Все это свидетельствует о наличии у тигра либо абстрактного мышления, либо острейшей интуиции, ведь он догадался, что ружейный самострел – преднамеренная угроза его жизни. «Чтобы связать в одну сложную причинно-следственную цепочку выстрел, раздавшийся в воздухе, внезапно пронзившую тело боль и человека, который может находиться на расстоянии нескольких десятков метров, умение абстрактно мыслить необходимо по определению». Еще поразительнее, что биологи, годами работающие с тиграми, ни разу не сталкивались с «вендеттой» – хотя по долгу службы им приходится отлавливать, делать уколы снотворного, обследовать, снабжать радиоошейниками десятки животных, и некоторых не по одному разу.
Похоже, тигр может «вычислить» человека, который намеренно желает причинить ему вред. По крайней мере, главный герой книги Вейлланта был на это способен. Получив рану от охотника-браконьера Владимира Маркина, амурский тигр несколько дней караулил обидчика, дожидаясь его возвращения на заимку после долгой охоты, а потом атаковал, причем не с голоду, а из мести: он не просто съел человека, а уничтожил его «скрупулезно и беспощадно», расшвыряв в прогалине за домом останки, «которые на первый взгляд казались кучей ветоши».
В незапамятные времена, когда бушмены (или «сан», как они сами себя называют) обитали в древних песках Калахари, они охотились на кого угодно, но львов не трогали. Царь зверей воздал им за учтивость. Между львами и бушменами сложилось долгое и прочное перемирие. Даже отбивая у львов дичь – причем у стаи львов, превосходящей охотников по численности, – бушмены вели себя с ними твердо, но почтительно. Ни с гиенами, ни с леопардами они так не церемонились: просто забирали у них добычу и все. И никто никогда не слышал, чтобы лев убил человека. Африканские леопарды – да, те могли, особенно под покровом ночи. Но лев – никогда.
Белому человеку такое перемирие было неведомо. В 50-е годы антрополог Элизабет Маршалл Томас жила среди бушменов. Ей довелось пройти «старым путем» и наблюдать за его разрушением в прах. (Мать Элизабет, Лорна Маршалл, в свое время совершила прорыв в этнографических исследованиях коренных народов Южной Африки. Свой опыт общения с бушменами Элизабет Маршалл Томас описала в книгах «Вреда не ведающие» и «Старый путь».)
Однажды ей с семьей пришлось ночевать в пустыне. Кроме них в лагере был африканер – так называют в Южной Африке потомков голландских, французских и немецких колонистов. Внезапно из темноты на них выступили пять львов – их присутствие выдавал только блеск глаз. Людей и хищников разделяло пламя костра. К ужасу знакомой с обычаями бушменов Элизабет, белый потомок буров тут же выстрелил в темноту и ранил двух львов, но преследовать их побоялся. В результате в окрестностях лагеря оставались бродить два раненых хищника, что было крайне опасно. Элизабет, ее брат и еще один член их семьи решили, не мешкая, уходить. Ночь была звездная. «Вдруг мы услышали тихий стон», – пишет Маршалл Томас. Свет фонаря выхватил из темноты молодого взрослого льва. Он был тяжело ранен, сам подняться не мог и «…от боли <…> грыз поросшую травой землю». Добить его с первого выстрела не удалось, пришлось стрелять несколько раз. «Он лежал, отвернув голову, пока мы, стоя, целились. Сейчас мне кажется, что он специально не смотрел нам в глаза, словно хотел, чтобы нам было легче». Каждый раз, когда в него вонзалась пуля, он кричал.
Другого раненого льва они искали всю ночь и только на рассвете наткнулись на следы. Это были следы львиных лап, приготовившихся к броску. Пройдя по направлению броска, они обнаружили мертвую львицу. Туша и трава вокруг нее были в утренней росе, все, кроме сухого участка земли, где трава до сих пор была примята – всю ночь рядом с подругой находился лев, причем, судя по оставленным следам, огромный. «Этот гигант <…> не отходил от мертвой львицы. Он видел наш лагерь, слышал все наши передвижения, выстрелы и крики <…> но вылизывал мех мертвой львицы – мех был приглажен против роста».
Бушмены, непревзойденные охотники, львов никогда не трогали, а львы не трогали бушменов. Скорее всего, каждая из сторон признавала потенциальную опасность противника. Каждая из сторон могла, по идее, проверить границы дозволенного, но никогда их не переходила. «Объяснить условия перемирия невозможно, потому что их невозможно понять», – пишет Элизабет Маршалл Томас. Львы и бушмены не вредили друг другу, им это было не нужно. Они жили так сами и учили этому детей. Может, это и есть объяснение? Может, все настолько просто? Просто не вредить. Но теперь все по-другому. И они другие.
«В 50-е годы львы Калахари составляли одну неделимую популяцию, единую львиную нацию, у которой по большому счету была целая страна». А потом появились переселенцы из Европы, а за ними тяжкой поступью тянулись их многочисленные стада. Ранчо и фермы теснили прежних хозяев этих земель, и «единая львиная нация <…> стала более подозрительной». Львы держались за свои территории, где раньше безраздельно царили, но теперь большую часть площадей занимали выгоны. В прежние времена они могли находиться на расстоянии полутора-двух километров друг от друга и «переговариваться» с помощью рыка, но с распространением фермерства цари зверей превратились в «нищих изгоев». Фермеры забрали себе их земли, перестреляли антилоп и прочую дичь, на которую они охотились, – то есть разделались с экономикой и культурой львиной нации, а потом и с самой нацией. С извечными соседями львов – бушменами – белые люди поступили точно так же.
