«Электра» не вернулась
За последние полтора–два десятилетия Япония стала ареной многих политических заговоров, убийств, похищений или же попыток похищений иностранцев — коммерсантов, дипломатов, журналистов, общественных деятелей, моряков, государственных служащих. Как правило, за каждым заговором маячила зловещая тень Центрального разведывательного управления (ЦРУ). На ролях непосредственных исполнителей незаконных операций подвизались главным образом завербованные ЦРУ лица японской национальности либо американцы японского происхождения. Не обходилось и без исключений. Но главное, что хотелось бы подчеркнуть, — уголовные акции такого рода разыгрывались с соучастием японской полиции и в той или иной степени оказывали влияние на официальную политику страны. Бывали случаи, когда и сами полицейские чины становились жертвой мести ЦРУ.
Перед нами стенограмма протокола № 45 — комиссии по делам кабинета министров нижней палаты японского парламента. Запрос депутата Оидэ гласит: «Что касается реально возникших инцидентов, то они породили множество проблем. И эти проблемы нужно решать. Нужно решать их с учетом гарантированных в нашей конституции прав человека и недопустимости с точки зрения правовой системы Японии неконституционных явлений. Прежде всего должны защищаться права человека… Не настало ли время, чтобы в пределах, известных главному полицейскому управлению, японскому народу прямо сказали о том, что такое ЦРУ, что делается полицией для защиты народа, для ограждения влияния ЦРУ на жизнь народа?»
Было бы наивно полагать, что в высших эшелонах власти современной Японии нашелся человек, осмелившийся вступить в единоборство с ЦРУ. Что же касается японской полиции, то она давно находится в тесном контакте с американской разведкой. Причем если она, затевая очередную акцию, прибегает к сво–им излюбленным методам — угрозам, запугиванию шантажу объекта, то непременно устанавливает связь с охранным отделением главного полицейского управления. Немало японских полицейских за минувшие годы были завербованы ЦРУ, выполняя поручения его дальневосточного штаба, который сперва размещался в Токио в здании «Юсэн биру». На его фасаде для прикрытия была прибита вывеска «Ди—Ар-Эс» («отдел документальных исследований»). Потом штаб–квартира дальневосточного филиала ЦРУ переехала на базу Йокосука, в невзрачного вида дом, неподалеку от моря. Его достопримечательностью являлись: американский флаг и высоченная антенна. Она стала постоянно действующим передаточным звеном между Лэнгли и представителями американской разведки, работающими под «крышей» посольства США в Токио.
Как отмечает вашингтонский корреспондент газеты «Иомиури», Япония все послевоенные годы выступала в роли аванпоста ЦРУ на Дальнем Востоке. Так, например, здесь «работали» американцы Дж. Я. Кэннон, Кларк, Мэрфи, Браун, Глазго, американцы японского происхождения (нисэи) — Виктор Мацуи, Кавада, Фукуда, Номура, Хасимото, Тони, Тами Идзумимото и другие.
Все перечисленные агенты входили в группу, которая занималась осуществлением операций в области «грязной работы» (тайными операциями): заговоры, похищения, подрывные акции, подкупы, вербовка и т. д. Вторая группа сотрудников ЦРУ находилась непосредственно в американском посольстве, занимаясь сбором политической, экономической и культурной информации. Так, по сведениям «Иомиури», с 1950 по 1968 год главным «специалистом» по проблемам Дальнего Востока в Токио работал Уильям Нельсон. В 1957 году, когда Советский Союз впервые в мире осуществил запуск искусственного спутника Земли, он и руководитель «грязных операций» Тами Идзумимото получили из центра секретное указание: «Собирать информацию по космическим проблемам через туристов, возвращающихся из СССР. Давать всем отправляющимся в СССР задания привозить пробы грунта из районов, прилегающих к советским базам по запуску спутников, хотя бы одну горсть». Соответствующие американские научно–исследовательские центры надея–дись с помощью анализа частиц, остающихся на земле после запуска ракеты, выяснить характер ее горючего.
В 1960–1966 годах секретные операции, которые ЦРУ осуществляло против социалистических стран и демократических организаций в самой Японии, направлялись Уильямом Блоу, который позже, по свидетельству «Иомиури», участвовал в проведении переворота в Чили, а ныне занимает руководящее кресло в Дальневосточном отделе Лэнгли. И уж кому, как не этому господину, знать историю, которая закончилась столь трагически.
О ней наш рассказ.
