6 декабря 2012 года неизвестный застрелил Ноль-Шестую.
Ее гибель для остальных членов стаи была подобна землетрясению. Наблюдатели чувствовали то же самое. У них в голове не укладывалось, что волков, которых они так близко и хорошо знают, кто-то может взять и – пиф-паф! – застрелить.
Закон об исчезающих видах 1973 года позволяет отнести вид к категории «исчезающих», если его представители «подвержены угрозе вымирания из-за своей критически малой численности на всей или значительной части территории обитания». Волки под этот охранный статус попадают. На исконных территориях обитания они истреблены повсеместно. По оценкам исследователей, до появления в Северной Америке переселенцев из Европы поголовье волков на нынешней территории континентальных штатов[54] насчитывало миллион особей, и на одном только Западе, включая Мексику, их бегало не менее трехсот восьмидесяти тысяч. К 1930 году на исконных ареалах обитания сохранилось не больше 5 % волков, то есть вид был истреблен на 95 %. Поэтому волки более полувека считаются вымирающим видом.
До того как на земли Северной Америки ступила нога колониста-европейца, весь континент был опутан волчьими тропами.
На самом деле за семьсот пятьдесят тысяч лет волки распространились по всему миру: на севере, от Атлантического побережья Европы и далее на восток, через необъятные просторы Азии, от Индийского до Тихого океана; и в Северной Америке от Западной Арктики до Гренландии, и южнее, через леса на Восточном побережье, через Великие равнины вглубь запада, к вершинам Скалистых гор и пологим склонам Западного побережья, и еще дальше, на юг, в Мексику. Волки как вид обладают феноменальной адаптивностью, гибкостью и невероятно успешной социальной организованностью.
Популяции, воссозданные на некоторых участках на западе США, скудны и территориально ограничены. Несмотря на это, федеральное правительство в последние годы смягчает в отношении волков природоохранные меры. Именно в этой связи было официально заявлено, что наличие тридцати способных к воспроизводству пар и популяции общей численностью триста особей «свидетельствует о восстановлении популяции волков на севере Скалистых гор» (для сравнения: триста – это приблизительно полпроцента от первоначального количества особей на исконной территории обитания, это в тысячу с лишним раз меньше, чем триста восемьдесят тысяч волков, некогда свободно живших на западе США, где теперь Йеллоустонский национальный парк. Известно, что в 1871–1872 гг. было продано более пятисот волчьих шкур). 30 сентября 2012 г. решением Службы охраны рыбных ресурсов и диких животных США из федерального списка исчезающих видов по штату Вайоминг был изъят Canis lupus – волк обыкновенный, и незамедлительно после этого было объявлено об официальном открытии охоты на волков. Сезон начался с 1 октября 2012 года. Вайоминг и Йеллоустонский заповедник – одна и та же земля; это понимают даже вóроны. По отдельности, каждый в своем квадратике с надписью, они существуют только на карте, но это топографический анахронизм и конфабуляция. Тем не менее власти штата Вайоминг посчитали возможным разрешить в подведомственном им квадратике круглогодичный отстрел волков. Без лицензий. Без ограничений. Видишь будущий трофей – стреляй.
Не прошло и двух месяцев, как Семь-Пятьдесят четыре, а за ним и Ноль-Шестая были мертвы.
Если рассматривать образ волка в литературе и культуре в целом, то дело придется иметь не с живым существом, а с проекциями человеческого страха перед цивилизацией. Волки, кроме всего прочего, еще и охотятся группами. Да, бывает, что они режут скот, бывает, нападают на людей, особенно в Европе. Но люди и сами режут скотину, и сами часто нападают на других людей. Тем не менее образ волка обладает такой метафорической силой, что зачастую заслоняет собой волка как социальное животное. «Иногда сигара – это просто сигара», – признавал отец психоанализа, но волк почему-то никогда не превращается просто в волка.
Волки в нашем воображении становятся воплощением всего зверского и к цивилизации не приобщенного, символом шайки, живущей за пределами условностей и норм. А может, ненависть человека к волку объясняется тем, что их преданность семье, их стремление охотиться на тех же животных, мясо которых с удовольствием приносит с охоты и потом ест человек, превращает их в своеобразных «двойников» человека? Мы до такой степени узнаем в них себя, что начинаем воспринимать их как враждебное племя, как воров и разбойников. Мы сами предлагаем волку роль злодея, а потом путаем актера с персонажем, которого он играет.
Но долгие века по чьей-то злой воле, когда дьявола, когда федерального правительства, волк оставался отражателем и усилителем любых человеческих страхов.
