аложен наглухо. Дима собирался утром смурной и в спешке, и Даша не помнила, то ли вчера вечером она на него в очередной раз обиделась, то ли он на нее. Вроде бы они ничего такого друг другу не сказали. А обида осталась.
В «Инстаграме», как обычно, всё у всех хорошо, у всех довольные лица. Даша бродила по популярным профилям мам с детьми и не понимала, что с ней не так. Почему у нее не такое лицо, а обычное, уставшее, человеческое, которое с любыми фильтрами остается обычным. Почему она не может строчить вдохновляющие посты, полные женского счастья. Почему она, в конце концов, в свободное время не занимается спортом, не печет капкейки, не делает украшения и не учит иностранный язык, хотя, раз она #мамочкавдекрете, она должна делать хотя бы что-то одно из этого. А она, Даша, даже в школе пропускает год и никак не может начать делать зарядку. Почему Соня плачет, плачет, постоянно плачет. Почему Димка ни разу не подарил ей нормальный букет из пары десятков бордовых роз и не говорил, что любит больше жизни. Почему она, целуя Соньку в пяточки и в животик, радуясь каждой ее беззубой улыбке, смеясь над ее гримасами, все равно не чувствует себя неописуемо счастливой, как все нормальные мамы. Много всяких почему.
– Тихо, тихо, – зашептала Даша. – Тихо, девочка моя хорошая, тихо, тихо.
Но Соня не умела тихо. Она изгибалась у Даши на руках, словно ее не узнавала, и кричала, кричала, и не хотела брать грудь, и не хотела, чтобы с ней ходили по комнате и прыгали на фитболе, и снова было невозможно понять, чего она хочет. Сегодня ночью на ее зов вставал взъерошенный Димка и брался ее укачивать, но у него на руках Соня взвыла с новой силой, потом проснулась Тамара Ивановна и, подозревала Даша, весь подъезд. Тамара Ивановна выдала из своих запасов большую бутылку со святой водой и предложила умыть ею Соню, но это тоже не помогло. И вот опять.
– Почему ты не спишь? – спрашивала Даша Соню, таская ее на руках из комнаты в комнату. – Почему ты плачешь, что еще тебе надо?
Она не могла ее понять, она не могла даже почувствовать, почему ей плохо, словно Соня была не ее дочкой, а чужим ребенком, с которым Даша осталась впервые. Соня захлебывалась криком и отталкивала от себя Дашу, и себя было жальче, куда жальче, чем ее, и хотелось оставить ее в кроватке, закрыть за собой входную дверь и уйти из дома хотя бы часа на два. Может быть, и правда, как советовала Тамара Ивановна, дать ей прокричаться?
Даша встряхнула Соню и шлепнула ее по ножке.
– Прекрати надо мной издеваться, прекрати сейчас же! У меня скоро руки отвиснут! У меня голова от тебя болит! – выкрикнула Даша и замолчала.
Она вдруг поняла – как удар под дых, – что готова снова шлепнуть Соню и что очень этого боится. Себя боится. Потому что себя не знает.
Она отнесла дочку в ее кроватку.
– Не слушаешься меня, да? Тогда побудь одна, чтобы поняла, как себя вести! А то ты мне вовсе и не нужна такая, да, да!
Даша поспешно вышла из комнаты, плотно закрыла дверь, вытерла злые слезы и на кухне с ногами села на стул, плотно зажав ладонями уши.
– Прекрати орать! Орать прекрати! Ты меня слышишь там или нет? – закричала она.
Слезы обжигали веки. Соня плакала за закрытой дверью, плакала все жалобнее, с такой горечью и отчаянием в голосе, каких Даша еще никогда от нее не слышала. Потом она замолчала.
Даша даже не сразу поняла, что стало тихо, и эта тишина ее не обрадовала, а напугала. Она не знала, что происходит в комнате, и боялась туда заглянуть. В кончиках пальцев что-то заныло, живот скрутило от беспокойства и стыда, от жалости к Сонечке, от нежелания быть такой, какой она сейчас была. Злосердечной. Запомнит ли Соня ее такой? Могут ли такие маленькие дети что-нибудь помнить? Даша помнила себя с четырех лет, но вдруг бывает и по-другому?
Она приоткрыла дверь и заглянула туда. Соня спала в кроватке, где Даша ее оставила, раскинув ручки со сжатыми кулачками. Ее личико было одновременно сердитым и несчастным, и Дашу снова окатило волной стыда. Она чуть было не подхватила Соню на руки. Вместо этого она легла на их с Димкой диван, крепко обхватив себя руками. В левом виске пульсировала боль. Хотелось повторять только одно слово, острое и красное: никогда, никогда. И еще хотелось спать.
Чтобы отвлечься, Даша открыла «Инстаграм». У Лизы была новая стрижка. Даша машинально прошла по ссылке на салон красоты, отмеченный ею, и от неожиданности чуть не вскрикнула: в этом салоне работала Аня Никитина, та самая девушка, у которой ребенок родился раньше срока. Даша нырнула на личную страничку Ани, она оказалась закрытой, но Аня сразу приняла заявку, и Даша увидела фотку ее сына, Прохора. Тот был куда меньше Сонечки, но он был живой, живой!
Жалость к Сонечке вернулась с новой силой. Какая же она, Даша, мать, раз так обращается с ней?
Даша написала Димке: «Приходи пораньше сегодня, я с ней больше не могу». Димка сразу же ответил: «Нет, очень занят». Даша позвонила ему, но он, наверное, был на паре, потому что сразу сбросил вызов.
