– Усидеть в одиночном окопе можно, – не соглашается Сипуха, – только уверенность в товарищах. Духовитые. На них все держится. И у хохлов по-разному.
– 42-я не сидит, бегут за милую душу, 95-я – да. Согласен, – говорит Дрезден.
– Одиночные ячейки? – Проза вспоминает мемуары Рокоссовского. – В чем их смысл? Еще в Великую Отечественную от них отказались.
– Если прилетает мина… прямой прилет, то только один человек гибнет, – объясняет Сипуха, – нет разлета осколков по траншее.
– За вами приехали, – говорит комбат Прозе.
Все встают, Дрезден выходит проводить.
– ППУ найдете? – спрашивает он у водителя уазика, крепкого, за сорок блондина, явно мобилизованного.
– Должен. – Тот отвечает как-то неуверенно.
Из-за УАЗа выходит зам по тылу Синица:
– Там двое хохлов-наводчиков гуляют с коляской во дворе, изображают семейную пару, если заблудитесь, то у них спросите – покажут.
Зам по тылу следит за выгрузкой припасов из кузова уазика, он остается в батальоне, а Проза уезжает с его водителем.
УАЗ неспешно пробирается среди колдобин. Вдоль дороги высажены крупные деревья. Они уцелели, кроны даже без листьев довольно густые, скоро весна вступит в свои права и будет отличная тень. Рядом угадывается река, и если бы не искореженная снарядами промышленная застройка на том берегу, вокруг был бы идеальный пейзаж. Водитель ведет машину спокойно, в его движениях чувствуется основательность.
– А откуда вы? – спрашивает Проза водителя.
– Из Омской области.
– А кем были на гражданке?
Водитель поворачивает голову к Прозе, смотрит на него настороженно, его румяные щеки несколько противоречат волевому подбородку и губам, собранным в узкую полоску. Пауза затягивается, водитель то и дело поглядывает то на собеседника, то на дорогу впереди, наконец решается:
– Главой сельской администрации.
– Ого! – смеется Проза. – И людьми руководили?
– Ну так, было дело.
– А здесь простой водитель?
– Угу. Я тут отдыхаю. Душой.
– А в полку об этом не знают?
– Ну, они не спрашивали – я не говорил. И вы не говорите. Добро?
– Хорошо.
– Всему свое время, – задумчиво говорит водитель.
– Это вы про судьбу?
– Угу. Это ж правило: судьбу не дразнить, от судьбы не отказываться.
– Судьбу не дразнить в том смысле, что не заигрывать с ней?
– В том смысле, что на рожон не надо лезть. Позовет – пойдешь.
Пробитая грузовиками колея уводит машину с асфальта, УАЗ ныряет в кювет и скребет покрышками понтонную переправу. Река узкая, рядом полностью разрушенный мост, на его каменных опорах надпись мелом крупными буквами: «Слава воинам-мостостроителям!»
На противоположном берегу начинается частный сектор, дома в основном уцелевшие. Надписи на калитках: «Здесь живут люди», «Здесь живут», «Занято». Видимо, «люди» – это местные жители, а «занято» без уточнения – военные. Но бойцов за заборами не видно, лишь изредка мелькнет замаскированная машина.
– Все забито войсками, – говорит водитель. – Если командир требует сменить точку дислокации, все кивают, но никто не шевелится. Некуда перебираться. В каждом доме кто-то сидит.
УАЗ въезжает в квартал многоэтажной застройки, у патруля военной полиции снижает скорость, Проза успевает разглядеть на газоне двойной мемориал: один с красной звездочкой, второй – «жовто-блакитный».
– Это кому мемориал?
– Пограничникам.
Эта часть города уцелела. Ели без макушек, но стекла целые. Проза понимает, что город – точно не Северодонецк. Уж больно далеко они отъехали. Но карта на смартфоне «зависает».
– А белые наклейки на окнах – это что? – спрашивает он.
– Ну, тут две версии, – отвечает водитель. – Окна им наши уже поставили, может быть, это – просто наклейки продавца несодранные. Живут же в основном старики. Либо, я слышал, они иконки на стекла наклеивают, чтобы окна уцелели.
Из соседнего двора с шелестом бьет «Град». Проза оглядывается. Под каждым деревом, под каждым навесом, козырьком, в узких пролетах между домами – везде стоят военные машины: уазики, КамАЗы, одинокая «мотолыга». Ни танков, ни БМП, ни БТР не видно. Вероятно, фронт далеко, серьезная техника там. Но раз «Град» бьет, значит, не так уж и далеко. Несколько бойцов курят у закрытого киоска, на шлейфы реактивных снарядов в небе не реагируют, а командирский уазик провожают внимательным взглядом.
Водитель паркует УАЗ под ивой, сдает задом поперек тротуара, привычно мнет колесами выдавленные бордюры. Дальше они идут пешком, заворачивают за угол во двор пятиэтажки. Над головой чуть выше крыш проносится пара вертолетов. Проза не успевает определить модель, он рассматривает местных жителей. Молодая семейная пара неспешно катит коляску по двору. Ни на «Грады», ни на вертолеты они внимания не обращают. Ребенку же надо поспать на свежем воздухе! Отец погружен в свои мысли и смотрит в землю, мать – взъерошенная блондинка с непокрытой головой – испуганно глядит на Прозу и водителя. Два здоровенных мужика с оружием – мало ли чего? И разворачивает коляску в противоположную сторону. Быстрым шагом местные жители покидают двор до того, как водитель доводит Прозу до нужного подъезда. Вход в подвал – под козырьком, минутное замешательство, железная дверь открывается.
