Рождество
…Самолет прилетел и сел, слава богу. Не «слава богу» другое: долго ждали багаж, а когда наконец заскрипела лента и он перед нами поплыл, понеслись стоны… То был не он! Вернее, он, но какой? Что за адская колесница прокатилась по нашим вещам? Словно самолет наш все же не долетел – только так можно объяснить такое состояние багажа! Или, может, авиалайнер терял наши баулы по пути, и потом их откапывали и тащили сюда? Версия более гуманная – но тоже, увы, не утешает.
Вперемежку с раздавленными и разорванными чемоданами плыли и отдельные вещи, оказавшиеся вне тары: бывшие сувениры, раздробленные флаконы, сломанные игрушки… В общем, подарки к Рождеству – нынче как раз канун!
Нервные побежали жаловаться – и получили, ясное дело, достойный отпор. Пришла волевая женщина и сказала с достоинством:
– А вы думаете, такое у НИХ первый раз?
– А у вас? – кто-то пискнул робко.
Женщина, подавив его взглядом, удалилась. Вопрос закрылся. О! Вот и мой чемодан! Целый и даже застегнутый. Только вроде как-то опух. Не пори ерунду: с чего это? Ухватил его, сволок. Жаль, правда, оторвали ручку и хвостик, за который я его гордо катил. Вынес в обнимку. Прощай, чемодан. Доеду – и выкину!.. Ошибся, однако. Пришлось еще в этот вечер пообщаться с ним! Таксисты, конечно, оборзели – но это тоже ерунда. Главное, добрался.
Рано радовался! Обессиленно сел в прихожей. Сегодня в доме как раз никого… можешь отдышаться. Обольщаешься! Сунул руку в чемодан… и словно нащупал змею! Выдернул вместе с рукой женское платье! За ним – туфлю! Вот так. Сел еще глубже в кресло. Перепутал чемодан? Или ОНИ перепутали вещи? Вынули, потом сунули не туда? А, неважно как. Главное – отчаяние. Ты никто и ничто. И с тобой делают что хотят!.. Как, впрочем, и с остальными. Но я же ясно видел свои пакеты! Да. Вот они. Но есть и чужие. Вот этот, например… с аккуратно сложенными в магазине детскими футболками… Подарки к Рождеству. Рождество скоро!
Хорошо к нему приближаемся! Надо бы, конечно, камчатую скатерть (что такое камчатая?), витые свечи, вино… Но чему радоваться? Где вы, волхвы, предвещающие радость? Собрал чужие вещи в чемодан (свои выбросил)… Надо отвезти это обратно. Выходит, я – волхв? Со скрипом суставов поднялся. Да, нелегко в наши дни выполнять эту радостную обязанность!
Сошел вниз. Такси в этот праздничный вечер почему-то шли косяком… но платить ту же дикую сумму, чтобы ехать от дома, – выше моих сил. И возможностей. Поволок чемодан к метро. Жаль, оторвали хвостик. Не покатишь… Это я уже говорил. Странное какое-то Рождество. Улицы черные. Где вы, волхвы?.. Ах да.
Но силы, однако, кончились. Очнулся я в маршрутном такси. Неподвижном. Унылый незнакомый пейзаж. Какие-то пьяные юнцы, явно ищущие жертву… А кто-то ждет утерянные вещички, надеясь на чудо к Рождеству.
– Где я?
– Конечная. Авиагородок.
– А аэропорт? Вон ведь у вас написано! – ткнул в отчаянье в грязное стекло.
– Это – по требованию заезжаем. А ты спал! – зевнул водитель. Явно тоже собирался поспать. – Сейчас в парк. Ну хочешь, до метро тебя довезу, еще успеешь, – сжалился он.
– Нет!
Я стал выбираться. Пешком в аэропорт дойду. Должно же в эту ночь хоть что-то случиться!
– Видишь, в конце улицы автобус стоит? – Он глянул на часы. – Последний. Через минуту отправляется. Может, и забросит тебя в аэропорт?
А как ты потом выберешься оттуда? А благодарности не дождешься. Скорее оскорбления… Но это уже пустяк! Давно я так не бежал, особенно с чемоданом!
В «бюро багажа» в аэропорту сдал попавшие мне чужие вещи. Приняли их как-то устало, без огонька. Хорошо хоть, не допрашивали. Но, главное, сделал кому-то радость под Новый год – кто это получит. Кто волхвы? Мы!
Сверкая, вдруг полетел снежок. С разбегу ввалился я в какое-то «средство передвижения» – замедлив ход, оно меня подождало – и оно сразу же дернулось и поехало. И по пришедшему вдруг вместе с бензиновым запахом толчку радости я почувствовал, что Рождество уже началось.
Мороз до слез
Проснулся я от колокольного звона. Давно он не доносился сюда – туманная оттепель глушила звуки. И вдруг – словно колокольня рядом: идут и глухие тяжелые удары, и бойкий перезвон. Сдвинул шторы: косая солнечная «косынка» на доме напротив. Сердце радостно прыгнуло. Но что, собственно, произошло? Просто сильный мороз обостряет все чувства. Заметил не я: в сильные морозы вспоминается детство. Эта яркость, восторг, пронзительность жизни однажды наполнили твою душу, когда ты вышел еще в валенках и закутанный платком, и между тобой и счастьем ничего еще не стояло, и ты его испытал. И теперь оно вспоминается при той же картинке за окном, и вдруг кажется: откроешь дверь и выйдешь прямо в жизнь без забот.