В дверь позвонили. Даша сжалась у себя на диване и решила не открывать. Позвонили еще раз, потом беспокойно завибрировал на подоконнике телефон.
Даша подошла к двери и посмотрела в глазок. На лестничной площадке стоял ее, Дашин, папа и ждал. Только этого еще не хватало. Даша насухо вытерла глаза, изобразила радость и открыла ему.
У отца было пальто, которое Даша раньше не видела, и, кажется, очки тоже новые.
– Привет, – сказал отец, будто они виделись пару дней назад. – Я шел из школы и решил к вам заглянуть. Вы никуда не собираетесь? Гулять?
Он дал шанс вежливо его выпроводить.
– Нет, – ответила Даша.
– Я бы выпил чаю, – сказал папа и пошел мыть руки. – Какое полотенце, Даш?
– Зеленое, – крикнула она из кухни и включила чайник.
Ей очень хотелось, чтобы ему все понравилось, и она достала листовой чай, и сахарницу, и печенье, и пирожки, которые вчера испекла Тамара Ивановна, и две одинаковые чашки.
– Сонечка спит? Скоро проснется?
– Скоро, наверное, она никогда надолго не засыпает.
– Это она в тебя пошла, ты до года, по-моему, вообще никогда не спала.
– Не помню такого.
– Зато я прекрасно помню. Я один раз заснул на работе. Пришел, сел в кресло в углу учительской, проснулся от звонка на перемену. Звонка на урок, что примечательно, я не услышал, и никто из добрых коллег меня не разбудил. Мало того, завуч провела урок за меня, можешь себе такое представить?
– А когда стало легче? – спросила Даша.
– Даже и не знаю, как тебе сказать. Лучше съем еще один пирожок. Ты научилась готовить?
– Это Тамара Ивановна, но я кое-что теперь умею. Так все-таки: когда мне будет легче?
– Мне, Дашка, до сих пор легче не стало.
Он засмеялся.
– Я серьезно!
– Будет, Дашка, конечно, все будет. Но в чем-то будет легче, а в чем-то сложнее. Например, я и знать не знал, что ты можешь так меня удивить. А твоя мама говорила, что к двум годам совсем другое дело. Но я, вообще-то, о другом хотел спросить. Дмитрий тебя не обижает?
– Нет.
– Правда?
– Правда.
Он посмотрел на Дашу внимательно, словно проверял, можно ли ей верить, и продолжил:
– Если что, ты мне скажи, я с него три шкуры спущу и чучело сделаю для краеведческого музея. Чтобы другим неповадно было. Следующий вопрос. Он тебе помогает?
– Нет.
– А по дому что-нибудь делает? Полы помыть, посуду…
– Редко, почти никогда. Все делает Тамара Ивановна, ну и я тоже, если успеваю.
– Воспитала матушка сыночка… – вздохнул отец.
– Она говорит, он должен учиться, а все остальное не так важно. И он правда очень много занимается.
– Ладно, хотя бы с Сонечкой он возится?
– Только если вместе со мной, потому что он ее, по-моему, боится, – честно ответила Даша.
– Хорошо устроился твой Дима: сел матери на шею, ножки свесил, еще и тебя в дом привел. Ты ему говори, когда нужна помощь. Он сам никогда не предложит, имей в виду. Вот прямо ртом и говори, русским литературным языком. Иногда можно и нелитературным, если обнаглеет, поняла?
Даша кивнула.
– А иначе нельзя, иначе ты себя загоняешь. Раз уж ты решила сюда переехать, я должен быть уверен, что тебе здесь помогают. Иначе иди домой. Хочешь домой?
Даша едва удержалась, чтобы не кивнуть. Она хотела домой больше всего на свете. Но только если всем вместе. Наверное.
Отец продолжал пить остывший чай, молча, будто он сказал все, ради чего приходил, и разговор был окончен.
Даша мыла посуду и думала, что бы сказать еще. Она очень давно не говорила с ним, в последнее время – только через маму, и он с ней тоже через маму, даже когда они были в одной комнате.
– Ты подожди, Соня скоро проснется, – сказала Даша.
– Да я пока и не собираюсь уходить. Наоборот. Дашка, угадай, в какой руке.
– В правой, – сказала она, убирая чашки в шкаф.
– Угадала.
Он протянул ей пятитысячную купюру.
– Потрать на себя. Только не на то, что нужно, а на то, что давно хочется. Платье купи себе новое, помаду, не знаю, что-то из ваших женских штучек. Только чтобы на себя обязательно.
– Это от мамы?
– Это от меня. Мама не знает, что я к тебе пошел. В общем, Дашка, корми ребенка, бери деньги и иди их профукай в свое удовольствие. Два часа тебе на все про все. С Сонечкой я побуду.
– Она не останется с тобой, – предупредила Даша. – Она будет все время орать.
– Вряд ли она будет орать громче, чем пятый Б на перемене.
Даша не сомневалась, что Соня умеет кричать куда громче, но не стала этого говорить. Тем более что Соня уже начала беспокойно ерзать, подхныкивать и подквакивать. Даша вытащила дочку из кровати, прижала к себе.
– Прости меня, – пробормотала Даша.
Соня смотрела на нее серьезно, словно понимала и знала намного больше, чем Даша, чем папа, чем любой другой взрослый.
Даша кормила Соню, прислушивалась, что там делает папа, и боялась, что он передумает.