Две сестры, Саня и Соня, близнецы, сказали, что надо купить фрукты, и они выбрали на уличном лотке немного красивых яблок трех видов, киви и большой грейпфрут. Никто из них никогда не бывал в больницах и не знал, когда именно и куда нужно идти. Они долго не могли найти нужный корпус, а потом выяснилось, что утренние приемные часы уже закончились, а вечерние еще не начались.
– Мы не можем ждать, нам на музыку надо, – сказали Саня и Соня.
– Передачу можно оставить, – сказал хмурый охранник, оторвавшись от планшета и показав на коробку. – Вот сюда.
Они оставили пакет с фруктами, торопливо написали записку – надо было в школе, чтобы весь класс расписался! Соня позвонила Анне Михайловне, чтобы узнать номер ее палаты, и та попросила помахать ей под окнами.
Когда они складывали фрукты, Ася достала из рюкзака ручку и нарисовала на грейпфруте смешную рожицу. Яне бы это точно понравилось.
Девочки обогнули здание больницы и оказались в небольшом дворе. Здесь было неуютно и тревожно, потому что этот тихий заснеженный двор тоже был больницей и как будто пах больницей. В некоторых окнах, в старых деревянных рамах, как в картинах, стояли и смотрели на них женщины в халатах. Кто-то из них был Анной Михайловной. Она должна была глядеть с четвертого этажа. Тут Саня с Соней изо всех сил замахали руками, тогда и Ася тоже замахала, не видя кому.
– Мы вас любим! – во все горло закричала то ли Саня, то ли Соня.
Потом, когда девчонки ушли на музыку, Ася полезла за телефоном в рюкзак, а вытащила оттуда яблоко. Большое, зеленое. Красивое, хотя вроде бы самое обыкновенное. Ася ничего не ела в школе, потому что забыла – всю большую перемену сидела в телефоне. Она откусила от яблока и зажмурилась от удовольствия: яблоко оказалось таким холодным, что зубы сводило, и неожиданно очень вкусным. Ася быстро его съела, с огрызком и косточками.
За последние несколько дней она впервые почувствовала голод. Поэтому зашла в блинную и за три минуты заглотила горячий блин с курицей и сыром и еще один, с клубничным вареньем. Варенье немного вытекло из блина, и руки стали липкими. Хорошо, что не попало на куртку.
Ася дошла до набережной, взглянула на мосты – старый и новый. На старом мосту сегодня делать нечего, там ходили какие-то люди. Кажется, рабочие. А было бы неплохо добраться до середины реки, стоять и сверху смотреть на грязно-белый лед, покрытый трещинами и черными прорехами. Еще неделя – и река вскроется, сгорбится, понесет обломки льда вниз по течению. Можно и с нового моста смотреть, но там всё иначе, за спиной не утихают звуки дороги: машины, трамваи, а по пешеходной части ходят люди. И если просто стоишь и никуда не идешь, кажется, что ты всем мешаешь. Как будто нельзя просто стоять и смотреть. Не принято. Асе еще нравилось что-нибудь бросать в воду: камень или монетку – и, нагнувшись, смотреть, как летит.
Мама рассказывала, что раньше по реке ходили прогулочные катера. Они с папой на первом свидании катались на таком. Хотя ее, вообще-то, всю жизнь укачивало и в воздухе, и на воде.
Ася шла через парк, мимо уснувших на зиму аттракционов, мимо замерзших статуй, когда ей показалось, что невдалеке она увидела знакомую фигуру. У Яны была похожая оранжевая куртка, такая же вязаная шапочка с помпоном. Ася устремилась следом, сама не зная, зачем догоняет ее. Несмотря ни на что, она, кажется, ужасно по Яне скучала. И еще нужно было спросить в глаза, правду ли вчера сказала Яна. Хотя знала, что не спросит, не решится.
– Яна, – окликнула Ася.
Вышло тихо, но Яна остановилась. Ася быстрым шагом подошла к ней.
– Ты что здесь делаешь?
– Ничего, – ответила Яна. – Иду.
– Одна? – Это был глупый вопрос.
– Уже нет. Хотя одной было гораздо лучше.
У нее было лицо такое… чужое, что ли. Не ее лицо. Ася поняла, что не знает, как с ней разговаривать. Раньше думала, по телефону не поговорить нормально. А оказывается, телефон ни при чем.
– Как дела?
– А ты сама-то как думаешь?
– Я думаю, плохо.
– Молодец. Садись, пять. У тебя всё?
– Да, – ответила Ася.
– Тогда иди, куда шла.
– Ну, я пошла тогда.
– Ну и иди.
Яна отвернулась и пошла к выходу из парка. Ася медленно, отстав от нее на несколько метров, пошла следом. Яна оглянулась на ходу и пошла быстрее. Ася тоже ускорила шаг. Она все думала, что ей сказать. Должны же быть особые слова! Не те, которые из вежливости, а те, которые нужны именно этому человеку! Почему всё так?
Оказывается, не только особенных слов не придумать, но и самые обычные слова из головы улетучились. Ася шла следом за Яной и чувствовала себя пустой-пустой. И если Яна бы сама окликнула ее и что-нибудь спросила, Ася ничего не смогла бы ответить.
Яна шла и головой с помпоном мотала, и плечами дергала, как будто разговаривала сама с собой. И сутулилась. Ася это заметила, потому что Янина мама всегда Яну за это ругала, даже при друзьях. Могла подойти и по спине хлопнуть: будешь горбатой! – и плевать, что люди смотрят.