Я торопливо оделся – пока ничего еще не встало между мной и этим утром – и выскочил во двор. Успею? Ухвачу? Во дворе – красота. Солнце свесило с крыши свою ногу – и почти достало до земли. И правда – как в детстве: в сильный мороз изнутри слипаются ноздри, а пальцы в носках заледенели и друг о друга скрипят. И вдруг это получится: я уйду в страну счастья и останусь там навсегда?
Из ворот завернул направо. Лед на Мойке был выпуклый, рябовато-белый, словно не черная вода замерзла, а белое молоко. От этого сияния по щекам извилисто потекли горячие едкие слезы, смораживая, скукоживая щеки. Потому, наверно, так сладок мороз, что ты особенно остро чувствуешь: ты живой, горячий внутри.
Вдали по льду кто-то бегал, сновали черные точки. Сощурился изо всех сил, вглядываясь туда. Дети! Вспомнил: однажды и я выскакивал на лед, задыхаясь от страха и восторга. И почему-то мы с другом были без пальто и без шапок в такой день. Почему? А чтобы запомнилось ярче. И так же грозно дымилась черная полынья под мостом, где, видимо, выходила труба. Долго смотрел, щурясь.
Однажды, в те далекие морозные и счастливые дни, когда хотелось сделать что-то невероятное, перебегал по льду через Фонтанку наискосок в Дворец пионеров, и провалилась вдруг правая нога, оказалась подо льдом, и ее как-то стало тянуть в сторону течением, словно река хотела оторвать ее от меня. За спиной ремонтировался дворец Белосельских-Белозерских, и там кричали рабочие, но я постеснялся кричать, медленно выполз и осторожно дополз до противоположного спуска. И вбежал по мраморной лестнице в огромный резной шахматный зал Дворца, насквозь просвеченный ярким морозным солнцем. Все кинулись ко мне – и преподаватели, и ребята. Оказывается – все они видели, как я добирался: сперва увидел один, потом все остальные. То был единственный миг моей славы в мире шахмат!
Но зима обостряет все чувства до сих пор. Помню, как я, уже став своим в военно-промышленном комплексе, однажды летел к своему другу в далекий гарнизон, куда он, умница и отличник, попал после института. Говорят, там дикий холод и невозможно жить, – а я вот лечу к нему как ни в чем не бывало: друзья есть друзья, и морозы нам не указ. И помню ужас и восторг на пересадке в Красноярске. Тогда нужно было идти от трапа до аэропорта пешком. Волосы превратились в ледяные иглы и кололи нежную кожу головы. Теплый свитер и шапку в оттепельном Ленинграде я сдал с багажом и переходил это ледяное пространство в легком пальтеце. Из всех дверей аэропорта валил пар.
Чуть отогревшись в зале, узнал от моих спутников: багажник нашего лайнера заледенел, и багаж не вынимается. Ждут специальные разогревальные машины, которые сейчас пытаются разогреть предыдущий лайнер – а потом уже наш. Но мой вылет дальше уже объявлен! Я подошел к стойке. Те развели руками… «Так вы летите?» – «Лечу!» – «Тогда бегите». И я выскочил на солнце и мороз. Большего отчаяния и восторга я не испытывал никогда. Самолетик был маленький – летающая консервная банка, промерзшая насквозь, стюардесса была в тулупе и ватных штанах. Летчик сидел как-то небрежно, наискосок, дверка в его кабину была распахнута, и он смотрел вовсе не вперед, а на нас. «Ну ты и оделся!» – сказал он мне, впрочем, довольно спокойно: чего только они не видали тут! «Да я ненадолго!» – лихо ответил я, и летчик усмехнулся.
Друг встретил меня и тоже изумился, почему я так легко одет. «Да ради тебя, дурака, бросил теплую одежду, чтобы ты чувствовал, как я тебя люблю!» – сказал я. А так, может быть, и не признался б в любви – а тут, на морозе, даже слезы потекли.
И друг подвиг мой оценил, раздобыл сверхсекретный военный спецтулуп, и когда мы вечером, пьяные, шли по его поселку и к нам то и дело подходили патрули, друг гордо говорил мне: «Покажи им штамп!» И я гордо отворачивал полу того тулупа, показывал какой-то загадочный черный штамп на отвороте, и нам отдавали честь. Сильный мороз как-то приподнимает душу, толкает на подвиги, напоминает, что человек и окреп в противоборстве с природой. Ах, ты так? А я не уступлю! А не было бы того – чем бы я теперь гордился? Сильный мороз подбивает русского человека к лихости и веселью.
И сейчас я вдруг заметил, что лихо и весело перехожу мост и в нагретую булочную врываюсь с такой радостью, какой не испытывал уже давно.
Лето на краю света
Трудно даже поверить: внизу, под иллюминатором самолета – Северный Ледовитый океан! И хоть уже начало июня – он все равно Ледовитый! Розовые льды громоздятся друг на друга, какое-то их движение происходит – но воды не видно нигде. Похоже, навигация еще не началась… или ее просто не видно в этом огромном пространстве. Летим так уже пять часов – и внизу ни кораблика, ни домика, лишь сиянье льдов. Да, отсюда видно: не так уж много места отвоевал человек на земле! Снижение – и такие же безжизненные холмистые равнины – рыжие, снег кое-где. И – обрыв. Дальше пусто. Край света!
Баржа идет через лиман с бурой водой, на том берегу на холмах – яркие кубики домов, высокая новая церковь, на самом конце земли раскинул руки огромный Николай Угодник, покровитель мореплавателей. Дальше начинается пространство дикое, безлюдное, дальше глаз не видит ничего, там загибается земной шар… Но оттуда, как ни странно, порой появляются корабли.