Зорро скачет рядом с поездом, запрыгивает на подножку последнего вагона. Зорро поднимается на стену, завладевает пулемётом и разворачивает его против злодеев, которые сдаются.
Старый интеллектуал, жертва покушения, говорит Зорро: «Перед тем как я умру, могу ли я узнать, кто Вы?» Зорро отсылает окружающих и снимает маску.
Иногда меня укоряли, как мне кажется, неправомерно, в том, что я снимаю трудные фильмы: в итоге я всё-таки сделаю один такой фильм. Тем, кто злится, что не понимает всех моих аллюзий, или считает себя неспособным ясно различить мой замысел, я могу ответить лишь то, что на деле сожаления достойны недостаток их культуры и их бессилие, а не мои способы изложения; они напрасно потратили своё время в университете, где исподтишка перепродаются мелкие запасы уже подпорченных знаний.
Общий и крупный план поля боя в игре «Кригшпиль»2, на котором разворачиваются войска двух сторон.
Учитывая историю моей жизни, для меня очевидно, что я не могу создать то, что принято называть кинематографической работой. И я могу убедить в этом кого угодно, как глубиной, так и формой своего монолога.
Прежде всего я должен избавиться от самой лживой из легенд о том, что я являюсь кем-то вроде теоретика революций. Некоторые мелкие людишки в наши дни думают, что я отношусь к вещам как к теории, что я строитель теории, особой интеллектуальной архитектуры, в которой они смогут жить, как только узнают адрес, и которую они даже смогут перестроить десять лет спустя, заменив три листа бумаги и достигнув окончательного совершенства теории в целях собственного спасения.
Теории создаются, чтобы умереть в войне времени: подобно военным отрядам, они должны быть отправлены в бой в подходящий момент; и вне зависимости от их недостатков и достоинств воспользоваться можно лишь теми из них, что будут доступны в нужный момент. Точно так же теории подлежат замене, потому что их решительный триумф ещё больше, чем их частичное поражение, приводит к их устареванию, ведь ни одна живая эпоха не зародилась в теории: вначале всегда была игра, конфликт, путешествие. О революции можно сказать то же, что Жомини сказал о войне: она «является вовсе не точной догматичной наукой, а искусством, подчинённым нескольким общим принципам, но в ещё большей степени драмой страстей».
Полковник Кастер ведёт в последнюю атаку 7-й полк кавалерии в местечке Литтл Биг Хорн.
Каковы наши страсти и куда они нас ведут? Люди чаще всего настолько готовы подчиняться внушённым им порядкам, что даже когда они задаются целью перевернуть всю жизнь вверх дном, начать всё с чистого листа и изменить всё, они не находят ничего необычного в том, чтобы продолжать следовать доступным стандартам обучения, чтобы потом браться за выполнение каких-либо функций или хорошо оплачиваемых работ в соответствии со своим уровнем компетенции или даже немного выше его. Вот почему те, кто делится с нами мыслями о революциях, как правило, воздерживаются от рассказов о своей собственной жизни.
Полк, окружённый индейскими всадниками со всех сторон, спешивается и занимает круговую оборону.
Съёмки подвижной кинокамерой воды в канале Джудекки и самого этого острова.
Но так как я на них не похож, я могу, в свою очередь, говорить о «дамах, кавалерах, оружии, любви, беседах и рискованных предприятиях»3 уникальной эпохи.
Другие могут определять и измерять ход своего прошлого относительно продвижения по карьерной лестнице или приобретения различных товаров, или накопления произведений науки или искусства, соответствующих общественному спросу. Чуждый подобным взглядам, я вижу в беспорядочном течении времени лишь элементы, из которых оно для меня состоит – вернее, напоминающие их слова и фигуры: дни и ночи, города и живые существа, и лежащую в основе всего этого непрерывную войну.
Я провёл свою жизнь в нескольких странах Европы, обретя полную независимость в середине этого века, когда мне было девятнадцать; я сразу же начал чувствовать себя как дома в самой дурной компании.
Карта Европы.
Девятнадцатилетний Дебор.
Это было в Париже, городе, который был тогда настолько прекрасен, что многие предпочитали быть бедными в нём, чем богатыми где-то ещё.
Общий план Парижа конца девятнадцатого века.
Кто смог бы понять это сегодня, когда от него ничего не осталось; кроме тех, кто ещё помнит те славные дни? Кто смог бы познать те же труды и радости, что познали мы в этих местах, которые так сильно испортились с тех пор?
Серия фотографий Парижа с высоты птичьего полёта, неподвижные планы и съёмки подвижной камерой.
«Здесь было древнее жилище короля У. Трава мирно растёт на его руинах. – Там, в глубине, дворец Цинь, некогда роскошный и грозный. – Всё это ушло, ведь всё течёт одновременно, события и люди – как эти беспрерывные потоки Янцзы, что теряются в море».
Куперен: Королевский концерт № 4.
