Слонам дают имена, волкам – номера. В чем беспристрастности больше? Нью-Йоркская академия наук отказалась опубликовать первую исследовательскую работу приматолога Джейн Гудолл в своем журнале, потому что шимпанзе в ней шли не под номерами, а под кличками. Кроме того, по настоянию редактора нужно было, говоря о животных, употреблять местоимение it – «оно», как требует грамматика, а не писать о них, словно о людях, he (он) или she (она). Животное – оно и есть животное. Гудолл на это не пошла. Работу ее все равно напечатали. И все-таки мешают нам эти имена-номера или, напротив, помогают лучше ориентироваться? Да назови кто-то розовый куст хоть Доротеей, вряд ли нашелся бы ботаник, увидевший в этом попытку одушевления или проявление любви. А Джульетта, с балкона умоляющая: «Зовись иначе как-нибудь, Ромео», имеет в виду «не мышонка, не лягушку», а человека. Животное не стоит ни одушевлять, ни овеществлять сверх меры, и то и другое уведет нас от истины и четкого видения, а исследователям важно именно последнее. Получает волк номер двадцать пять, и для наблюдателя этот номер превращается в имя конкретной особи, потому что каждый волк – не бездушный живой организм, а личность с индивидуальными особенностями, характером, родословной.
Не по годам развитая двухлетка Восемь-Двадцать действительно выделяется даже на фоне двух своих сестер, которые годом старше. В разговор вступает семидесятилетний Даг Маклафлин, управляющий кемпингом, что расположен буквально за воротами Йеллоустонского парка. Наблюдение за волками – его хобби, которому он с энтузиазмом предается чуть не каждое утро.
– Восемь-Двадцать пошла в мать. Ей всего два года, но она очень уверенная в себе и самостоятельная. У нее есть природные задатки лидера. И уже сейчас она способна охотиться. Ее мать, Ноль-Шестая, этим славилась, и дочка вся в нее.
Десять волков сходятся на снежном поле вместе. Широкогрудые матерые волки и долговязые годовики-переярки со вздыбленной на загривках шерстью. Мне их хорошо видно в «глазок» стационарного телескопа.
– Встретились, – говорит Рик в диктофон. – Ну точно митинг!
Волки радостно здороваются, поднимая хвосты и повиливая ими. Наскакивают друг на друга, лижутся, как это делают собаки, прыгая вокруг вернувшегося домой хозяина.
Это лишь прелюдия к тому глубокому потрясению, которое мне предстоит пережить, постоянно проводя параллели между волком и собакой. Для молодого волка старшие в стае – такой же ориентир и авторитет, как для собаки хозяин. Но если матерый волк с возрастом превращается в капитана собственной судьбы, то собака по отношению к человеку-хозяину навсегда остается существом ведомым, зависимым и подчиненным. Такое вот примитивное замещение, блокирующее развитие. Так что любая собака – до старости волчонок, который никогда не вырастет и не научится брать на себя ответственность за собственную жизнь и принятые решения. Взрослый волк отвечает за себя сам. Больше некому.
Рик «распутывает» для меня то, что издали кажется сплошной пушистой круговертью:
– Вот те слева, черная и серая, – девчонки, им около года. Серая – младшая сестра Восемь-Двадцать, они вместе бежали к остальным. Ей ошейник с датчиком не надевали.
Это очень общительная волчица, которую окрестили Бабочкой.
– Видите, как она пихает другую лапой? Так делают волчата, когда хотят играть.
Справа от Бабочки еще три волчицы.
– Две черных и серая, видите? Они на год старше, пестовали нашу Бабочку.
Бабочка выказывает им уважение: прижимает уши, припадает к земле – все это позы подчинения. Человек, демонстрируя покорность, тоже стремится стать ниже: кланяется, опускается на одно колено, приседает в реверансе, опускает очи долу, то есть языком тела стремится донести до собеседника уязвимость своего зависимого положения, неготовность нападать или сопротивляться.
– Но Бабочке-то бояться некого, – поясняет Рик. – Она у нас общительная, всех любит.
Подчеркнутая готовность подчиняться, разумеется, выводит слабого из-под возможной агрессии. Но не всегда.
Вот одна из волчиц внятно демонстрирует подчинение: опускает голову, прижимает уши и хвост, но это вызывает у сородичей внезапный всплеск агрессии. Волчица падает на спину под нажимом троих окруживших ее сестер. Брюхом вверх сейчас лежит наша молодая да ранняя Восемь-Двадцать.
Когда была жива их мать, Ноль-Шестая, ее первенства в стае никто не оспаривал. Она была альфа-самкой, и точка. Без вопросов. Теперь молодые волчицы бьются за лидерство. Среди трех сестер, возвышающихся над Восемь-Двадцать, одна, старшая, – истинный харизматик. Она, возможно, на сносях. Восемь-Двадцать тоже может быть на сносях. Вокруг нее вьются сразу два пришлых самца – ситуация нетипичная. Два выводка внутри одной стаи становятся прямыми конкурентами, потому что еды, которую добывают остальные члены стаи, на всех не хватит. Поэтому Восемь-Двадцать автоматически превращается в угрозу для главенства старшей сестры, и эта сестрица при поддержке двух черных волчиц из того же помета, что Восемь-Двадцать, собирается задушить угрозу в зародыше.