Начальник второго охранного отделения главного полицейского управления Японии Масаки Накамура добрался до своего дома в тот вечер довольно поздно. После отпуска накопилось немало неотложных дел, а тут еще предстояла длительная командировка в Соединенные Штаты. Поездка в США — дело заманчивое, да и почетное: Вашингтон предоставлял для руководящих сотрудников японской полиции всего одну «путевку» в год. Да и льготные условия не могли не прельщать: бесплатный проезд в оба конца, бесплатные гостиницы, оплата питания, кое–что на карманные расходы. Срок тоже приличный — за 2 месяца можно увидеть столько интересного…
Размечтавшись, Накамура отложил в сторону газету и включил телевизор. Зазвенел телефон. Полицейский привык к ночным, утренним звонкам — служба беспокойная, требующая постоянного напряжения.
— Страховое агентство просит у господина Накамуры прощения за столь поздний час. Но нас очень просили связаться с вами именно сегодня и предложить застраховать вашу жизнь на случай…
— Кто просил?!
— Человек не назвал своего имени, но представился сотрудником вашего управления…
Профессионально уточнив некоторые детали, Накамура уверился в надежности человека, находившегося на противоположном конце провода.
— Жду вас завтра, здесь. Запишите адрес: Тиёда–ку, Хаябуса–тё, 13…
По третьему каналу с ипподрома транслировали осенние бега. В третьем заезде бежал его любимец по кличке Пегас. Накамура знал хорошо не только эту стремительную, сильную, как пружина на старте, лошадь, но и жокея. Когда–то он начинал с ним службу в полиции, а вот теперь… Кусакабэ–сан стал вольной птицей, имеет приличный заработок, целый веер юных поклонниц, а он прозябает в стенах самого «холодного» управления. Накамура почему–то вдруг вспомнил, что из полиции за последние годы ушло немало его добрых знакомых. Одни перешли в частные сыскные фирмы, другие открыли коммерческое дело, третьи неплохо устроились в Управлении национальной обороны (У НО).
Друзья тоже предлагали ему перейти в УНО. Соблазняли тем, что при втором отделе управления по настоянию деятелей из правящей либерально–демократической партии создавалось особое исследовательское бюро, а точнее — разведывательный орган. В парламенте его появление отстаивали на том основании, что, мол, нынешняя международная обстановка диктует необходимость заниматься сбором разного рода информации и Управлению национальной обороны. Своих опытных кадров в этой области УНО не имело. Вот и пришлось тогда консерваторам постучаться в двери шефа полиции…
На сотрудников бюро были возложены различные функции — осуществление радиоперехватов, обработка материалов, получаемых из охранного отделения главного полицейского управления, ну и как само собой разумеющееся — поддержание контактов с ЦРУ. Впрочем, Накамура лучше других знал, что практически вся секретная информация, которой располагает его управление, попадает прежде всего в руки ЦРУ. Может быть, именно поэтому ЦРУ столь скептически и относится теперь к делам разведывательного органа УНО. Получая «слиеки» из полиции, оно в нем мало заинтересовано.
Зти мысли одолевали его и весь следующий день, когда он страховал на приличную сумму (за счет управления!) свою жизнь, когда подписывал ордер на арест опасного рецидивиста Ясито и просматривал годовой финансовый отчет. Окончательно из равновесия его вывел во время обеденного перерыва его подчиненный Сюндзо Судо..
— Вчера мне позвонил один приятель, который работает на ЦРУ, и попросил уточнить, кому принадлежит машина с номерным знаком нашего управления.]/[что же вы думаете? Он назвал номер вашего автомобиля!
— И вы подтвердили это? — Судо заметил, что голос начальника дрогнул.
— Да, Накамура–сан. С моим другом нельзя играть втемную. Он не та фигура. Все равно узнал бы. Но тогда мне, согласитесь, за обман несдобровать.
Накамура промолчал, но для себя сделал вывод: ЦРУ вело за ним слежку. Однако докопаться до причины начавшегося лихолетья он так и не смог. Он не думал, что встреча с Мацуоки, состоявшаяся за неделю до этого разговора, могла стать для него роковой.
Нисэй Ямада никогда не слыл лириком. Его указания всегда носили конкретный, не терпящий возражений характер. В ЦРУ его за это ценили и поручали самые ответственные задания.
— Завтра установите наблюдение за человеком, который около восьми утра зайдет в кафе «Хани» в подвальном помещении здания «Тэкко биру». Коренаст, возраст около 40 лет. Лицо круглое. Держится настороженно. — Ямада, помолчав, бросил: — Ясно?