Тогда Париж в пределах всех своих двадцати округов никогда не спал весь целиком, так что в течение одного дебоша можно было сменить три квартала за одну ночь. Его обитателей тогда ещё не разогнали и не рассеяли. Там ещё жил народ, который десять раз баррикадировал его улицы и изгонял королей. Это был народ, который ещё не довольствовался оплатой в образах. Пока он ещё населял этот город, его не осмеливались кормить и поить тем, что химия пока не осмеливалась изобрести.
Планы толпы на бульваре Преступлений, восстановленном для фильма «Дети райка».
Дома в центре ещё не были опустошены и перепроданы кинозрителям, родившимся в других местах, под совсем другими крышами. Современный товар тогда ещё не показал нам всего, что он может сделать с улицей. Никому ещё не приходилось уезжать ночевать в отдалённый район по плану градостроителей.
Тогда ещё никто не видел, как небо по вине правительства омрачается и хорошая погода улетучивается, оставляя искусственному туману из выхлопов постоянно окутывать собой механический круговорот вещей в этой долине отчаяния. Деревья не умирали от удушья; победный марш отчуждения ещё не гасил звёзды.
Фотографии Парижа с высоты птичьего полёта.
У власти были лжецы, как всегда, но экономическое развитие ещё не предоставило им средств ни для обмана во всём, ни для утверждения своей лжи через фальсификацию фактического содержания всего производства. Тогда было бы удивительно увидеть в Париже все эти книги, изданные или построенные с тех пор из бетона и асбеста, и все эти кирпичные здания из плоских софизмов, как было бы удивительно сегодня стать свидетелем появления нового Донателло или нового Фукидида.
Утро в квартале Ле-Аль.
Музиль в Человеке без свойств отмечает, что «есть виды умственной деятельности, где предмет гордости человека составляют не большие книги, а маленькие статьи. Если бы кто-нибудь, например, открыл, что при обстоятельствах, доселе ещё не наблюдавшихся, камни способны говорить, ему понадобилось бы всего несколько страниц, чтобы описать и объяснить такое сногсшибательное явление»4. Соответственно, я ограничусь несколькими словами, чтобы заявить следующее: несмотря на всё, что могут говорить остальные, Парижа больше нет. Уничтожение Парижа – это лишь наглядная иллюстрация смертельной болезни, которой в данный момент охвачены все крупные города, и эта болезнь сама лишь один из многочисленных симптомов материального упадка общества. Но Париж потерял больше, чем другие. Провести молодость в этом городе, когда он в последний раз так ярко блистал своими огнями, было большой удачей.
Съёмки Сены подвижной камерой, общий вид Парижа.
На левом берегу реки – невозможно ни войти дважды в одну и ту же реку, ни соприкоснуться дважды со смертной субстанцией в одном и том же состоянии – был квартал, где негативное правило балом.
VI округ с высоты, с Сеной на переднем плане.
Банальный факт – даже в неспокойные периоды больших перемен самые передовые умы с трудом расстаются с идеями прошлого, проявившими свою непоследовательность, и продолжают цепляться за отдельные из них, потому что невозможно единовременно отвергнуть общепринятые истины как ложные и утратившие ценность трюизмы.
Молодёжь танцует.
Комикс: Принц Вэлиант за столом в «Подземелье времени».
Девушка говорит ему: «В этой пещере собраны трофеи времени, никто не осмеливается сюда входить!»5
Граффити: «Никогда не работайте!»
Надо добавить, что когда сталкиваешься с подобным состоянием дел на практике, эти трудности устраняются в тот момент, когда группа людей начинает строить своё реальное существование на сознательном отрицании общепринятых истин и на полном презрении ко всем возможным последствиям.
Компания у стойки кафе на рассвете.
Принц Вэлиант отвечает девушке: «Я не уловил смысл Ваших слов, но у Вас крепкое вино, у меня кружится голова».
Те, кто собрался тогда там, казалось, приняли за единственный принцип своих действий, публично и с самого начала игры, тот секрет, который, говорят, Старец с Горы передал в свой последний час самому верному командиру своих фанатиков: «Ничто не истинно, всё дозволено». В настоящем они не придают никакого значения тем, кого среди них не было, и я думаю, что они правы; а в прошлом если кто-то и вызывал их симпатию, то это Артюр Краван, дезертир семнадцати стран, и, может быть, Ласенер6, образованный бандит.
Люди из Сен-Жермен-де-Пре на террасе кафе и внутри; гитарная музыка, встречи, беседы.
Ласенер говорит нескольким капиталистам: «Для того чтобы создать мир или разрушить его, нужны все». Они отвечают: «Это лишь слова, но звучит интересно». «Очень интересно».
«В самом деле».
Здесь экстремизм был провозглашён свободным от какой-либо конкретной причины и с гордостью избавился от всех проектов. Общество, которое уже шаталось, но ещё не знало об этом, потому что повсюду соблюдались старые правила, вдруг оставило свободное пространство для тех, кого чаще всего отталкивают, но кто существовал всегда: для несговорчивого преступного мира, соли земли, людей, готовых поджечь мир, чтобы стало светлее.