Ася посмотрела и кивнула. Фотография была неудачной, неживой, будто с какой-то доски почета. Лешка с нее смотрел такой весь из себя приглаженный, правильный и самоуверенный. Один в один – молодой кандидат в депутаты. Вообще не такой, какой на самом деле.
Ася забрала у мамы свой телефон и стала листать Янин «Инстаграм». Вот, хотя бы здесь. Веселый Лешка в капюшоне. Горы держат на себе хмурое небо, Лешка обнимает Яну за плечи, слегка щурится и смотрит прямо Асе в глаза.
– Видишь, какой он? Это они на Алтай ездили.
Мама долго рассматривала фотографию.
– Не знаю я, – сказала она пришибленно, – не знаю, звонить ли его маме, что ей говорить… Хуже нет ничего, чем похоронить ребенка. Тут ничем не помочь.
Она ушла, оставив на письменном столе Асин телефон. Ася сунула его под подушку, отвернулась к стенке, закрыла глаза. Снова болела голова, саднило в груди, пульсировала жилка на виске. Ася повторила про себя единственное Лешкино сообщение, поздравление с 8 Марта, без имени, видимо, разосланное всем знакомым девчонкам. Там на фоне букета тюльпанов было про красоту и вечную весну.
А месяцем раньше Ася с Яной стояли на старом мосту, пили сладкий кофе из термокружек, слушали музыку из колонки, фотографировали друг друга на фоне городских труб, и Яна сказала, что Лешка передал ей привет. У Аси тогда был день рождения, а отмечать как полагается ей не хотелось: у родителей были проблемы с деньгами, и вообще, последние дни все шло не так и лучше бы никого не видеть. Но Яна после школы потащила ее прогуляться по городу. По новому мосту они перешли на тот берег и там забрались на старый, частично разобранный мост. Ася сидела рядом с Яной на краю, притянув к себе ноги, пила еще теплый кофе, грызла печенье и отчего-то была почти счастлива. А когда Яна вспомнила про Лешку с его приветом, то неразумная радость забулькала внутри, и до конца дня Ася любила свое несуразное лицо, и мышиного цвета волосы, и свой надоевший холодный город, и дорогу домой вдоль заснеженной реки, и вообще всё, что у нее было. Кажется, это был лучший день рождения в ее жизни.
Она вжалась в подушку и изо всех сил попыталась снова почувствовать хоть каплю, скорлупку, хоть волосок от того счастья. Так и уснула.
А посреди ночи проснулась, чтобы найти еще одну фотографию. Сама же и сняла, Лешка даже не заметил. Это было в сентябре, когда Лешка впервые повел Яну в заброшку, а Яна позвала с ними Асю. Пофотографировать и просто за компанию. Лешка постоянно лазил со своими друзьями по разным развалинам, недостроям, бункерам и подземным ходам, они даже в другие города ездили исследовать подобные места. Яне всегда хотелось с ними, но он ее, конечно же, не брал: родители бы просто убили его за такое. А тут он проспорил ей одно желание, и пришлось показать ей, как он сказал, самое скучное и самое безопасное место.
Ася, дура, еще идти сначала не хотела. Бывшее общежитие: пустые комнаты, выбитые окна, облупленные, в несколько слоев изрисованные стены, длинные темные коридоры. Деревья тянули ветки в оконные проемы. Яна вцепилась в Лешкину руку и долго не могла отпустить. Особенно когда зашла в одну комнату и вылетела оттуда с визгом – со стены смотрели огромные суровые глаза. Асе, наоборот, понравилось. Они были словно внутри фильма.
– Как будто мы после конца света, – сказала Ася, и Лешка обрадовался:
– Да! Точно! Я здесь начал новую игру рисовать! Такую, в жанре постап, знаешь? А вообще-то, девчонки, ходят слухи, что тут была секретная психушка.
– Врешь.
– Тут есть карцер с решетками и комната с ванной, где усмиряли буйных.
– Да врешь ты все, – отмахнулась Яна. – Еще скажи, что за тобой по пятам ходят санитары в белых халатах.
– За мной-то точно нет, а за тобой им давно пора прийти!
На четвертом этаже все разбрелись по разным комнатам, перекликаясь, чтобы не потерять друг друга. И вот как раз там Ася и сфотографировала Лешку, сидящего на подоконнике спиной к ней. Потом ей казалось, что это не снимок, а кадр из какого-нибудь фильма. Из стены темной комнаты с оголенными кирпичами словно вырезали прямоугольник света, в центре которого сидел Лешка, взъерошенный, в зеленой толстовке, и – почему-то даже со спины понятно было – улыбался.
Ася нашла в телефоне эту фотографию и смотрела на Лешку так долго, будто он мог не выдержать ее взгляда и повернуться. Она погладила экран пальцем. Лешка, Лешка, где ты теперь?
Глава четвертая
В бору была почти настоящая весна. Небо над соснами текло яркое, чистое. На рыхлом осевшем снегу лежали дымчатые тени сосен. А главное – пахло весной, и воздух, когда его ртом глотаешь, тоже был сладковатый, мартовский.
– Можно я шапку сниму? Тепло ведь.
– Не выдумывай.
Асина мама взяла на работе отгул и предложила покататься на лыжах. Ася не хотела шевелиться, согласилась, только чтобы убить время. Но на здании лыжной базы висело объявление, сообщающее, что из-за теплой погоды прокат лыж закрыт до следующей зимы. Хотя людей со своими лыжами было немало.
