погибли под камнями, успев спастись.
– Куда они могли уйти? – с мольбой в голосе, желая услышать ответ, дарующий надежду, обратилась Хелен к Джону.
Джон ответил не сразу. Закрыл глаза, обдумывая ответ.
– Хелен, боюсь, что Панчезе был прав, каким бы идиотом он нам не казался. Никто не спасся, оползень прошёлся ровно по всему посёлку. Думаю, он случился ночью, потому никто и не успел среагировать, – Джон потупил взгляд и нервно затеребил подол меховой куртки. – Земля им пухом.
– Что ты такое говоришь, Джон? Не может такого быть. Не может, – Дорита обняла маленького сына, словно хотела защитить его от страшной правды. – Они ушли в другое место, Джон.
– Нет, они не ушли. Если бы они успели что-то предпринять, то первым делом отогнали бы «Монтану» подальше от берега. Они не сделали этого. Беда случилась внезапно. А я всегда считал, что это озеро когда-нибудь прорвёт берега.
– Мы теперь одни остались? – у Хелен подогнулись ноги.
Она присела на большой холодный камень, опустила голову на ладони, лежащие на коленях, и зарыдала. Дети обступили и вразнобой пытались успокоить мать.
– Не время реветь, дамы, – Джон обратился к жене Иде, показав глазами на плачущих женщин, чтобы она успокоила их.
Через несколько секунд на месте посёлка ревели три женщины. Успокаивали их собственные дети, с трудом переживавшие плачь матерей. Джон прошёлся вдоль берега. Нашёл порванную сеть, моток пеньки, присыпанной галькой у самого берега. Для себя он уже нашёл решение и ждал, когда женщины будут готовы его слушать.
– Надо возвращаться на прежнее место, – уверенно произнёс он, когда плач затих.
– К Панчезе? – с неудовольствием в голосе переспросила Хелен.
– К нему. Как видите, он был прав, и с этим не поспоришь, – Джон окинул взглядом безжизненный оползень, ставший могилой целой возрождающейся цивилизации.
– А может, к русским? У них там говорят настоящий посёлок, не хуже нашего, – робко предложила супруга Джона.
– До русских не хватит топлива. Да и мореход из меня никакой, – Джон испугался этой затеи, грозившей слишком большой неизвестностью. – У нас есть жильё, а сейчас зима, и если хотите дожить до тёплого лета, нужно возвращаться в пещеру, к Брайану, каким бы придурком вы его не считали.
Матвей то приходил в себя, то снова проваливался в забытьё. В пограничном состоянии его терзали видения. Он видел оскалившуюся окровавленную медвежью пасть, крики Павла, хрип, доносящийся из разорванной трахеи и саму пузырящуюся трахею, дождь, напуганного одинокого медвежонка, огромные серые волны. Одни и те же картинки мелькали в беспорядке, а за ними прочно обосновалось чувство потери. Матвей не мог определить, потерял ли он что-то или потерялся сам. Чувство довлело над ним, добавляя драматизма мелькающим картинкам.
Иногда он ощущал падающую на лицо влагу. Матвей не осознавал этого, но тело реагировало само. Рот открывался, пытаясь поймать дождевые капли. Ослабшее от потери крови, от заживления серьёзной раны, от измождения без пищи и воды, тело остро нуждалось в калориях и витаминах.
Когда Матвей пришёл в себя в первый раз, он смог понять, что лежит в воде. Ему хватило сил повернуть голову набок и попытаться напиться. Вода оказалась почти пресной, немого солёной и с рыбьим душком. Матвею было на это плевать. Он пил, пил и пил, пока не отключился.
Он долго находился в энергосберегающем беспамятстве. Лишь изредка сознание возвращалось к нему. Он помнил ветер и шторм, закидывающий его брызгами, тёплое солнце, согревающее кожу, скрежет по дну шлюпки. В каком порядке виделись эти картинки, Матвей не помнил. Все его пробуждения смешались в зацикленный калейдоскоп, повторяющийся в мыслях даже в бессознательном состоянии.
Первый раз Матвей надолго пришёл в себя как-то ночью, под светом звёзд. Тело трясло от холода. Изо рта поднимался пар. Только в этот раз он осознал ситуацию, в которой оказался. Кругом бескрайний океан. В какой стороне дом, он не знал, но это пока ещё не сильно его беспокоило. Организм был слаб, чтобы ставить эту проблему на первое место.
