У Тима муст. У него все время подтекает моча, он практически не ест, не спит, весь превратившись в бдительное ожидание. У самцов во время муста подбородок уходит внутрь, а голова задирается, что придает им победоносный вид. Течная самка ходит, бойко повиливая и покручивая задом, и так поглядывает на самцов через плечо, что буквально ждешь, когда она начнет кокетливо хлопать ресницами. Это невероятно смешно, особенно если наблюдаешь такое впервые. Откровенный флирт, который кажется нам забавным, то есть мы эти вибрации улавливаем. Вот до чего мы похожи.
Тим проходит перед нами, и я чувствую его отчетливый запах.
– Во время муста секрет височных желез по запаху немного напоминает бханг[44], – говорит Вики.
Что-что напоминает? А я-то думал, это пачули…
Тиму всего сорок три, это значит, что у него впереди еще как минимум десять лет полноценной половой активности, если его не убьют. И, поскольку муст у него совпал с окончанием периода дождей, когда большинство здешних самок в эструсе, он сможет зачать много детишек, которые унаследуют его гены и могучие бивни.
В Африке почти не осталось популяций, где сохранились самцы старше сорока. Но, вопреки всем препонам и опасностям, он здесь. Этот мир, несмотря на все свои несовершенства, еще способен обеспечивать воспроизводство слонов, поддерживать их слоновий уклад. Эти слоны в «консервации» не нуждаются, их просто надо оставить в покое. Они прекрасно умеют быть слонами. И нашим внукам хорошо бы дать шанс узнать, что нам удалось достичь некоторого понимания.
Внезапно слоны начинают возбужденно трубить, десятки животных устремляются со всех сторон к самцу, который гонится за небольшой молоденькой самкой. Слонихи всегда мельче и подвижнее слонов, так что у самца есть все шансы догнать барышню по ее желанию, благому и непринужденному.
Вот слон догоняет беглянку и забрасывает ей на спину хобот. Она останавливается, он мгновенно залезает на нее и начинает садку. Через минуту все кончается.
Я недоуменно смотрю на Тима. Он стоит, накинув тяжелый хобот на один из своих гигантских бивней. Почему он не вмешался, почему отдал самку сопернику?
– Он и не собирался, – поясняет Вики. – Значит, она не полностью готова к спариванию. Зачем ему?
По ее словам, присутствие более мелких самцов Тима совершенно не тревожит.
– Он знает, что, если захочет, мигом разгонит их всех. А вот к самцам одного с собой размера он будет относиться ревниво.
Но редкий самец сможет дорасти до его размеров. Простого возвращения Тима в популяцию было достаточно для того, чтобы у еще одного самца муст прекратился сам собой. Социальная обстановка влияет на гормональный фон. И лучше воздержаться от соперничества, чем вступать в брачный поединок с товарняком, который мчится на тебя на полном ходу, выставив вперед пару жердей.
После совокупления ликующие зрители оглушительно ревут и трубят. Их переполняет возбуждение. Воздух полон упоительных запахов. Все молодые слоны рвутся понюхать землю, на которой только что топталась первая пара, и потрогать королеву бала, но королева бала отнюдь не желает, чтобы ее трогали. Она хочет к своим, в лоно семьи, но и там ее взбудораженные сестрицы, сгрудившись вокруг счастливицы, которую покрыли, жадно трогают и нюхают ее.
Вся семья радуется. У самок текут височные железы. От их урчания вибрирует воздух, я чувствую это грудью. Чувствуется настрой веселого, заразительного одобрения.
– Кажется, что они хором поют I Feel Pretty[45], как влюбленная Мария из «Вестсайдской истории»! – восклицаю я со смехом.
Такой вот праздник единения.
Возможно, слоны испытывают не романтическую любовь, а одно лишь сексуальное влечение. А у скольких людей сексуальное влечение не сопряжено с романтической любовью? Многие антропологи полагали, а некоторые полагают до сих пор, что представителям других культур нежные чувства неведомы. А в некоторых культурах брак призван служить утилитарным интересам семьи, и никакой любви в нем места нет. В любом случае свобода, при которой самка животного может принять или отвергнуть домогающегося ее соискателя, представителям таких культур и не снилась. Но что заставляет слоних принимать столь нежное участие в свежеконсумированной дочери семейства? Какие эмоции испытывают вычесывающие друг друга приматы или попугаи? Все эти поведенческие модели призваны обеспечить тесные эмоциональные связи между особями. А каким другим словом называется тесная эмоциональная связь?
– Слышите это урчание? – поднимает палец Катито. – Это семейный зов.
Я слышу и чувствую, как вибрирует воздух. Матриархи словно бы трубят сигнал сбора. Внутри огромного стада отчетливо проступают семейные группы – особи прибиваются к своим и готовятся двигаться с близкими вверх по склону на ночлег. Как же за этим интересно наблюдать!