Агент Масаки согласно кивнул головой.
«Ровно в 8.00 в кафе вошел мужчина, соответствующий приметам Ямады, и, внимательно оглядевшись, сел за свободный столик. Он находился в кафе около 30 минут. Затем поднялся и вышел на улицу. Отсюда мы начали вести за ним слежку. Он проследовал мимо южного выхода из Токийского вокзала и через Кадзибаси вышел на Гиндзу; Там в течение получаса он прогуливался, делая вид, что разглядывает витрины магазинов. Было ясно, что он беспокоится, нет ли за ним наблюдения. В 11.30 он остановил такси и поехал в район УэНо. Выйдя из такси в переулке района Дайто–ку, он подошел к черному дощатому забору, окружавшему небольшой дом, и, открыв дверь, скрылся внутри. На двери не было таблички с фамилией владельца. До 19.00 из дома так никто и не вышел: На следующее утро мы начали наблюдение неподалеку от кафе «Хани». Вскоре мы увидели его, выходящего из кафе. Прогулочным шагом он направился в сторону Гиндзы и вскоре подошел к кинотеатру в районе Цу–кидзи. В 10.20 он купил билет и стал прогуливаться в фойе. Затем вдруг подошел к телефону–автомату и стал набирать номер. Я стоял неподалеку от него, и мне удалось услышать, как он сказал: «Мосимоси! Это говорит Мацуока!» Так я узнал его имя.
Закончив разговор, Мацуока быстрым шагом вышел из кинотеатра и стал искать такси. В 10.42 он подъехал на такси к зданию министерства просвещения на Торанамоне и, выйдя из машины, несколько раз смотрел на часы. Было ясно, что он кого–то ждет. Вскоре со стороны Акасаки к Мацуоке подъехал черный лимузин. Открылась дверца, и он сел в машину. В 10.55 она остановилась возле дома по адресу: Тиёда–ку, Хаябу–са–тё, 13. На доме была укреплена табличка: «Масаки Накамура». Мацуока вышел из машины и скрылся в особняке.
Через несколько дней мне удалось по номеру машины установить, что она принадлежит главному полицейскому управлению. Остальное помог уточнить мой знакомый полицейский Сюндзо Судо».
Приезд полицейского чина к своему начальнику вряд ли мог вызвать подозрение у руководства японской полиции. Накамура принимал у себя дома многих сотрудников. Одни беседы носили конфиденциальный характер, другие — за обеденным столом, без соблюдения особых мер предосторожности. Однако его отношения с Мацуокой носили совершенно особый характер.
Дело в том, что Мацуока был завербован ЦРУ и вел шпионскую работу против Советского Союза. Добывая какие–то «сведения», чаще всего придуманные им самим, он за соответствующую мзду продавал их Накамуре. Американская разведка с помощью своей агентуры вскоре раскусила этот альянс. В посольстве США негодовали: как он посмел вступить в преступную связь! Было решено проучить виновных. В первую очередь — Накамуру. В Вашингтон полетела шифрограмма: «Передача Мацуокой информации японской полиции наносит серьезный ущерб интересам США. Его участь решим на месте. Приглашение Накамуре просим оставить в силе».
В практике американо–японских отношений по полицейским службам не было сбоя: пребывание любого сотрудника японской полиции в США использовалось сперва для тщательного изучения и обработки челорека, а затем для его вербовки. В любом случае полицейский возвращался домой, будучи крепко связан с ЦРУ. Случай с Накамурой стал исключением. Его решили проучить…
В заключение приведем еще одно сообщение, опубликованное «Иомиури»:
«17 марта 1960 года в воздухе на большой высоте над гористой местностью, недалеко от реки Огайо в южной части штата Индиана, взорвался пассажирский самолет «Электра» авиакомпании «Норт—Вест Эйрлайн». Все находившиеся на борту 63 человека погибли. Ни одного целого трупа обнаружить не удалось. Остатки крыльев самолета были найдены в 3 километрах от того места, куда упали моторы. Самолет следовал рейсом Миннеаполис — Майами через Чикаго. Взрыв произошел через 30–40 минут после взлета с аэродрома в Чикаго. В тот же день, уже после того, как стало известно об этой катастрофе, в 17.44 в полицейском управлении Чикаго раздался странный телефонный звонок, и детский голос сообщил: «В самолет, вылетевший с чикагского аэропорта «Мидуэй», заложена бомба. В числе погибших — начальник второго охранного отделения главного полицейского управления Японии Масаки Накамура…»
Вместе с Накамурой погибла и его переводчица — Икэда Тиёки, которая служила в ЦРУ и проживала в Соединенных Штатах. По первоначальному замыслу ей поручалось осуществить вербовку Накамуры. Когда же в Лэнгли было решено вербовку заменить казнью, менять ничего не стали. Маршруты, встречи были заранее известны Накамуре, и любое отклонение от программы могло вызвать у него нежелательное подозрение. Особенно это касалось переводчицы. Шефы американской разведки решили принести в жертву и ее.
