«Может быть, она тоже не спит?»
В её окне под крышей было темно, хотя мне вдруг показалось, что я различил слабый свет, будто она включила мобильный телефон или планшет.
– Значит, у Северина было прозвище Топор-убийца? – размышлял я вслух. – Вот что такое настоящая токсичная маскулинность!
– Что? – Гиацинт проследил за моим взглядом. – Ах, вот оно что. Дело в Матильде. Понимаю.
«Нет, ничего он не понимает».
Я захромал дальше.
– Если тебя интересует моё мнение… – начал Гиацинт, но я его перебил:
– Не интересует! Как-нибудь обойдусь без советов по любовным делам парня, который встречался с Гудрун! Спасибо, не нужно!
– «Советов по любовным делам»! Из нас двоих это ты изъясняешься как тип из позапрошлого века. – Казалось, Гиацинта эта беседа очень забавляла. – Но ты прав: за тысячу двести лет накапливается огромный опыт в любовных делах.
– Надеюсь, вкус у тебя за это время улучшился на тысячу двести процентов, – произнёс я.
Теперь на лице Гиацинта расплылась улыбка, хорошо заметная в свете уличного фонаря.
– Вот скажи, разве это не безумие – любить? Люди могут быть знакомы целую вечность, но проходят столетия, прежде чем между ними вспыхивает искра.
– Очень удобно, что тебе на вид до сих пор не дашь и двадцати лет, – сказал я.
– А я рассчитываю выглядеть на двадцать пять и даже бреюсь не чаще раза в месяц, чтобы поддерживать образ… – Рассмеявшись, он открыл ворота кладбища. Фонари здесь давно уже не горели, и чем дальше мы уходили от дороги, тем темнее становилось вокруг. Только электрические свечи, мерцающие на некоторых могилах, создавали небольшие островки света, а тени от кустов и надгробий из-за этого казались ещё чернее.
Я решил сменить тему:
– Смог ли профессор Кассиан найти объяснение тому, что я не забыл Северина? («Как там выразилась Матильда? „Это заклинание или проклятие“?»)
Гиацинт тут же снова стал серьёзным:
– Я не говорил об этом Кассиану. – Он кашлянул. – И никому не говорил. Никто не знает, кроме Эмилиана.
– И даже Фее не рассказывал?
– Фее – ни в коем случае! Она бы совсем сошла с ума и не спускала бы с тебя глаз ни на секунду. Эта твоя способность – это что-то… очень особенное.
Мне сразу стало не по себе.
– Но ещё непонятно, как это получилось, правда ведь? Может, дело не во мне, а в Северине? Ведь если он каким-то образом сумел остаться в моей памяти, то особенный он, а вовсе не я.
– Для всех остальных его никогда не существовало, – уточнил Гиацинт. – Ты единственный, кто его помнит. И, насколько мне известно, за все эти тысячи лет не было никого, кто обладал бы силой памяти.
«О боже. „Сила памяти“. Ну почему у этих граничных существ всё звучит так напыщенно? Ничего такого особенного в этом, скорее всего, нет, ведь Матильда тоже его помнит». Последний факт я решил оставить при себе. Гиацинт и так разволновался ни на шутку.
– Поэтому мы с Эмилианом решили, что, пока не узнаем об этом побольше, лучше всё держать в секрете, – продолжал Гиацинт. – Иначе тобой могут излишне заинтересоваться. Ещё больше, чем сейчас.
В ночной тишине от наших шагов по гравию раздавался оглушительный хруст. Где-то за деревьями пронзительно закричала сова, а по тропинке перед нами прошмыгнула лиса.
– Откуда ты знаешь, что раньше такого не бывало? – повторил я слова Матильды. – Нельзя же опросить всех живых людей о каждой смерти, чтобы узнать, помнят ли они умершего. Может, где-нибудь есть ещё кто-то, кто не забыл кого-то, а вы просто этого не заметили? А возможно, Северин – просто исключение? И как же пернатая змея на крыше, которую Матильда проткнула колышком для рассады? Она ведь не растворилась в воздухе и не была забыта.
– Исключения существуют, – подтвердил Гиацинт. – К ним относятся такие существа, как мнемозины, драконы, единороги и пернатые змеи, поэтому долгое время на них охотились и почти истребили эти виды. Некоторые личности надеялись, что с помощью этих существ, живых или мёртвых, смогут заполучить силу памяти. Ты даже представить не можешь, какие отвратительные эксперименты проводились на Грани, сколько из частей их тел и их крови наделали амулетов, настоек, порошков и зелья. Чего уж там, этим промышляют и сейчас. К сожалению, ингредиенты зелья до сих пор являются весьма востребованным товаром на чёрном рынке.
Почему-то в моей голове возник образ карликового дракончика Конфуция в блендере. Я тряхнул головой, чтобы прогнать назойливую мысль.
– Некоторые вещи действительно могут вызывать воспоминания, активировать фрагменты памяти или временно провоцировать знакомые эмоции, – продолжал Гиацинт. – Но ничто не способно преодолеть великое забвение. К тому же есть и побочные эффекты. И это незаконно. И подло. И противно.
– Значит, мне не могли подлить какого-нибудь зелья, которое помогло сохранить память о Северине? – повторил я очередную теорию Матильды. – Ну допустим, что я действительно первый и единственный, кому удалось сохранить воспоминания об умершем существе с Грани. Что в этом такого плохого? Почему надо держать это в тайне?
