Несмотря на то что наши посетители живут меньше чем в восьми километрах от заповедника Буффало-Спрингс, несмотря на то что деревенская школа была и остается браконьерским штабом, несмотря на то что окрестные фермы и поля расположены в опасной зоне «коридора», через который слоны ходят из заповедника на болотистую пойму и обратно, несмотря на то что фермеры и слоны находятся в состоянии постоянного конфликта, ни дети, ни даже их учитель ни разу в жизни не видели живого слона. Сегодня их пригласили на бесплатную экскурсию в заповедник, чтобы они посмотрели, как слоны принимают грязевые ванны.
Когда детей просят написать что-нибудь про слона, они выражают либо страх перед этим животным, либо гнев за причиненные им разрушения. Есть ли в слоне что-нибудь хорошее? Конечно. Слон приносит хорошие деньги, потому что слон – это туристы и слоновая кость. Как им втолковать, что одно рано или поздно непременно исключит другое?
Прошлой ночью отдаленный львиный рык перенес меня из сладких снов в места совсем уж первобытные. Внушающие благоговейный трепет раскаты и рулады львов – УУУРРРуууфф, OOOOОУУУРРРррруууф, OОУУууф, oохрру, ooф, уфф – подхватили лягушки, которые, отквакав свою вечерню, умолкли было, но тут грянули с новой силой. С изумлением обнаружив себя (как ни странно, живым!) на планете, где скалы, пыль и вода обретают по ночам способность полнозвучных откровений, я упивался их высочайшим накалом и животным ужасом. Чтобы описать пережитое, требуется немало слов, но непосредственно в процессе переживания невозможно проронить ни слова.
Зыбь голосов катилась с чернеющей в ночи горной гряды к реке, захлестывая мозг, и я в полусне-полусознании внимал ей, не разбавляя обычными потоками отвлекающих мыслей и оценок. Звуки впечатывались в сознание, и разум запечатлевал картины того, что я слышал, а подключившееся подсознание пробуждало в душе сильнейший эмоциональный отклик – я обостренно ощущал эти звуки, я воспринимал их напрямую.
Сегодня утром, пока мы завтракаем, мартышки-верветки на берегу реки и в кронах деревьев вокруг лагеря заняты неотложными делами. Франтоватые самцы щеголяют нежно-голубыми тестикулами, а самки прижимают к себе детенышей, расширенными глазами дивующихся на мир, который куда опаснее, чем им кажется, и куда невероятнее, чем каждый из нас ожидает. Знакомая мне и вечно бдительная птица-носорог терпеливо ждет удобного момента, когда взгляды завтракающих людей будут прикованы к мартышкам, и, стоит этому мигу безнаказанности наступить, идет в атаку. У меня на глазах оладушек устремляется в полет. Знаете, на что похожа птица-носорог, улетающая прочь с зажатым в клюве оладушком? Мне кажется, на звездолет «Энтерпрайз NX-01», но я с детства смотрю «Звездный путь».
Минутой позже в субботнее утро врывается телефонный звонок, Дэвид Дабаллен поднимается, чтобы ответить, и, разговаривая, отходит от стола. Потом он возвращается:
– Убит еще один слон. За рекой, прямо возле дороги. Только что обнаружили.
Ужас в том, что это совсем рядом, в каких-нибудь пяти километрах.
– Плохо дело, – бормочет Дэвид. – Что-то мы не то делаем.
За последние сорок пять дней от рук браконьеров погибли двадцать семь слонов, все это в радиусе тридцати километров. На этой неделе такое происходит практически ежедневно, то есть они убивают по слону в день. Но даже в чаду браконьерского угара никто не осмеливался охотиться здесь, в самом сердце заповедника, в непосредственной близости от туристических домиков и полевого лагеря.
Мы с Дэвидом переходим реку вброд. А что же крокодилы?
– Ничего страшного, – успокаивает меня Дэвид. – На взрослых они не бросаются. Разве что на детей иногда.
На противоположном берегу, где находится заповедник Буффало-Спрингс, у Дэвида есть машина. Мы залезаем внутрь. Численность слонов в Самбуру и Буффало-Спрингс приблизительно равна тысяче минус потери за неделю. Но, как и во всей Африке, заповедники слишком малы. И здесь, и в Амбосели слоны постоянно кочуют между исконными кормовыми территориями и местами водопоя, но этот древний, веками не подводивший их жизненный цикл теперь может оказаться опасным для жизни. За пределами заповедника они сталкиваются с фермерской экспансией и браконьерами. В пределах заповедника их подстерегают браконьеры из близлежащих деревень. На фоне взлета цен на слоновую кость до беспрецедентного максимума перспективы слонов на выживание падают до беспрецедентного минимума.
Сидящий за рулем хмурый Дэвид горько бросает фразу, на которую я не знаю как реагировать:
– Эти браконьеры – просто необразованная молодежь. Они ведь не глупее нас. Просто им терять нечего, кроме собственных жизней, поэтому подонки могут ими манипулировать.