Мы следим, как Тим устремляется за одной из семей с открытой пустоши в чащу колючих лесных зарослей, которые как нельзя лучше соответствуют Африке, существующей в нашем воображении.
Пара слонят играет в догонялки. Один пытается укусить другого за хвост и вскидывает передние ноги, пытаясь забросить их своему товарищу по игре на спину, а тот трусит себе вперед. И настроение у них самое развеселое.
Впереди будет много сирот, мучений и ужаса. Какие-то из этих слонов станут убивать людей. Кого-то из них убьют люди. Так обстоят дела сегодня. Что принесет им жизнь в грядущие дни или десятилетия, не знает никто.
В заповеднике Самбуру тоже водились такие красавцы, как Тим.
– Их больше нет, – внезапно говорит Вики. – Мертвы.
Но есть и признаки конструктивных перемен. По новому законодательству резко ужесточаются наказания за незаконную продажу слоновой кости. Возросло число арестов браконьеров, в Кении ширится движение протеста против браконьерства, и мировая общественность не остается в стороне.
– Здесь и сейчас, – говорит нам Вики, – все ровно так, как должно быть. Свободные слоны на воле живут в свое удовольствие. И я чувствую, что все у нас будет хорошо.
– Спокойной ночи, ребята, – машет рукой Катито, и мы едем в лагерь.
Часть втораяПо-волчьи выть
У нас на глазах они проживают жизнь, похожую на легенду.
Назад, в плейстоцен[46]
В холодное плейстоценовое утро первозданного мира врывается тревожный визг койота из сосновой чащи. Оценивая рекогносцировку, мой взгляд скользит по заснеженному холму, через торчащие сухие стебли к стволам сосен. Вот они, волки… До них около полутора километров, но с помощью оптики стаю неплохо видно: из леса гуськом выбегают несколько крупных длинноногих пра-псовых, таких доисторических и таких узнаваемых. Они на поразительной скорости «заглатывают» расстояние, размашисто, без спешки, без напряжения. Мне тоже спешить некуда, и я наблюдаю, как с каждой минутой они становятся все ближе и ближе. Впереди серый, за ним, почти вплотную, два черных, один чуть прихрамывает, потом еще один серый, еще два потемнее, и в хвосте два серых. Восемь волков. Моих первых волков.
За волчьей стаей всегда следят вороны. А в долине реки Ламар Йеллоустонского национального парка за ними, как нигде, пристально следят человеческие глаза. Рик Макинтайр в полном смысле слова глаз с волков не сводит, и речь тут не о наблюдении с понедельника по пятницу при наличии подходящих погодных условий. Отнюдь. Каждый божий день на протяжении тринадцати лет, едва забрезжит первый луч солнца, Рик на своем наблюдательном посту в долине реки Ламар. Безотлучно, невзирая на пургу зимой или толпы туристов летом, невзирая вообще ни на что. На свете нет другого человека, а может, и вообще другого живого существа, кроме волка, который провел бы за лицезрением диких волков больше часов, чем этот поджарый шестидесятипятилетний американец. На сегодняшний день протоколы его наблюдений составляют десять тысяч страниц, напечатанных через один интервал.
– Сначала узнаешь их самих, потом их потомство, и так до бесконечности, конца-краю не видно, – говорит Рик как о чем-то само собой разумеющемся. – Это затягивает…
Ему достаточно бросить один взгляд в «глазок» смотрового телескопа на волка, стоящего на гребне холма в полутора километрах, чтобы мгновенно опознать его, назвать по имени и перечислить все события его жизни. На своем веку он поработал егерем в лучших национальных парках США, от Долины Смерти[47] до Денали[48], от Невады до Аляски. И когда ему предложили наблюдать за восстановлением популяции волков в Йеллоустонском национальном парке, где они уже семьдесят лет как были истреблены, Рик увидел в этом шанс, который выпадает человеку раз в жизни, «словно ты историк, получивший в 1860 году возможность неотлучно находиться в кабинете президента Линкольна и видеть, как вершатся судьбы мира».
По мнению Рика, волк и человек часто оказываются в схожих жизненных ситуациях, «особенно когда приходит время покинуть отчий дом, чтобы найти свое место в мире». И подобных аналогий можно провести бесконечное множество. Но есть одно отличие между ним и волками, которое он подчеркивает:
– Я знавал немало волков, которые как волки были куда лучше, чем я как человек.
С залитого солнцем снега поднимаются еще два силуэта и скользят вниз по склону.
– Ага, – удовлетворенно говорит Рик, показывая на пару, скользящую по снегу наперерез стае, – вот эти две серые – волчицы. Навалялись, поди, теперь бегут. Вон та, с задранным хвостом, – Восемь-Двадцать. Все точно.
Некоторые волки носят электронные ошейники, помогающие исследователям отслеживать их передвижения, поэтому их называют по номеру передатчика. Если у наблюдателя есть приемное устройство – а у Рика оно есть, – то по сигналу датчика на ошейнике можно определить конкретную особь.