Взрыв над штатом Индиана потряс своей нечеловеческой жестокостью все слои японской общественности. Только ничтожное число лиц, причастных к этому страшному инциденту, знало его подлинную подоплеку. Но даже и те, кто знал, не могли ответить на вопрос: какова же была та информация, которую получил Накамура и из–за которой ЦРУ погубило столько невинных людей!..
Длинные руки Сеула
У этого преступления длинная история. А начало ее было разыграно согласно канонам американского детектива.
После прошедшего под утро ливня улицы Токио походили на парную. Первый августовский тайфун уже отшумел над японской столицей, и, судя по всему, этот дождь стал его последним заключительным аккордом. Но солнце было еще задернуто серым покрывалом облаков.
Ким Тэ Чжун, шаркая шлепанцами, подошел к окну, неторопливым движением отодвинул в сторону плотную штору. Рассеянный уличный свет вяло упал на низенький журнальный столик. Окна номера выходили на запад, и даже в ясный день солнце посещало временное пристанище Ким Тэ Чжуна лишь после пяти часов вечера. Он щелкнул выключателем телевизора и прошел в ванную. Из зеркала над громоздким фарфоровым умывальником на него глянуло лицо уставшего от тревог немолодого человека. Желтая сморщенная кожа дряблыми складками висела на квадратных скулах. Ровные ниточки жестких бровей подчеркивали выпуклый лоб, ежик черных волос. Из–под них щурились щелочки глаз с темными матово блестевшими зрачками.
Наскоро ополоснув лицо и руки холодной водой, Ким Тэ Чжун накинул на острые плечи легкий халат. На широких рукавах, спине, длинных, путающихся в ногах полах английскими буквами было выведено название отеля: «Гранд палас».
Постоялец 2211‑го номера «Гранд паласа» тяжело опустился в кресло перед цветным телевизором марки «Сони», прислушался к монотонной, словно звучащей на одной ноте, речи комментатора. И хотя его родным языком был корейский, он, прожив в Токио без малого десять месяцев, уже мог уловить основной смысл телепередачи. Получасовая утренняя программа посвящалась событиям на Корейском полуострове.
Ким Тэ Чжун повернул рычажок, прибавил звук и весь обратился в слух. На экране появилась знакомая со школьной скамьи географическая карта — схема полуострова. Названия городов — Сеул, Пхеньян, Вонсан — были обозначены японскими иероглифами, но он «читал» их так же свободно, как прилежный ученик сдает учителю страноведения экзамен по немой карте. Жирная белая линия, наложенная на 38‑ю параллель, разделяла полуостров на два государства — Корейскую Народно—Демократическую Республику и Южную Корею. Засыпать эту разверзшуюся пропасть, укрепить пока еще зыбкие связи между Югом и Севером Кореи, приблизить день мирного объединения страны — вот какими мыслями жили все эти долгие месяцы Ким Тэ Чжун и его товарищи по борьбе, такие же политические эмигранты. «Скоро, — скучным беспристрастным голосом вещал диктор, — состоятся экономические консультации на правительственном уровне между Японией и Южной Кореей. Эта страна крайне заинтересована в модернизации стратегических областей своей промышленности с помощью японских инвестиций…»
Ким Тэ Чжун взглянул на мини–календарик, вмонтированный в циферблат ручных часов: «Сегодня 8 августа. Стало быть, консультации состоятся…» — Он скосил глаза на дверь, выходящую в гостиничный коридор. С минуты на минуту должен был прийти Ян Ир Дон. Он пригласил его к себе в гостиницу для обсуждения некоторых практических вопросов, связанных с деятельностью политических эмигрантов, проживающих в Японии. Тотчас после завтрака Ким Тэ Чжун вместе с Ян Ир Доном отправятся к императорскому дворцу и там с глазу на глаз поговорят о делах. Так было задумано.
