24. А Клаузевиц признал, что «на войне ни одна из сторон не знает точно ситуации в лагере противника. Надо привыкнуть всегда действовать в соответствии с наиболее общей вероятностью, было бы иллюзией ждать момента, когда мы освободимся от всякого незнания…»25 Вопреки всему бреду зрителей истории, когда они пытаются утвердиться в качестве стратегов, при этом наблюдая с Сириуса за процессом, даже самая совершенная теория никогда не может гарантировать конечный результат, наоборот, это конечный результат подтвердит или опровергнет теорию. Поэтому для того чтобы увидеть продолжение, нужно идти на риск и платить по счетам.
Другие зрители, которые парят чуть ниже, не видели даже издалека начала этой атаки, а видели лишь её конец и решили, что это одно и то же; и они находят, что в построении наших рядов был изъян, и что наша униформа не была в тот момент идеально безупречна. Думаю, что всё это последствия прицельной стрельбы, которую так долго вёл по нам неприятель. Ближе к концу гораздо удобнее судить о результатах, чем о ведении боя. Главный результат, если послушать тех, кто якобы сожалеет о том, что мы начали битву, не подождав их, предположительно заключается в том, что принесённый в жертву авангард был полностью уничтожен в столкновении. На мой взгляд, для этого он и был создан.
У авангарда есть лишь время, и самое лучшее, что может с ним случиться, это, в полном смысле слова, реализация своего времени. После действий авангарда операции разворачиваются на гораздо более широком театре военных действий. Слишком часто случалось так, что такие элитные отряды, выполнив какую-нибудь героическую задачу, оставались в живых, чтобы продефилировать со своими орденами, а затем вдруг обратиться против самого дела, которое они защищали. Ничего подобного не надо опасаться в отношении тех, кто шёл в атаку до тех пор, пока они не исчезнут сами.
Я задаюсь вопросом, чего лучшего могли ожидать эти люди? Особенности стираются в бою. Исторический проект не может претендовать на сохранение вечной молодости, защищённой от всех ударов.
Сентиментальные возражения также тщетны, как псевдо-стратегические кляузы: «Всё равно твои кости истлеют, погребённые на полях под Илионом, из-за неоконченного дела». Фридрих II, король Пруссии, упрекал нерешительного молодого офицера: «Пёс! Ты думаешь, что будешь жить вечно?» А Сарпедон сказал Главку в двенадцатой Песни «Илиады»: «Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись от брани, были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны, я бы и сам не летел впереди перед воинством биться… Но и теперь, как всегда, неисчётные случаи смерти нас окружают, и смертному их ни минуть, ни избегнуть. Вместе вперёд!»
Когда развеется этот дым, многие вещи предстанут совсем иными. Ушла целая эпоха. Пусть не спрашивают, к чему были все наши ратные подвиги: они остались в горле системы господствующей лжи. Её невинный вид уже никогда не вернётся.
Несколько выживших уланов из 17-го полка, добравшихся вплоть до вражеской батареи, мимоходом втыкают свои пики в тело предателя, которого они нашли там, где он был.
После этого роскошного поражения я понял, что должен был одним неожиданным движением скрыться от известности, которая угрожала стать слишком заметной. Всем известно, что общество заключает что-то вроде мира со своими самыми завзятыми врагами, предоставляя им место в своём спектакле. Но на данный момент я как раз тот единственный, кто пользуется какой-то известностью, подпольной и дурной, и кого не удалось заставить появиться на сцене отречения.
Боевые корабли меняют курс и вновь отдаляются, оставляя за собой завесу дыма.
Человек пересекает пустынный перекрёсток в Венеции.
В ходе боя своей эскадры адмирал спрашивает: «Сколько осталось мазута?» Командир флагманского корабля отвечает: «Мы должны прекратить бой через два часа, адмирал». Адмирал подносит к глазам бинокль; музыкальный аккомпанемент переходит в крещендо.
Титр: «В этом месте зрители, итак лишённые всего, будут лишены и образов».
На этом трудности не заканчиваются. Я нахожу перспективу стать авторитетом в области протестной деятельности против общества такой же вульгарной, как и перспективу стать авторитетом в самом обществе; сказав это, я уже говорю немало. Поэтому мне пришлось отказаться от предложений возглавить разнообразные подрывные движения в различных странах, каждое из которых было принципиально антииерархическим, но в которых мне всегда отводилось место главнокомандующего благодаря моему таланту и опыту в подобных делах. Но я хотел доказать, что после определённых исторических успехов можно оставаться таким же бедным властью и престижем, как и до них (мне всегда хватало того, чего я добился для себя сам изначально).
БЕЛЫЙ ЭКРАН.