Элизабет Маршалл Томас пишет, как однажды, наблюдая за львом, зевнула, и он в ответ тут же зевнул, а потом еще раз и еще раз. «Львы невероятно наблюдательны. Их способность к эмпатии – следствие их наблюдательности». Как вы к нам, так и мы к вам.
Прекрасные отверженные
Гибель Ноль-Шестой поставила вожака Ламаров Семь-Пятьдесят пять в отчаянное положение: он разом лишился и брата, и подруги, в паре с которой охотился. Найди он сейчас подходящую волчицу, его взрослые дочери вполне могли бы этому воспротивиться. Зиму пережили девять членов стаи: один из них – прибылой волчонок, появившийся на свет прошлой весной, остальные восемь – дочери вожака, двоим из которых почти три года. Самый возраст, чтобы интересоваться кавалерами и добиваться в стае высокого достойного положения. Старому вожаку пришлось туго.
Стая лишилась двух ключевых фигур, третий, оставшийся в живых, бродил по округе, пытаясь что-то наладить. В это время старшие дочери познакомились с двумя молодыми самцами, отколовшимися от стаи Худу. Волки этой стаи обитают за пределами Йеллоустонского заповедника, в лесах долины Санлайт, в Вайоминге. Один из кавалеров – высокий серый волк с властным характером, второй – белесый гигант с мягким нравом. Впереди маячил брачный сезон, волки предчувствовали брожение крови.
У женской части Ламаров чужаки нашли горячий прием, суливший им лакомые перспективы, но старого вожака на этом празднике жизни никто не ждал. С появлением волков из стаи Худу ему более не было места в собственной семье.
Каждый час столбик термометра опускается все ниже и ниже. Сейчас уже минус пятнадцать по Цельсию, и, хотя все говорят, что это «сухой мороз», легче не становится. Мои новые зимние ботинки рассчитаны на мороз до минус пятидесяти, они-то, может, и выдержат, но вот ноги – вряд ли. Ступни превратились в ледышки. Мне все время холодно. Исключение составляет только то время, когда в поле зрения появляются волки. Глядя на них, я забываю, что мерзну. Но сейчас волков нет. И от холода не спасают ни зимние штаны на синтепоне, ни три рубашки, ни пуховый жилет, ни парка, ни наушники, ни шарф, ни прикрывающая шею и уши от ветра зюйдвестка, ни нахлобученный поверх нее капюшон.
Температура падает, а вот дух, наоборот, на подъеме. Наверное, он передается нам от волков, которым этот леденящий душу холод нипочем.
В какой-то момент казалось, что все еще может вернуться на круги своя. Семь-Пятьдесят пять обольстил волчицу их стаи Молли, которую и раньше знал. После спаривания она понесла, и он привел беременную подругу в долину реки Ламар. Логовища для волков обладают особой притягательностью; старый вожак показал новой волчице логово, в котором в течение пятнадцати лет появлялись на свет члены его семьи.
На первый взгляд все складывалось как нельзя более удачно: взрослые дочери со своими кавалерами из стаи Худу находились за пределами Йеллоустона, и Семь-Пятьдесят пять мог сохранить за собой статус альфа-самца на своих охотничьих угодьях. Все довольны.
То, что волчице из стаи Молли суждено было принести волчат в семейном логове Ламаров, выглядело как насмешка судьбы, потому что две этих стаи были заклятыми врагами. Возможно, новая «мачеха» Ламаров участвовала в попытке волков из стаи Молли прорваться к этому логову, когда отвлекавшей их Ноль-Шестой удалось обмануть преследователей и ускользнуть через овраг, перерезавший внешнюю стену утеса.
Пролетели три бурных месяца, и старшие дочери Ламаров со своими кавалерами из Худу вернулись в Йеллоустон. Это была уже другая стая, с новой расстановкой сил. Увидав рядом с отцом незнакомую волчицу, они, возможно, вспомнили ее по запаху, если она была тогда среди атакующих из стаи Молли. Или, возможно, просто увидели в ней захватчицу семейного логова, которая, кроме всего прочего, собирается охотиться на их территории. Гибель Ноль-Шестой нарушила равновесие, и в стае началась смута, как это бывало у людей, когда убийство вождя или князя приводило к кровопролитной борьбе за власть.
Не успели сгуститься сумерки, как волчицы из стаи Ламаров чуть не разорвали новую «мачеху» в клочья. Но единства в стае не было. Наблюдатели заметили, что черный волчонок, которому был почти год, явно «хотел к папе».
– Семь-Пятьдесят пять был где-то позади нас, мы слышали, как он воет, – рассказывал Даг Маклафлин. – Многие в стае ему отвечали, но идти на его зов никто не решался. А этот черненький решился. Он, видать, сказал себе: «Я еще маленький, хочу к папе!» – и, бросив остальных, пошел по следу отца чуть не за три километра.