Японо–южнокорейский военный альянс принимал с каждым годом все более зловещие черты. Это ни для кого уже не было секретом. Переговоры между Токио и Вашингтоном позволяли судить о том, что с Японии не снимается ранее возложенная Соединенными Штатами ответственность «за безопасность южнокорейского режима». Печать широко комментировала эту далеко идущую формулу. Сведущие наблюдатели указывали на реальную возможность увеличения японской стороной поставок военного снаряжения сеульскому режиму. Делегация высоких чинов Управления японских сил самообороны й научно–исследовательского центра побывала в Южной Корее, где знакомилась с положением дел в южнокорейской армии.
В дверь осторожно постучали. Ким Тэ Чжун поднялся навстречу гостю. Он уже успел сменить гостиничный халат на легкий серый костюм.
— Входите, входите! — Он протянул руку. В его манере держаться было что–то доверчивое и вместе с тем властное. — Вы точны, Ян Ир Дон, как обычно. — Пропуская вперед главного гостя, он столь же приветливо поздоровался с его приятелем Ким Гён Ином. Оба они были хорошо знакомы Ким Тэ Чжуну, и он даже обрадовался, что Ян привел с собой Ким Гён Ина. «Это придаст нашей встрече более естественный характер и вызовет меньше подозрений у разного рода «наблюдателей», — подумал он.
— И не страшно вам жить на двадцать втором этаже? — полушутя поинтересовался Ян Ир Дон, указывая легким кивком головы на журнальный столик.
— Ах это… — рассеянно протянул владелец помета. — Полагаю, что волнение преждевременное. — Он взял со столика один из последних номеров «Дейли Иомиури» с фотографиями «проснувшегося» вулкана Асо в префектуре Кумамото. — Восемь лет молчал, а посмотрите, какой кра–са–вец! — нарочито растягивая последнее слово, Ким сделал на нем ударение.
— Вам не кажется, что от действующего вулкана до землетрясения может оказаться всего один миг? — Ян Ир Дон прищуренными глазами обвел почти квадратную комнату, как бы спрашивая хозяина, в какой стене могут быть запрятаны подслушивающие устройства, й нарочито громко продолжал:
— Помните землетрясение 1923 года? Потребовалось всего восемь секунд, чтобы превратить Токио в руины и пепелища. Но тогда в столице проживало что–то около полутора миллионов человек. Не выбралось из этой катастрофы 140 тысяч. Нынешний город вобрал в себя 12 миллионов жителей. Представляете, какие возможны жертвы?!
Хранивший до этого молчание Ким Гён Ин заметил:
— Я слышал, что японские тектоники разработали «упреждающий» проект борьбы с землетрясениями. Они предлагают пробурить в зоне наиболее вероятного эпицентра несколько десятков скважин, заложить в них взрывчатку и искусственно вызвать опережающее землетрясение…
— Я не специалист в этой области, но это все равно что выпустить из бутылки джинна, — засмеялся Ян Ир Дон.
— Между прочим, туристические фирмы и торговцы назвали очнувшийся вулкан Асо «злым джинном», — потряс газетой Ким Тэ Чжун. — Они из–за него терпят сплошные убытки. Ежегодно в префектуру Кумамото наезжало до 30 тысяч любителей горных троп и пейзажей. А теперь полиция запретила приближаться к горе Асо на пушечный выстрел. Вот, почитайте!
— Зато наши иммиграционные власти распахнули перед японскими туристами все двери, — ехидно вставил Ким Гён Ин, — Сто девяносто тысяч за восемь месяцев. Невиданная цифра!
Ким Тэ Чжун, пользуясь правом хозяина, вежливо прервал беседу и пригласил гостей к завтраку. Столик был скромно сервирован на три персоны. «Словно знали, что я буду не один», — подумал про себя Ким Тэ Чжун, но тут же отогнал эту мысль и начал изучать меню.
В центре на белой скатерти стояла изящная вазочка с пурпурным тюльпаном. Бесшумно двигались официанты. Из–под прикрытого изящным козырьком потолка ненавязчивым пианиссимо по залу растекалась знакомая мелодия из популярного кинофильма «История любви». Наконец подали кофе.
Ровно в 13 часов 30 минут Ким Тэ Чжун и его коллеги покинули столик и, не торопясь, направились к выходу. В дверях Ким Тэ Чжун успел заметить открытую, совершенно пустую кабину лифта, незнакомых людей в масках и вдруг почувствовал, что проваливается куда–то вниз…
…Машина с дипломатическим номером на повышенной скорости проскочила мимо ограды Белого дома, свернула в полупустой, окутанный бурым мраком переулок, неожиданно развернулась на сто восемьдесят градусов и, захлебнувшись в выхлопном облаке газа, помчалась обратно. Вечерний Вашингтон, обряженный сполохами рекламы, жил своей размеренной жизнью.