Я также отказался и от обсуждения тысяч деталей с многочисленными толкователями и рекуператорами всего того, что мы уже сделали. Мне не нужно было присуждение дипломов в области какой бы то ни было ортодоксии, как не нужно было выбирать между различными наивными амбициями, которые так легко рассыпаются в прах, стоит к ним прикоснуться. Люди не замечали, что время не ждёт, что доброй воли недостаточно, что ничто не может быть почерпнуто или сохранено из прошлого, что нельзя было бы исправить. Глубокое движение, которое приведёт нашу историческую борьбу к её логическому завершению, остаётся единственным судьёй прошлого, когда действует в своём времени. Я всё делал так, чтобы никакое псевдопродолжение не смогло сфальсифицировать отчёт о наших операциях. Те, кто однажды сделает всё лучше, чем мы, свободно дадут свои комментарии, которые не останутся незамеченными.
Я дал себе средства для вмешательства издалека; зная также, что большинство наблюдателей предпочло бы, чтобы я хранил молчание. Я уже давно готовился к незаметному и неуловимому существованию. Поэтому я смог продолжить свои столь хорошо начатые стратегические опыты. В этой науке, по словам одного не лишённого способностей человека, никто никогда не станет доктором. Что до результатов этих исследований, то единственная хорошая новость данного монолога заключается в том, что я не буду сообщать о них в кинематографической форме.
Ближние планы боёв в «Кригшпиле».
Но разумеется, любые идеи останутся пустыми, когда величие нельзя более лицезреть в повседневной жизни: так полное собрание сочинений разводимых как скот мыслителей, которых рекламируют в данный час разложившегося товара, не способно скрыть вкус пищи, которой их вскормили. Все эти годы я жил в стране, где меня мало кто знает. Организация пространства в одном из лучших городов, которые когда-либо существовали, местные люди и то, как мы использовали здесь своё время – всё это вместе взятое сильно напоминало мне самые счастливые беспорядки моей молодости.
Рекламная фотография показывает в убогом свете бал Британской Индийской армии за счёт кампании по выпуску новомодного напитка.
В центре богатых декораций из дерева бутылка плохого нового пива, последнего продукта химической промышленности.
Ортогональная съёмка Флоренции, когда она была независимой. Алиса и Челесте2&.
Голая Челесте.
Я вовсе не искал мирного общества, и тем лучше: я никогда такого не встречал. На меня много клевещут в Италии, где мне создали репутацию террориста. Но мне слишком безразличны все эти самые разнообразные обвинения, моя судьба в том, что они начинают произрастать везде, где бы я ни прошёл, и я прекрасно знаю причины этого. Я придаю значение лишь тому, что покорило меня в этой стране и чего нельзя найти больше нигде.
Съёмки Флоренции подвижной камерой, от Олтрарно до Синьории.
Я снова вижу ту, что была чужой в своём городе. («У нас одна отчизна – вечный град. Ты разумел – душа, что обитала пришелицей в Италии, мой брат»27). Я снова вижу: «…берега Арно полны слёз разлуки»28.
Флорентийка.
Съёмки Флоренции подвижной камерой, медленно следующие вдоль течения Арно.
И меня тоже, вслед за многими другими, изгнали из Флоренции.
Лицо Челесте, фотографии других раздетых девушек. Арт Блейки: “ Whisper Not”.
В любом случае мы проходим сквозь эпоху как через Пунту делла Догана, то есть довольно быстро.
Съёмки воды подвижной камерой вдоль венецианского района Пунта делла Догана.
При первом приближении мы её не замечаем. Затем мы обнаруживаем её, когда достигаем её высшей точки, и нам приходится принимать тот факт, что она выстроена именно так и никак иначе. Но мы уже преодолели эту точку и оставляем её позади, продвигаясь всё дальше в неизвестные воды.
«Ученью не один мы посвятили год, потом других учить пришёл и нам черёд. Какие ж выводы из этой всей науки? Из праха мы пришли, нас ветер унесёт»29.
Группа дадаистов.
Кардинал Рец. Генерал фон Клаузевиц. Съёмки подвижной камерой самолёта, расстреливающего из пулемёта войска, высаживающиеся на пляже, и рассеивающего их.
По прошествии лет, когда все «дети райка» прославились различными способами, Ласенер снова встречает Гаранс, которая спрашивает его: «Скажите мне лучше, что с вами сталось?» Он отвечает: «Я стал знаменитым. Да, мне удалось совершить несколько весьма резонансных преступлений, и имя Ласенера многократно фигурировало в судебной хронике». Гаранс улыбается: «Это слава, Пьер-Франсуа». Он: «Да, это начало…
Но если хорошо подумать, я бы всё же предпочёл громкий литературный успех».
За два десятка лет можно реально пожить лишь в ограниченном числе домов. Должен отметить, что все мои дома были бедными, но удачно расположенными. В них всегда хорошо принимали тех, кто был этого достоин; перед остальными двери захлопывались. У свободы тогда было не так уж много других таких пристанищ.
Дом в тупике Клерво. Другой дом на рю Сен-Жак.