Прижатая к земле Восемь-Двадцать не сопротивляется, она лишь пытается распрямить лапы и сбросить с себя обидчицу. В воздухе чувствуется нарастающее напряжение.
И внезапно происходит всплеск бешеной ярости. Волчицы бросаются на Восемь-Двадцать. Это не ритуальные игры, не стремление поставить зарвавшегося члена стаи на место, тут дело серьезнее. Восемь-Двадцать извивается и скулит от боли. Одна волчица впивается ей в бедро, другая – в подбрюшье, и, наконец, старшая сестра вот-вот вцепится ей в глотку – так волк убирает с дороги волка.
Едва Восемь-Двадцать удается вырваться, она уносит ноги. Но игра не кончена.
Отбежав на небольшое расстояние, она поворачивает назад и почти стелется по снегу от преувеличенной покорности. Ей важно любой ценой остаться в стае. Но сестры не собираются уступать, она им мешает. Они рычат и скалятся, прямо давая понять: не подходи, хуже будет.
Волчица Восемь-Двадцать растворяется среди торчащих из-под снега сухих былок шалфея. Этот момент отторжения, когда собственные сестры превращают ее в парию, окончательно и бесповоротно меняет ее жизнь.
Но первые изменения начались четыре месяца назад, когда от неведомой руки пала ее мать, великолепная Ноль-Шестая. Хаос, ворвавшийся в судьбы ее уцелевшего потомства, – прямое следствие гибели матриарха.
Чтобы понять природу ее избранности и оценить масштаб последствий ее смерти, придется отступить на поколение назад. Родословная у этой принцессы крови славная: она приходилась внучкой самому знаменитому волку Йеллоустонского парка – № 21. Двадцать-Первому.
Идеальный волк
– Если бывают на свете идеальные волки, то Двадцать-Первый был из них, – вздыхает Рик. – Как Акела из «Маугли», только не сказочный, а настоящий.
Даже издали его можно было узнать по могучему развороту груди и передних лап. Не ведавший страха, когда речь шла о защите семьи, Двадцать-Первый обладал силой, мощью и проворством, которые обычным волкам и не снились.
– Я дважды видел, как он один бился против шестерых, – вспоминает Рик, – и оба раза обратил их в бегство. Это было фантастическое зрелище. Мне приходилось буквально щипать себя, ведь то, что он творил, волк не может сделать в принципе! Это все равно как если бы ты шел по темной улице и у тебя на глазах начал драться с бандитами Брюс Ли! Смотреть на Двадцать-Первого было, как смотреть на Майкла Джордана или на Мохаммеда Али. Перед тобой уникальный талант на пике своей формы, в апогее мастерства, сверхъестественный, за гранью нормального.
Последнее особенно важно, потому что «нормальный» волк не соответствует «середнячку» в человеческом понимании. Каждый волк – прирожденный атлет.
Двадцать-Первый прославился двумя вещами: из каждого боя он выходил победителем и не убил ни одного побежденного. Настоящий суперволк.
Волк-легенда родился в Йеллоустоне – это был первый волчий выводок за почти что семьдесят лет. Его родители – дикие волки, пойманные в Канаде и доставленные в Йеллоустонский национальный парк в рамках программы по восстановлению экологического равновесия, которое из-за бесконтрольного размножения оленей вапити оказалось под угрозой. За семьдесят лет существования без хищников олени расплодились в таких количествах, что угодья заповедника уже не могли их прокормить, так что зимой им грозила голодная смерть. А вот волкам, которых предстояло вернуть в биосферу, нарушенное равновесие сулило вольготную жизнь и добрую охоту.
Но несмотря на то что последнего волка истребили за семьдесят лет до возобновления популяции, буквально накануне рождения Двадцать-Первого его отец пал от пули браконьера.
Волчица не приспособлена для роли матери-одиночки, поэтому исследователи скрепя сердце решили изловить «серую вдову» и на несколько месяцев поселить ее с выводком в вольере площадью полгектара.
Когда егеря приходили, чтобы задать корм, волчица и малыши в панике уносили ноги и лишь один волчонок пытался подняться на лапы и встать между гостями и своей стаей, жавшейся в противоположном углу. Этому волчонку потом наденут ошейник с передатчиком и присвоят порядковый номер 21.
В два с половиной года Двадцать-Первый ушел из родительской стаи, где остались мать, братья-сестры и приемный отец-волк, и, что называется, в ритме вальса влился в стаю, хозяйничавшую на Пике Друидов. За два дня до его появления вожак Друидов стал еще одной жертвой браконьеров. Волчицы с радостью приняли нового альфа-самца, да и волчатам могучий отчим пришелся по вкусу. Он действительно заменил им отца и помог стае их выкормить. Без сучка без задоринки Двадцать-Первый ушел из одной стаи и тут же возглавил другую, давно сложившуюся. Этот момент в его жизни стал переломным.
По рассказам Рика, к членам своей стаи он относился «невероятно бережно». Завалив оленя, не спешил набрасываться на еду, а либо ложился вздремнуть, либо отходил помочиться, позволяя остальным членам стаи, которые в охоте не участвовали, наесться досыта.