На уныло длинной торговой магистрали негритянского квартала бисер электрических лампочек отра–жался в черных лужах тротуара, соперничая с трепетными бликами перевернутых созвездий. Автомашина с выключенными фарами вырвалась из прилегающей улицы и остановилась перед лавкой деликатесов. Из нее вышел человек среднего роста в легком плаще и незаметно слился с разношерстной толпой. Через час с небольшим он уже сидел в кабинете своего шефа на территории южнокорейского посольства, четко фиксируя в памяти рубленые фразы инструктажа:
— Наши консульские работники заготовили для вас новый дипломатический паспорт с западногерманской въездной визой. Вам надлежит первым же рейсом вылететь в Бонн. Там вас ждет пост советника посольства. В этом качестве вам надлежит провести операцию особой важности. Детали узнаете на месте. Пока запомните главное: отныне вас зовут не Ли Сан Хо, а Ян Дон Вон. Резюмирую: вы — господин Ян, советник южнокорейского посольства в ФРГ. Надеюсь, все понятно?
Погожим июньским днем 1967 года Ян Дон Вон сошел по трапу самолета авиакомпании «Люфтганза» на поле международного аэропорта Кёльн—Бонн.
С той поры, когда Ян близко познакомился в Сеуле с директором Центрального разведывательного управления и перешел к нему на службу, сменив мундир офицера морской пехоты на фрак дипломата, ему приходилось выполнять разные задания. Под вымышленными фамилиями он подвизался в посольствах, специализировался на краже секретных документов, занимался вербовкой шпионов, набил руку на шантаже и провокациях. Какую «работу» ему предложат здесь, на берегах Рейна, он еще не знал, но догадывался, что «простой» игры ожидать не приходится. Его считали птицей «высокого полета».
— Итак, господин советник, — посол Южной Кореи в Бонне Дук Шин Чой многозначительно приподнял брови, — вам предстоит провести операцию под кодовым названием «Плюс 17». Скажу откровенно, задание не из легких, но вам оно но плечу. Иначе мы как–нибудь обошлись бы собственными силами и не тревожили вас с этим срочным вызовом из Вашингтона.
Ян Дон Вон из собственного опыта знал: если секретнее задание исходит от самого посла, значит, дело носит совершенно особый характер и связано с непосредственной директивой «Центра».
— Вам сорок лет, господин советник, а для человека с вашей нелегкой, я бы добавил рискованной, профессией этот возраст означает расцвет сил и творческих возможностей, — расплывшись пастозными щеками, польстил Ян Дону Вону посол. — А теперь, не теряя времени, перейдем к существу нашего дела.
Они спустились по лестнице во двор посольства…
Не одну бессонную ночь провел в то лето Ян Дон Вон, раскладывая перед собой сложнейший пасьянс операции. В кратчайший срок ему предстояло «обезвредить» группу южнокорейских граждан, находившихся в ФРГ и выступавших против сеульского режима. В понятие «обезвредить» входило не только похищение семнадцати инакомыслящих лиц, но и их насильственный вывоз в Сеул.
Ян Дон Вон выполнил задание и 7 декабря 1957 года снова объявился в США под своим прежним именем Ли Сан Хо, беспрепятственно получив аккредитацию при южнокорейской миссии в ООН в ранге министра. Дипломат–разведчик был щедро отмечен начальством: ему присвоили звание бригадного генерала разведки. «Я привел этих бунтовщиков в посольство, даже не связав никому руки, — бахвалился генерал–гангстер на банкете среди своих самых близких дружков–сослуживцев. — А потом мы затолкали их, как стадо баранов, в транспортный самолет и перебросили из Бонна в Сеул. Ну, а там с ними обошлись по всем правилам. Кое–кого поставили к стенке. В том числе и этого сочинителя музыки Юн И Сана…»
Наступил 1971 год — год так называемых «президентских выборов» в Южной Корее. Прелюдией к этой грязной кампании взяточничества, подкупов, спекуляций явилась широкая полоса арестов и преследований лиц, неугодных сеульскому режиму. Ведущая роль в этом крестовом походе принадлежала шефу южнокорейского ЦРУ Ли Ху Раку. Это именно по его указке сеульская охранка учинила жестокую расправу над священнослужителями Пак Хэн Гю и Квон Хо Геном. Противники раскола страны профессор Пак Дэ Ин и бывший член «национального собрания» Ки Гю Нам были убиты. В тюрьму брошен один из прогрессивных армейских офицеров Юн Пиль Ён.
