Света, самая бойкая, шумная и язвительная в классе, лежала, уронив голову на стол, и, кажется, плакала. Ася никогда в жизни не видела, чтобы Света плакала.
Ася вышла в коридор и встала у окна. С неба сыпалась мелкая пепельная труха. По стадиону медленно шли две женщины со скандинавскими палками и сгорбленный мужик с биглем на длинном поводке. Бигль рвался вперед, мужик едва поспевал за ним.
По школьным коридорам прогремел звонок, как откуда-то из прошлой жизни.
– Что там у Яны Савельевой? – спросила Анна Михайловна. – Она звонила?
– Нет.
– И мне не звонила. Позвони ей сегодня, пожалуйста. Я за нее очень беспокоюсь. Она мне не отвечает, и мама ее тоже молчит.
Ася кивала и даже попыталась улыбнуться, и ей было стыдно за то, что Яна и на ее звонки тоже не отвечает.
– Его же в списках нет, – сказала она.
– Он есть в списках! У него фамилия другая! Он Орлов! – выдохнула Анна Михайловна. – Но это же ничего не значит, все равно надо надеяться, правда? Будем надеяться, да? Вот, например, в десятом «А» есть такой Демидов…
Бигль наконец-то вырвался на волю и носился по школьному стадиону как сумасшедший.
– Мы же с ним все замучились – вроде бы умный парень, но лентяй, а главное – уважения ноль, хамит, грубит, учителя для него – пустое место. Что он мне однажды сказал, это я даже повторить не могу. И вот ты знаешь, Ася, он, оказывается, с четвертого этажа, где аттракционы, где все полыхнуло-то, до последнего помогал детей выводить, пока сам не надышался, пробовал вручную карусели останавливать, которые не выключили и прямо с детьми бросили. Это я к чему? Его тоже не могли найти, его же в больницу увезли полуживого, без куртки, без документов, без телефона. А утром мать его позвонила – нашелся, представляешь, нашелся, поганец, слава богу! Я впервые со вчерашнего вечера вздохнула с облегчением! Так что… верить надо, верить.
Помолчав, она добавила:
– Я не буду сегодня урок проводить, идите все по домам. По городу не таскайтесь. Ты мне только позвони обязательно, если будут новости от Савельевой.
Ася почти дошла до дома, когда вспомнила, что сегодня понедельник, а значит – репетитор по алгебре. Ася перестала понимать алгебру в седьмом классе, и родители, гуманитарии, тоже не очень-то могли ей помочь. Мама еще в пятом однажды поздно вечером оттолкнула учебник и сказала, что это выше ее сил и что лично она школу давно закончила. В прошлом году Ася скатилась на тройки, и ей нашли репетитора – студентку Инну, которая так играючи умела объяснять непонятное, что Ася недоумевала, как сама не поняла. Инна не закатывала глаза, как Галина Ивановна, а вела себя так, будто Ася на самом деле умная, только чуть запуталась. Ася приезжала к ней по понедельникам разбираться с новыми темами, Инна варила кофе в турке и быстро рассказывала непонятное, и Асе казалось, что они подруги, будто Асина мама не переводила Инне каждый месяц деньги на карточку. Но когда Яне тоже понадобился репетитор, Ася, не спрашивая Инну, сказала, что та не берет еще учеников. Побоялась, что Янины родители смогут платить гораздо больше и переманят Инну к себе.
Инна открыла после пятого звонка. Она была в широченной футболке до колен с портретом Сальвадора Дали. Волосы ее были всклокочены, а лицо ненакрашенное, опухшее, смятое во сне.
– Аська, – сказала она, потирая щеки, – я забыла. Совсем забыла!
– Сегодня понедельник, – напомнила Ася.
– Да, да, конечно, ты зайди. Я недавно легла. Надо было тебе позвонить. Заходи, заходи, сейчас убежит!
Инна подхватила на пороге черного котенка величиной с ладошку и сунула его в руки Асе:
– На, подержи. Хочешь такого домой? Сидел плакал в подъезде. Смотри, какой хорошенький.
– Мне мама ни за что не разрешит.
– А мне – квартирная хозяйка. Ладно, что-нибудь придумаю. Ты заходи. Кофе будешь? Я сейчас сварю.
Ася замялась, но Инна уже поставила турку на плиту. По кухне поплыл густой запах, и Ася поняла, как ей на самом деле хочется кофе. Но, кажется, Инна плохо себя чувствовала, а Ася ей мешала…
– Я только недавно вернулась, – сказала Инна. – Погоди, пойду хоть причешусь.
Пока она ходила, котенок забрался к Асе на колени и свернулся в маленький пушистый бублик. Так приятно было ощущать под ладонью теплое живое существо.
– Мы там всю ночь были, в школе, всем отрядом, – сказала Инна.
– Каким отрядом?
– Волонтерским. У нас отряд на факультете.
– А мне к вам можно? – спросила Ася.
– Если поступишь к нам учиться, тогда будет можно. Но вчера не только из отряда, вообще много кто с факультета к нам приехал, знакомые знакомых. Работы много было.
– А что там, в школе? Штаб ведь, да? Я читала…
– Родственники пропавших, полиция, службы все… Священники приехали… Журналисты еще, разумеется, но мы их гоняли, чтобы они к родственникам не лезли. Так мы такие дуры. Купили продукты и пришли ко мне с девчонками строгать бутерброды. Сделали целую гору, а их никто есть не стал. Потому что какие бутеры, ну правда же, такое горе горькое. Дети горят, а мы, как идиотки, с колбасой. Дуры. Я сама не помню, когда ела в последний раз. Даже мысли не было.