Всю зиму то мама, то папа затевали разговор, что хорошо бы в выходные на лыжах. Но наступали выходные, и то было слишком холодно, то с кем-то случались сопли, то на кого-то сваливалась срочная работа или вагон домашки. В итоге съездили только раз. Папа сердился непонятно почему, он не мог идти черепашьим шагом и сразу убежал вперед, а мама с Асей ехали не торопясь, и их обгоняли вообще все. Мама, оказывается, ездила еще хуже Аси, путалась в лыжах, не умела тормозить на лыжне и даже на небольшом склоне умудрилась врезаться в какую-то чужую тетеньку.
А сегодня лыжи взять было негде, и пошли пешком, той же дорогой, вдоль лыжни. Иногда их обгоняли лыжники и бегуны, настоящие, стремительные и легкие, люди другой породы. Снег был почти белый – не то что в городе – и хрустел под ногами. Ася разглядывала сосны: здесь водятся белки.
Очень хотелось погладить сосну, но только чтобы никто не видел. Желание глупое, книжное, стихотворное, что ли. Все равно как сидеть на подоконнике и смотреть, как капли дождя стекают по стеклу. Иногда ловишь себя на таком, и немного стыдно перед собой же. И никому не скажешь, что на самом деле бывает такое настроение.
Еще хотелось идти подольше. Когда долго идешь ногами, как-то внутри все проясняется и снова в себя приходишь, особенно если идешь одна или с кем-то, с кем можно молчать. Мама, например, после смерти бабушки начала бегать по вечерам – впервые после школы. Тридцать кругов по школьному стадиону. Потом не могла подняться по лестнице – болели ноги. Она Асе предлагала присоединиться, но ей и физры было более чем достаточно. Мама через пару месяцев сама забросила.
Только хорошо бы, снова пошел снег, тихий, невесомый, накрыл бы осевшие сугробы, тропу, сосны, растущие в небо. Продлил бы зиму. Конечно, пусть лучше снова будет зима.
Ася нагнулась, чтобы туже зашнуровать ботинки, а на самом деле – чтобы на несколько метров отстать от мамы. Это все-таки была мама, и она в любой момент могла сказать или спросить что-нибудь такое, родительское, сейчас совсем неуместное. Вот как про шапку. Ася стянула с головы свою старую шапку и сунула ее в карман.
На лыжню упала сосновая шишка. Ася снова запрокинула голову – серый беличий хвост мелькнул в макушке дерева. Или ветер? Ася медленно пошла дальше. Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы все стало как раньше? Сколько шагов прошагать, чтобы пропали горький привкус во рту и боль между лопатками?
Вдали, за деревьями, мелькали разноцветные лыжники. Ася поскользнулась на утрамбованной дорожке и упала в сугроб, неожиданно колкий, подернутый прозрачной льдистой корочкой. Она поднялась, отряхнулась, стянула перчатку и приложила ладонь к стволу. Дерево оказалось шершавым, теплым, и совершенно ясно, что внутри, под корой, оно было живым.
Мама ждала ее за поворотом.
– Упала? Будешь чай? – спросила она.
– Давай. – Ася взяла термос.
– Ты шапку надень все-таки или капюшон хотя бы.
Ася промычала в ответ что-то неопределенное и сделала большой глоток. По горлу приятно растеклось травяное тепло.
– Дай на минутку телефон, – попросила Ася, передав маме термос.
– А твой где? У меня десять процентов осталось.
– Дома забыла, на зарядку поставила, и вот.
Ася наскоро сняла верхушки сосен на фоне яркой синевы, бурые шишки на лыжне и свою тень на снегу.
Они медленно пошли дальше, и мама рассказывала, что, когда была студенткой, у них здесь проходила физра и как она терпеть ее не могла, а те, кто прогулял, должны были в следующий раз остаться и убираться на базе или рубить дрова – если это парни. И как мама с подругами, которые тоже прогуляли бесстыже много, сдавали зачет в апреле, когда снег уже местами растаял и шел дождь, но раз в плане лыжи – значит, вставайте на лыжи и шуруйте, как зайки, вперед, иначе никакого вам зачета. Ася подумала, что не стала бы позориться. Взяла бы и ушла, и что бы ей сделали? Асин класс, например, однажды на своего физрука коллективную жалобу написал, потому что тот ругался и орал как ненормальный, и после этого ему пришлось уйти из школы.
Они допили чай и дальше шли молча, а потом все-таки увидели белку, маленькую, серую, с воздушным хвостом. Белка легко скользила по сосне то вверх, то вниз. Она не боялась людей, а тоже за ними наблюдала. Жаль, не купили орешков. Даже семечек в карманах не оказалось.
– У нас нет ничего для тебя, – сказала Ася, и белка поняла, исчезла в мгновение ока.
А когда шли к выходу из бора, видели еще двух белок – они беззвучно летали между деревьями, словно во что-то играли.
Вдоль аллеи стояли небольшие, с человека высотой, деревянные фигуры: сова, орел, Медведь с Машей, ежик, кто-то еще. Ася погладила ежика по кедровой голове и увидела рядом табличку: ежик – подарок жителям города от губернатора.
Мама тоже прочитала.
– Ему бы лучше, – сказала она, – не ежей и скамейки – тьфу, парковые диваны – дарить народу, а как минимум сделать так, чтобы дети в кинотеатрах не сгорали заживо. Да что теперь говорить…