Охранка не осталась в стороне, когда кандидатом в президенты от оппозиционной Новой демократической партии в начале 1971 года был выдвинут Ким Тэ Чжун. Он обратился к народу с широкой позитивной программой: демократизация южнокорейского общества, развитие связей между Югом и Севером Кореи и, наконец, мирное объединение страны.
Политическую платформу Ким Тэ Чжуна сеульские власти расценили как «подрывную» и, несмотря на то, что он собрал около пяти с половиной миллионов голосов, пошли на него в атаку с открытым забралом. Анонимные звонки по телефону, угрозы в письмах, интриги, шантаж, сплетни — все это было пущено в ход против главы оппозиционной партии. Когда Ким Тэ Чжуну стало известно, что над ним готовится физическая расправа, он, по совету друзей и единомышленников, решил эмигрировать. Это совпало по времени с введением в Южной Корее чрезвычайного положения: стоял октябрь 1972 года.
Ким Тэ Чжун поначалу избирает местом своего временного местожительства США, где имеется сравнительно большая колония южнокорейских эмигрантов, оппозиционно настроенных к режиму Пак Чжон Хи. Он видит реальную возможность объединить этих людей и организовать на борьбу за единую демократическую Корею. В июле 1973 года ему удается создать «Национальный конгресс за восстановление демократии в Южной Корее и воссоединение страны». Окрыленный успехом, Ким Тэ Чжун полон кипучей энергии и оптимизма. А в это время шеф южнокорейского ЦРУ Ли Ху Рак и его подручные в США пристально следят за каждым его шагом и выжидают момент, чтобы убрать с дороги.
На арене вновь появляется зловещая фигура бригадного генерала, теперь уже посланника при южно–корейском посольстве в Вашингтоне — Ли Сан Хо. Нити заговора с целью убийства лидера южнокорейской оппозиции ведут к нему, повзрослевшему на шесть лет «Ян Дон Вону». По разработанному сеульской охранкой графику в это самое время в Нью—Йорке оказывается закадычный друг и крестный'отец своего став–ленника Ли Сан Хо — бывший директор сеульской охранки Ким Хыун Вук, вслед за ним в Вашингтон прибывает Дук Шин Чой, тот самый южнокорейский посол в Бонне, который давал в свое время Ли Сан Хо инструкции по похищению семнадцати патриотов. И если этот последний формальным предлогом для своего вояжа избрал участие в сборище отребья из так называемой «антикоммунистической лиги», то бывший шеф ЦРУ сумел оказаться в Нью—Йорке вполне «профессионально»: о его приезде иммиграционные власти США не имели никаких сведений (!). Во всяком случае, так писала осведомленная газета «Нью-Йорк таймс».
Однако сеульской разведке так и не удалось расправиться с Ким Тэ Чжуном. Получив своевременный сигнал от эмигрантов — соратников по совместной борьбе, он успел покинуть американскую землю раньше, чем машина преследователей достигла главного нью–йоркского аэропорта.
…8 августа 1973 года. 13 часов 30 минут, Токио. Гостиница «Гранд палас». Скоростной лифт стремительно проходит световую отметку «1‑й этаж» и опускается еще ниже, в подземный гараж. Человек вздрагивает: кто–то резким коротким движением вводит ему в руку иглу шприца. Секундная боль, и перед затуманенным взором плывут, кувыркаются радужные круги. Но он еще чувствует на своей шее чьи–то холодные сильные пальцы, слышит прерывистое дыхание, обрывки слов незнакомых людей. Его обмякшее тело спешно заталкивают в машину. Он пытается оказать сопротивление, кричать. Нет, поздно — силы иссякли, рот, глаза туго–натуго перевязаны зловонной тряпкой. Мрак лабиринтов подземного гаража сменяется мраком исчезающего мироощущения.