Густая пена поднялась над краем турки. Инна успела снять турку с плиты и налила Асе кофе.
– А сама я не буду, я все-таки попробую поспать еще. Сегодня опять туда пойду, мы с ребятами решили по очереди. Там невозможно долго находиться, такое огромное горе. Не знаешь, как в глаза людям смотреть. Но надо же хоть что-то делать, не сидеть же дома, там хоть что-то можно…
Ася решилась:
– Ты знаешь парня, Лешу Орлова? Он, кажется, у тебя на факультете! Его сестра в моем классе!
– Он на каком курсе?
– На первом, это точно.
– Я мало кого знаю с первого, – задумалась Инна. – Но вообще знакомое имя.
Она вернулась к плите и налила кофе и себе тоже.
– Точно, он в списке пропавших.
– Слышала про него что-нибудь? – спросила Ася.
– Ничего больше не слышала. Только что он в списке. И еще я вчера, кажется, видела его родителей, они принесли фотографию – очень знакомое лицо. Но мне теперь все их фотографии кажутся знакомыми. Будто я всех знала на самом деле – и детей, и взрослых! Я их лица и имена теперь на всю жизнь запомню! Даже если захочу забыть – не забуду! У них такие глаза, Ася!
– Говорят, что врут… занижают цифры, – вспомнила Ася.
– Да нет, мы бы знали.
– Точно?
– Конечно! Ась, это всё интернет! Это больные фантазии! Только не говори, что веришь всему, что там пишут!
– Не верю.
– Ты молодец. Слушай, ты скажи маме, что я еще недели две не смогу… Туда-сюда, я еще хочу домой к своим съездить. С новогодних каникул у них не была. Отвезу им подарок. – Она показала глазами на котенка. – Тебе точно не разрешат? Может, попросишь как следует?
– Это бесполезно. Я не раз пыталась.
– А то я своим уже одного привозила. Маленький был, одни ребра и уши, тоже плакал как ребенок, а вырос здоровенный пацан, сразу видно – хозяин в доме. Только наесться до сих пор не может, сколько ни положишь, все сожрет и еще просить будет.
Ася могла пойти на другую остановку, откуда не было бы видно того места, но задумалась и по привычке повернула туда, где было ближе. Оттуда, где стояла Ася, не было видно дыма и было совсем не похоже, что внутри этого здания – жадная горячая дыра. Когда-то здесь была кондитерская фабрика. Мама училась в школе рядом и говорила, что раньше в этом районе постоянно пахло шоколадом. А теперь – дымом, и снег был словно не снег, а пепел, и, когда Ася почесала щеку, ей показалось, что ее собственные руки тоже пахнут дымом и пеплом.
Около здания стояли люди. Ася подошла ближе и увидела, что они окружают мемориал, сложенный из цветов, фотографий и игрушек. Ася одновременно и хотела уйти, и не могла уйти. Она тихонько встала сбоку, за чужими спинами: надо было отбыть здесь свое, отстоять. Это знак уважения и скорби. Постоять со всеми, в общем кругу, в общей боли, рядом с этим зданием, которое с виду целое, а в глубине до сих пор тлеет. С которого, как в мирное время, смотрят вывески: 3D-кинотеатр, фитнесцентр, контактный зоопарк. И кажется, что все, кто здесь собрался, могут плакать, а она, Ася, – нет. Она была словно хрустальная фигурка с трещиной, вроде бы незаметной, но чуть подвинуть – и разобьется вдребезги. И не слезы у нее, а стеклянный песок: резь такая – глаз не открыть.
Надо, наверное, цветы купить, промелькнуло в голове, обязательно надо цветы. «Не уходи, – говорило ей что-то внутри. – Оставайся здесь. Ты еще не всё. Ты здесь нужна». А через некоторое время стало яснее ясного: теперь цветы. Хорошо бы мягкую игрушку, хотя бы маленькую. Но денег в рюкзаке хватит только на цветы.
Ася перешла через дорогу, купила четыре гвоздики у самой маленькой бабушки, замотанной в странное тряпье, вернулась и, чтобы не протискиваться к мемориалу через толпу, оставила цветы на скамейке сбоку. Там было уже много цветов, и горели маленькие свечи, и рвались в небо связанные гроздью белые воздушные шары.
Она оглянулась на мемориал, быстро окинула взглядом фотографии: красивые, живые, радостные лица. Сколько хорошего у них еще могло произойти в жизни, а теперь не случится. Сколько любви они могли еще принести в наш мир. Лешки среди них, кажется, не было. Асе было стыдно их разглядывать, выискивать Лешку – казалось, что она виновата. Она не могла быть ни в чем перед ними виновата, но не могла избавиться от этого чувства. Потому что ей было холодно, ветер продул уши и застудил лодыжки, потому что хотелось поесть горячей еды, выпить кофе, надеть что-нибудь на голову, вернуться домой, лечь в ванну и слушать музыку, и, сколько получится, не думать о том, что пишут в социальных сетях и о чем говорили в школе.
Ася шла домой пешком, и, хотя ушла уже далеко, ей по-прежнему казалось, что спину обдает жаром, и в груди жгло, и под вéками, и в горле. Здание горело, и вместе с ним горели те, чьи родные остались внутри, а ожоги оставались у всех, кто стоял рядом.