В средневековой Европе церковь считала волков приспешниками сатаны, его верными псами, появление которых подтверждало, что дьявол бродит неподалеку, что он где-то рядом. Волков не просто истребляли, их по-настоящему казнили: жгли заживо, как ведьм и еретиков, прилюдно вешали. Считалось, что от них исходит не просто физическая опасность, а дьявольское искушение. Сколько было судов по подозрению в том, что обвиняемый способен заклинать волков или оборачиваться волком! Спустя века в Северной Америке угодившего в капкан волка могли сжечь, могли отрубить ему нижнюю челюсть или, наоборот, замотать пасть проволокой, а потом выпустить, чтоб тот умер голодной смертью. Как пишет Даг Смит, «ни одно животное до волков не становилось жертвой человеческой мести».
Что бы волк ни делал, все превращалось в повод для ненависти. На заре XX века у фермеров пошла мода на то, чтобы в туши зарезанных волками овец подкладывать отраву. Даг Смит рассказывает, что волки мгновенно научились не возвращаться за отравленной добавкой, после чего их стали обвинять сперва в том, что «зажрались», а потом в том, что «убивают удовольствия ради». И это вот «убийство удовольствия ради» стало трактоваться как смертный грех, заслуживающий смертной же казни, и превратилось в идеальное оправдание для убийства волка. Тоже, надо полагать, удовольствия ради.
В 2014 году, когда я работал над этой книгой, писатель Кристофер Кетчем посетил волчье дерби в Айдахо[55], и в местном баре симпатичный старичок наставлял охотников: «Всем им, волкам поганым, надо выпустить кишки». То есть не просто убить, а чтоб еще и помучились.
Ненависть к животным-охотникам – порождение западной цивилизации, а нет на свете ничего западнее, чем американский Запад. «Запад – оплот политической реакции и авторитаризма, виновный в бесчисленных преступлениях против земли и природы, сырой в культурном отношении». Таков вердикт Уоллеса Стегнера[56], который там вырос и жил. Он надеялся, что настанет время, когда жители Запада поймут: «общество должно быть достойно пейзажей», среди которых живет. Возможно, он начитался Хемингуэя, которого многочисленные путешествия на дальние и ближние расстояния убедили в том, что любить надо только страны, потому что «…страна всегда лучше, чем люди»[57].
А некоторые люди испытывают к волкам ненависть настолько глубокую, что она становится практически расовой. На Западе волки становятся оружием в культурных войнах. Когда две шестидесятилетние туристки пошли гулять по лесу и не вернулись, на одном из политических сайтов американского Запада красовался следующий заголовок: «Прикормленные либералами (!) волки убили женщин-туристок». А под заголовком шла статья, начинавшаяся так: «К черту всякую политкорректность! Если бы не ополоумевшие либералы, которым волки дороже людей, эти женщины были бы сейчас живы». Другой сайт прямо заявлял: «Волки зарезали женщин-туристок, а либералы их покрывают». Через несколько недель на первом из процитированных сайтов (только на одном, второй не отреагировал никак) появилось опровержение: «Женщины были в джинсах и футболках, а температура воздуха в тот день упала почти до нулевой отметки. Следы нападения диких животных отсутствуют. Смерть наступила по причине переохлаждения и воздействия внешних факторов».
Когда в 1872 году по решению Конгресса США был учрежден Йеллоустонский национальный парк, никаких природоохранных федеральных агентств или ведомств не существовало, так что животные в заповеднике были беззащитны. Разгул браконьерства, ориентированного на коммерческие рынки, достиг такого размаха, что в 1886-м на борьбу с ним были брошены регулярные войска. После того как на Великих равнинах охотники истребили десятки миллионов диких бизонов, в Йеллоустоне чудом уцелела популяция из двадцати трех особей, спасение которых, по официальному признанию, способствовало бы сохранению исчезающего вида.
Отношение к хищникам было не столь однозначным. В 1916 г. конгресс учредил Службу национальных парков, и ее сотрудники-егеря получили конкретную задачу: истребление плотоядных, включая пуму, рысь, рысь рыжую, койота и прочих. Хорошо, что глава ведомства питал слабость к йеллоустонским медведям, только это спасло их от уничтожения. Егеря высматривали в лесах волчьи следы, прислушивались к вою, искали логова с прибылыми волчатами. В 1926 году егерь пристрелил последнего йеллоустонского волка. От сотен тысяч волков, некогда обитавших на всей территории Америки, не осталось ни-че-го.
В течение шестидесяти девяти лет просторы Йеллоустона не оглашал по ночам волчий вой. Можно было подумать, что для оленей наступил золотой век.
– На самом деле на то и щука, чтоб карась не дремал, – говорит Даг Смит. – Если хищников нет, то и травоядным жизни не будет. Их ждут другие страдания.
В итоге они все равно гибнут, не от клыков хищника, так от голода. Смерть в пасти зверя страшна, но она происходит быстро, а вот при голодной смерти мучения тянутся долго.
Без волков в йеллоустонских популяциях оленевых начался неконтролируемый рост, и тогда их, по распоряжению администрации, стали отстреливать или вывозить куда подальше, в Альберту