Матвей сел и долго боролся с головокружением, возникшим из-за слабости. Волны мягко играли со шлюпкой, методично стукаясь о борт. Вспомнились давние времена, когда они с отцом сутками напролёт колесили по чёрной воде на самодельном плоту. Бывало, что Матвей просыпался среди ночи, потревоженный непонятными звуками и долго не мог уснуть, прислушиваясь и теряясь в страшных догадках об их происхождении. Точно так же вода билась тогда о плот. Точно так же бывало, когда простуда заставала его на воде, и было зябко, и некуда спрятаться от всепроникающего холодного ветра.
Матвей задрал голову вверх, чтобы понять, как расположены на небе звёзды, пытаясь представить, в какой стороне дом. Небо кружилось и никак не хотело остановиться. Понять в этой круговерти не удалось ничего, он только заработал лёгкую тошноту. Матвей перебрался ближе к носу. Там лежали некоторые вещи, в том числе и непромокаемый тент. Матвей попытался с ним совладать, но не осилил. Руки не слушались его. Тогда он просто забрался в кучу, чтобы хоть как-нибудь согреться.
Это ему удалось. Матвей нашёл удобное положение, и сон начал овладевать им, как только организм почувствовал комфорт. Небольшое усилие вызвало учащённое сердцебиение. Прежде чем отключиться, он слышал его стук, внушающий мысль о том, что пока бьётся сердце, он сможет бороться за жизнь.
Океан после катастрофы формировал новые течения, приходя к температурному балансу. Тёплая вода с материков и нагревающаяся у границ с ними стремилась к полюсам. Она не шла прямым курсом, закручивалась вдоль берегов, набирая силы и только потом направлялась к полюсу, где охлаждалась и, набирая скорость, неслась назад к материковым берегам. Утлая шлюпка с раненым Матвеем попала в тёплое течение, несущее его к полюсу. Температура падала с каждым часом.
Звёзды на тёмно-синем небосводе разгорались до непривычной для наблюдателей с Новой Земли яркости. Небо на полюсе было чистым, свободным от туманов и лишней влаги, способствуя улетучиванию тепла в космос. Матвей зарывался всё глубже, трясясь от озноба. Он был уверен, что у него поднялась температура. Рана на груди ныла и неприятно саднила. Ему очень хотелось взглянуть на неё и обработать. Матвей чувствовал, что заживление идёт не совсем хорошо.
К утру температура опустилась почти до нуля, но приподнявшееся над горизонтом солнце быстро согрело воздух. Матвей захотел пить сильнее, чем согреться. Он высунул нос из кучи вещей проверив им температуру воздуха. Свежо, но не так, как ночью. Матвей растолкал вещи в сторону, поохал от боли в груди. Ему представилось, как поломанные рёбра царапают грудную клетку изнутри.
Это было первое осознанное утро на шлюпке. Сколько дней прошло с того момента, как он спасся, Матвей не знал. Он глянул на свои руки. Запястья стали тонкими, как у ребёнка, пальцы сделались костлявыми и длинными. Матвей даже отвернулся, чтобы не видеть своих рук. Они напоминали ему руки покойника.
Дно шлюпки на четверть было залито грязной водой. В ней плавал разный мусор, но больше всего было рыбьей чешуи. Превозмогая боль, Матвей нагнулся над водой, задержал дыхание и сделал глоток. От воды заломило зубы. Она была очень холодной. Ледяная струя потекла по внутренностям, охлаждая тело. Матвея зябко передёрнуло. Он застонал. Рефлекс вызвал сильную боль в груди.
– Осторожнее, дружище, а то рассыплешься на запчасти, – предупредил сам себя Матвей.
Он снова наклонился и сделал глоток. Сердце от незначительного усилия заколотилось как у загнанного зайца. Слабость давала о себе знать. Матвей сделал два глотка и выпрямился, прислушиваясь к реакции организма. Внутренности отозвались урчанием. Теперь он хотел есть.
В шлюпке, разумеется, имелись припасы, большую часть из которых готовил он сам. Стараясь не тревожить верхнюю часть тела, Матвей полез разбирать вещи. Как назло, мешки с едой лежали в самом низу. Он умудрился просунуть руку, нащупать узел и развязать его пальцами одной руки. В мешке лежали подмоченные куски вяленой оленины.
Матвей вынул один и без сил откинулся на спину. На лбу выступил пот, сердце частило, отдаваясь ударами в ушах и голове, в ране запульсировало. На ближайшие несколько часов можно было больше не двигаться. Матвей дождался, пока организм успокоится, после чего вонзил зубы в жёсткое мясо.