– Привез Прозу к Аляске, – сообщает водитель часовому, тот сторонится. Рядом на стене экран камеры наружного наблюдения.
– О, Владимирыч! – Замполит Пустельга вскакивает из-за столика и обнимается с Прозой. – Привет! Книжку написал?
– Ага. – Проза жмет ему руку.
Глава 3Но песню про Одессу споем?
В этом подвальном помещении с часовым, кроме стола и четырех стульев, нет ничего, проход в следующий подвальный отсек прикрыт зеленым пологом. Там – передовой пункт управления полка – ППУ.
– Андрей Владимирович! С прибытием! – Аляска выходит из-за стола, здоровается и обнимается с Прозой. Свежевымытые редкие волосы командира полка, зачесанные назад, пахнут одеколоном.
Проза не помещается на ППУ и, чтобы не упираться макушкой в покрытый бетонной пылью потолок, склоняет голову то к одному плечу, то к другому.
– Да садитесь уже! – Аляска замечает мучения гостя и указывает на стул.
У командира полка звонит телефон, и, наругавшись, он заявляет:
– С умными могу, с дураками могу! С суками – не могу! – и возобновляет беседу с писателем с того места, где она прервалась полгода назад: – Никто меня не убедит: командир взвода и командир роты важнее комбата!
– Но у батальона хозяйство, – напоминает Проза.
– На передке все держится на командире взвода. Он бойца своего видит, знает. Один укрылся и спит, ни черта не видит и не знает. Трясешь его – «снайпер мешает». Раз тебя снайпер видит, так, значит, и твой снайпер его видит. А другой в той же ситуации активничает. Выползи, осмотрись, «эрпэгэшкой» туда – проверь. Всё – люди! Командир должен бой видеть! Должен знать: где нагнуть, где наорать, где хрен забить, где самому сделать, где перепоручить.
Новый звонок прерывает беседу, Аляска слушает и коротко отвечает:
– Танковые и Д—30 более-менее, АГС и РДГ – дефицит. Ищите! Обнимаю.
Положив трубку, продолжает:
– Почему, если хохол вечером встал, утром там уже опорник? Почему, если в опорнике хоть один хохол остался, ты туда не зайдешь? Всё – люди!
– Это вы про нехватку снарядов сейчас говорили? – Проза прерывает монолог командира полка.
– Ну, снарядов не может быть много, – Аляска разводит руками и улыбается, – извиняюсь, что вы меня сейчас перебили.
– А что изменилось с осени? На войне?
– С артиллерийской точки зрения? – Аляска торопится ответить. – Полегче стало. «Тюльпан», «Смерч», ТОСы с одной стороны, «Краснополь» и «Смельчак» – с другой.
Проза слышал обо всем, но про последний ничего не знает:
– А что за «Смельчак»?
– Это 240-миллиметровый управляемый снаряд для «Тюльпана». И потом, – снова звонит телефон, но Аляска не хватает трубку сразу, медлит, – заменяемость. Не хватает 120-миллиметровых снарядов для «Нон», есть ничуть не хуже 125-миллиметровые танковые выстрелы. В достатке. Выкручиваемся!
– Когда побеждать начнем, товарищ полковник?
Аляска думает минуту, смотрит по сторонам, словно ищет поддержку младших офицеров, и тщательно выговаривает каждое слово:
– Когда снимем маски и наденем погоны!
– А как же секретность? Как же безопасность?
– Чья?
Проза чувствует подвох и молчит, а командир полка отвечает на свой вопрос сам:
– Кого нам бояться? Две чеченские войны террористов не боялись. На своей территории войну вели. А сейчас что?
– Ну, может, украинского подполья боимся.
– Какого подполья? Его тут, на этой территории, нет. Да, случаются диверсанты и теракты, но так это кое-кому работать лучше надо.
Проза морщится.
– Или мы стесняемся целей и задач специальной военной операции? – гнет свое Аляска. – После победы с фронта вернутся сотни тысяч людей, им скрывать, что они воевали?
– Ладно, согласен, а погоны? Это же от снайперов, я правильно понимаю?
Аляска чешет переносицу:
– Правильно… Но боец должен видеть своего командира. Это для духа важно.
Звонок телефона прерывает разговор, Аляска берет трубку и, односложно ответив, восклицает:
– Война! Стой! Занимаемся отчетами!
Аляска приказывает дежурному вызвать на ППУ Селена, потом оборачивается к Прозе:
– Стрелять научились! Артиллеристы третьим снарядом в цель попадают. Два пристрелочных – и сразу накрытие. Осенью так еще не умели! Саперы! Красавцы! Расстояние до опорников хохлов маленькое совсем. Они станок для дистанционного минирования берут… – Аляска говорит медленнее, словно догадывается, что Проза слыхом не слыхивал о комплектах дистанционного минирования. – Подползают поближе и кладут противопехотные мины прямо к хохлам в траншеи. Какие планы у вас?