Гиацинт замешкался с ответом:
– Помнишь, что мы говорили тебе о пророчестве?
«Конечно помню. Что-то о конце света, свирепых зверях, полночи и плачущих деревьях. А в центре всего этого – я, особенный, проклятый, избранный. Об этом мне совершенно не хочется вспоминать».
– Ты сказал, что существуют сотни версий пророчества. И ни одна из них не несёт в себе особого смысла. Поэтому его никто не принимает всерьёз, и лишь политики используют для саморекламы. – Я попытался собрать воедино все детали, которые смог вспомнить. – Каждые пять-шесть сотен лет случайным образом жребий падает на какого-нибудь избранного, который хоть немного вписывается в одну из многочисленных версий пророчества. Затем этот избранный участвует в каком-то древнем ритуале, чтобы… – Тут я запнулся. – Что это, кстати, за ритуал и в чём заключается роль избранного? («Никто мне этого так и не объяснил».)
– Ритуалы время от времени меняются, – уклончиво ответил Гиацинт. – Речь идёт о звёздных вратах, которые должен открыть избранный.
– «Звёздных вратах»… – повторил я, закатив глаза.
«Только звёздных врат мне не хватает во всей этой чепухе».
– Звёздные врата появляются лишь один раз в несколько столетий, – без тени иронии продолжал Гиацинт, – но до сих пор ни одному избранному не удалось их открыть… – Он сделал многозначительную паузу, а затем добавил: – Уж поверь мне, они испробовали все возможные способы. Знаешь, твоё счастье, что ты избранный сегодня, а не в третьем веке до нашей эры.
«Да, невероятное счастье».
Я вздохнул:
– Какое совпадение, я же специалист по открытию звёздных врат. У меня и кличка есть – «межгалактическая отмычка». Как тебе? На этот раз всё обязательно получится. Да, и конечно же, предотвратить конец света – это тоже проще простого. Он ведь и так каждый раз откладывается. Что может пойти не так?
Вместо того чтобы рассмеяться, Гиацинт нахмурился:
– В отличие от мамы, я всегда считал пророчество и ритуал со звёздными вратами полной ерундой. Эмилиан тоже. Но с воскресенья мы зарылись в архивах, чтобы изучить все возможные варианты пророчества, и… – Он замолчал так многозначительно, что по моей коже побежали мурашки.
– Только не говори, что ты нашёл смысл во всей этой мешанине.
– Нет, эти тексты по-прежнему кажутся мне очень загадочными, абсолютно противоречивыми, – сказал Гиацинт, – и дурацкими. Но единственное, что их объединяет, помимо упоминания о смешанной крови и смертности избранного, так это то, что избранный будет обладать чем-то, что остальные потеряли. Пророчество фей гласит: «Крылья рассвета не могут забыть», а в другом пророчестве говорится прямо: «Так увидишь ты знак смены времён: силой памяти избранный наделён».
– Господи! А нельзя ли назвать это как-нибудь иначе? – вырвалось у меня. – Может, просто обычной памятью?
Тем временем мы подошли к склепу семейства Кёниг, и Гиацинт машинально понизил голос:
– Кто б не подкрался в тёмную ночь, смелый поэт всех отгонит прочь, – поприветствовала нас с соседней могилы бронзовая статуя в натуральную величину, она же народный поэт Клавиго Берг.
По словам профессора Кассиана, Клавиго доверили охранять портал, чтобы поэт не терял веру в себя, хотя на роль настоящего стражника он не очень годился. Вряд ли кого-то можно было отпугнуть неудачными рифмами.
– Приветствую вас, господа… Хм, может быть, закончить чем-то вроде «пути туда»?
– Да, совсем неплохо. Большое спасибо, дорогой господин народный поэт, – вежливо ответил я, в то время как Гиацинт уже открывал тяжёлую железную дверь склепа, за которой появилось мерцающее поле.
– Итак, войдите… гм… в священные залы, – поспешно добавил Клавиго. – Да будет вам… гм… судьба… или нет… что-то со словом «пьедесталы»… Минутку, сейчас придумаю!
Но мы уже скрылись в мерцающем поле.
Первые секунды на Грани мне, как всегда, показались самыми счастливыми на свете. Я так любил этот момент: когда исчезала слабость, а вместе с ней и все физические недостатки. Хотя бы из-за этого каждая вылазка на Грань приносила мне радость.
Библиотека профессора Кассиана представляла собой лабиринт из высоких стеллажей, заставленных книгами, глобусами, песочными часами, шкатулками и сундуками. У меня ещё не было возможности исследовать эту библиотеку, но она наверняка была огромной. Каждый коридор казался бесконечным и терялся где-то в сумерках.
Полный сил я энергично повернулся к Гиацинту:
– Так как моя память связана с крыльями?
Гиацинт остановил меня предупреждающим взглядом:
– Я знаю, что тебе трудно понять, что такое сила памяти… – Он театрально вздохнул. – И что ты растерян, потому что не можешь вспомнить Северина Зеленко. Но я уверен, что Кассиан объяснит этот феномен лучше, чем я.
«О, понятненько».
– Не могу в это поверить… – так же громко ответил я. – Как такое возможно? У ме