Сегодня слоновая кость – это нищета, межнациональная рознь, терроризм, гражданские войны. И дирижируют этими процессами нехорошие люди – преступники, продажные правительственные чиновники, правительства, состоящие из чиновников, – все эти спонсоры межплеменных конфликтов, наживающиеся на гибели слонов. Слоны для них – источник денег. Как и африканские «кровавые алмазы»[36], слоновая кость тоже пахнет кровью, сначала слоновьей, но в итоге человеческой. Это она, «кровавая слоновая кость», подпитывала деньгами Господнюю армию сопротивления Джозефа Кони[37] в Уганде, проливающий кровь мирного населения Джанджавид[38] в Судане и, не исключено, террористов из сомалийской группировки Харакат аш-Шабаб[39], возможно связанной с Аль-Каидой. А платит за все это мирный обыватель, которого прямо-таки разбирает на резьбу по слоновой кости, и он не желает понимать, что без этого люди в буквальном смысле слова могут жить. Так что слоновая кость со слонами связана лишь отчасти. Насколько все было бы проще, касайся эта история исключительно слонов.
Но слонов она все-таки касается. Разумных, чувствующих, общительных слонов, которые живут семьями и очень привязаны к мамам. Из десяти миллионов слонов, обитавших в Африке в начале XX века, на сегодня уцелели около четырехсот тысяч, и ежедневно поголовье сокращается приблизительно на сто особей. В 80-е, когда цены на мировом рынке слоновой кости взвинтили до небес, по оценкам Синтии Мосс, жертвами этой мясорубки ежегодно становились восемьдесят тысяч слонов. В Танзании эти чудовищные цифры достигли двухсот тридцати шести тысяч. Если в середине 70-х в танзанийском Национальном парке Селус насчитывалось сто десять тысяч слонов, то к концу 80-х половину из них убили. За тот же период популяция слонов в Кении со ста шестидесяти семи тысяч снизилась до шестнадцати тысяч, то есть сократилась на 90 %! В Центрально-Африканской Республике от ста тысяч особей осталось меньше пятнадцати тысяч. В Уганде в Национальном парке Мурчиссон-Фоллс обитали десять тысяч слонов, из которых уцелело двадцать пять (это не опечатка, двадцать пять), потому что угандийское правительство с готовностью отправило 85 % популяции этих животных на заклание, чтобы спонсировать политику государственного террора. Сьерра-Леоне проводила своего последнего слона в последний путь в 2009 году. В Демократической республике Конго перебили 90 % слонов, в Габоне – 80 %, причем только за последние десять лет. Чад, Камерун, Судан, Сомали, Мозамбик, Сенегал – все поголовье перестреляно подчистую, уцелели единицы. В первую очередь это, конечно, удар по слонам, но люди тоже остаются внакладе. В одной только Кении для трехсот тысяч человек единственный источник дохода – туризм, а туристы приезжают посмотреть на слонов. Поэтому браконьерство в промышленных размерах в итоге приводит к массовому обнищанию населения.
Сейчас телефонный собеседник Дэвида сообщает, что егеря взяли след и ждали браконьеров в засаде, но те развернулись на сто восемьдесят градусов… Один из преследуемых – брат известного браконьера. Боюсь, Дэвид получил объем информации, превышающий пределы безопасности.
Сто лет назад основными покупателями изделий из слоновой кости были европейцы и американцы. Сегодня западная культура этим рынком не интересуется, но туда пришел Китай. Китайцев много, слонов мало, их просто не хватит, чтобы каждый китаец получил по прелестной резной безделушке из слоновой кости. Недавно сюда приезжала очаровательная дама из Китая, которая, как все разумные и гуманные люди, была уверена, что бивни просто собирают, подбирают с земли, после того как слон умирает своей смертью, например от старости.
– О китайцах рассказывают малоприятные вещи, – сказал мне Иэн Дуглас-Гамильтон во время одной из наших вечерних бесед в лагере. – Говорят, они алчны и никого не любят. Говорят, что в принципе любить не способны и что они не изменятся. Не знаю. Наши предки истребили американского бизона и странствующего голубя. И что, они были менее алчны, чем современные китайцы? Сомневаюсь. Думаю, что первый урок, который можно извлечь из истории человечества, звучит так: люди меняются. Достаточно сравнить Германию 1943 и 1953 годов или католическую Италию, где разрешены противозачаточные средства.
Согласен, люди могут измениться. Со временем. Но хватит ли нам отпущенного времени?
Международная торговля слоновой костью и прочими так называемыми «продуктами живой природы» регламентирована положениями Конвенции о международной торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой уничтожения, или Конвенции СИТЕС[40] (от английской аббревиатуры СITES). В 1980 году СИТЕС ввела официальную систему торговых квот, но это не принесло никаких результатов. Истребление слонов продолжалось, потому что разрешенная продажа строго определенных видов слоновой кости служила удобной ширмой для продажи любой слоновой кости. Это был урок номер один.
Единственное, что давало и дает результаты, – полный запрет на торговлю слоновой костью во всем мире, который с боем ввели в 1990 году. Слоновой костью торговать нельзя. Вообще. Никакой. Рынок рухнул. Поголовье слонов медленно начало расти. Мера оказалась действенной. Это урок номер два.