А потом Яна зашла в магазин, в самый обыкновенный, продуктовый. То ли хотела спрятаться, то ли ей правда надо было что-нибудь купить. Ждать или нет? – подумала Ася. В этом же магазине можно взять навынос кофе в картонном стаканчике, из кофемашины, и недорого. Если Яна спросит, она зашла за кофе.
Но Яна, разумеется, не спросила. Она отошла от кассы, запихивая в рюкзак пакет кукурузных палочек. Ася вспомнила, что раньше, когда они заходили в магазин вместе перед прогулкой, Яна всегда порывалась взять эти палочки или хрустящую соломку, а Ася смеялась – что мы как маленькие – и брала чипсов, сухариков или фисташек.
Со стаканчиком в руке идти стало сложнее. Горячий кофе норовил плеснуть на руку. Яна убежала далеко вперед, и Ася нагнала ее только на остановке. Она встала неподалеку и несколькими глотками допила кофе. Яна на нее не смотрела. И только когда на светофоре показался троллейбус, Яна подошла к Асе и отчеканила:
– Никогда больше за мной не ходи, поняла?
И снова потянулись одинаковые дни, апрель утекал сквозь пальцы. Анну Михайловну выписали из больницы, а математичка уволилась, и новый учитель (тот, что был у «бэшек») почти всегда объяснял понятно. Яна ушла на домашнее обучение, и на переменах Ася ходила теперь с Саней и Соней. А потом вдруг позвала к себе за парту Валю, которую в классе терпеть не могли. У Вали были угри на лице, отросшая челка, одна и та же водолазка – по крайней мере, так казалось, а еще от нее почти всегда пахло пóтом. Разумеется, ей постоянно об этом всяческими способами сообщали. Асе было стыдно и за одноклассников, и за Валю, она не понимала, почему Валя такая и что она вообще за человек.
Оказалось, что на самом деле она не такая, а… такая! Они каждый день гуляли после школы, и постепенно Ася узнала, что Валя пишет стихи и тексты песен (еще и на английском), рисует и хорошо фотографирует. Почему-то ни один человек в классе об этом не знал. И училась она, перебиваясь с тройки на четверку, только потому, что очень боялась отвечать у доски и нервничала на контрольных.
– А я не хочу с ними, – однажды сказала Валя. – Ты же сама видишь, какие они. Даже если они все вдруг изменятся, я все равно с ними не буду. Ты в нашем классе практически одна нормальная.
– Саня с Соней тоже адекватные.
– Да, – согласилась Валя.
– И еще Яна Савельева, – сказала Ася почти равнодушно. Она уже давно ничего не слышала о Яне.
– Ну, Савельева… Ты же с ней дружила, и у нее горе, я не хочу сейчас ее обсуждать.
– Нет, но все-таки – что Яна? Она же вроде никогда…
– В тот день, когда каждый заходил в класс и брызгал в меня дезодорантом, ну, два года назад, твоя Савельева тоже зашла, пшикнула мне в лицо и смеялась вместе со всеми. Я еле глаза успела закрыть. Потом все равно знаешь как щипало.
– Я такого вообще не помню! Я-то где тогда была?
– Тебя не было, ты болела. А близнецы на какой-то конкурс ездили. Савельева, в общем, как все. Хохотала, довольная такая. Скунс, говорит, смотрите, у нас в классе скунс!
– Это правда Яна была? Она мне ничего не рассказывала!
Валя кивнула.
– Другое тоже было, я просто не хочу об этом сейчас. Яна со всеми, она как все, ты о ней слишком хорошо думаешь. А Игорь снимал на телефон. Ты не видела ролик? Он наверняка где-нибудь выложил.
– Слушай, Валь, – начала Ася, но Валя ее перебила:
– Не надо ничего мне говорить. Я знаю всё, я ходила к врачу, да, есть проблемы, я лечусь, но не всё сразу, говорят, через несколько лет пройдет. Но это же не повод, скажи, чтобы вот так на меня всем вместе! Я после этого вообще ни с кем из них разговаривать не буду! Никогда в жизни!
– Да я не об этом вовсе! У тебя же такие стихи! Я читала и плакала! Ты можешь их хотя бы в интернет выкладывать!
– А зачем мне? Это же для себя всё. Ладно, выложу я. Если повезет, кто-нибудь увидит. Одним понравится, другим нет. Ты же понимаешь, будут комментировать по-всякому. Оно мне надо?
– А ты под чужим именем, возьми псевдоним.
– Да нет, я не могу, вдруг все равно кто-то узнает, что это я?
– А знаешь, у мамы есть знакомый поэт, редактор журнала, хочешь, я договорюсь, познакомлю, можно ему показать! Он тебе что-нибудь посоветует!
– Всё можно, только мне не нужно, – ответила Валя и перевела разговор на другое.
Ася ехала домой в троллейбусе, стоя на задней площадке, и, прижатая к стеклу, думала о Вале. Какая она? С одной стороны, такой замкнутый, замурованный, зацементированный в себе человек. Со стихами внутри! С другой стороны, она доверилась Асе и так тянется к ней, что даже неловко: чтобы подольше поговорить, провожает ее домой, хотя сама живет на три остановки дальше, ждет ее после физры, от которой у самой освобождение. Ася стала от нее уставать. Особенно когда она хотела обедать в столовой с Саней и Соней или с кем-то еще, а Валя сидела за соседним столом с таким видом, будто Ася ее ударила. Ася раздражалась и старалась на нее не смотреть.