Но вызванный инъекцией принудительный сон длится недолго. «Они не рассчитали дозу», — от одной этой мысли становится немного легче, хотя неизвестно, чего ждать в следующую секунду. Всеми порами Ким Тэ Чжун начинает ощущать скорость движения автомашины. Короткие остановки следуют через каждые две–три минуты. Это — светофоры на перекрестках. Значит, они все еще едут в черте перегруженного транспортом города. Из–за перегревшегося мотора нечем дышать. Окна плотно закрыты. Лицо придавлено к шершавой спинке сиденья. Теперь машина задержалась на месте подольше. Что это? Полицейский кордон? Нет, в Токио служба дорожной полиции на автомашинах. Тогда какая причина вынудила их остановиться и ждать? Ну конечно же, обычная пробка перед «Толл гейт»! Ворота — въезд на загородное шоссе. Здесь надо платить подорожный налог… И снова он впадает в забытье. Теперь уже от града ударов но голове, животу, спине.
Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем к нему снова возвращается сознание и он пытается восстановить события сегодняшнего утра. Да, да, сразу после завтрака в гостинице «Гранд палас» с Ян Ир Доном и Ким Гён Ином они направились к лифту. Он собирался рассказать «коллегам» о планах организации в Токио штаб–квартиры «Национального конгресса за восстановление демократии в Южной Корее и воссоединение страны»… Ян Ир Дон и Ким Гён Ин находились рядом, когда он при выходе из ресторана сделал последний шаг. Потом его тело перестало повиноваться разуму.
В третий раз Ким Тэ Чжун очнулся на морском берегу. Он уловил соленый, пахнущий гниющими водорослями ветер, ровный шум набегающих на песок волн. Его выволокли из машины и бросили на дощатую палубу баркаса. «Спеленай его так, чтобы акула могла с ним разделаться как положено», — прорычал кто–то над самым его ухом. Ким Тэ Чжун решил, что они собираются выбросить его в море. Он почти утвердился в этой мысли, когда почувствовал, что кто–то, чертыхаясь, привязывает к его ногам и рукам увесистые железные грузила.
Затарахтел мотор. Баркас вздрогнул и, набирая ход, легко пошел от берега. Часа через два его перетащили в каюту, пнули напоследок в живот сапогом и оставили в покое. Тело ныло, голова раскалывалась от побоев. Наконец днище баркаса заскрежетало по прибрежной гальке. Его кто–то окликнул. Это был врач. Он приказал снять рубашку. Затем осмотрел руки, ноги, измерил кровяное давление и кому–то крикнул, что оно у «пациента» упало.
— Сделай ему укол или угости его чем–нибудь, — послышалось в ответ, — да так, чтобы это самое давление больше не барахлило! — Вокруг засмеялись.
Инъекция возымела почти моментальное действие: Ким Тэ Чжун погрузился в глубокий тяжелый сон, который длился сутки, а может быть и больше.
— Приказываю не двигаться и не подавать голоса ровно три минуты! Понял? Не двигаться! — кто–то надсадно прохрипел ему в самое ухо. Рядом мерно рокотала машина. Но вот мотор взвыл, рванул — и все сразу стихло. Он ощущал, как пульсирует в висках кровь, слышал тонкое пение цикад.
Изнемогая от слабости и побоев, Ким Тэ Чжун сорвал с глаз повязку, приподнялся на локте и оглянулся. Здесь все было знакомо. Каждый особнячок, каждая улица. Он лежал на земле перед своим собственным домом в пригородном районе Сеула Содэмун. Сквозь раскрытое настежь окно гостиной отчетливо донесся бой старинных настенных часов. Десять глухих ударов. Солнце уже поднялось довольно высоко. Тень от дома почти касалась его распухших связанных ног. Он взглянул на циферблат часов. На календаре было 14 августа 1973 года…
Курту Вальдхайму,
генеральному секретарю ООН,
Нью-Йорк
«В настоящее время лидер южнокорейской оппозиции Ким Тэ Чжун находится в Сеуле под домашним арестом, южнокорейские власти намерены наказать его на основании антикоммунистического закона страны. Представляется сомнительным, чтобы Сеул внес ясность в неблаговидную историю похищения Ким Тэ Чжуна 8 августа и, тем паче, чтобы он был освобожден из–под ареста. Ддя возвращения его в Японию мы просим вас оказать нажим на южнокорейские и японские власти, чтобы они предприняли серьезные и действенные шаги в этом направлении.
Токио, 31 августа 1973 года»
(Из телеграммы председателя социалистической партии Японии Нарита.)
«…Сведения, которыми мы располагаем в связи с похищением видного оппозиционного деятеля Ким Тэ Чжуна, позволяют сделать вывод о сотрудничестве в этом инциденте южнокорейской разведки и японской
службы безопасности. По существу совершение этого ркта насилия южнокорейскими властями подрывает суверенитет Японии».
(Из запроса депутата–коммуниста Ц. Хосино в юридической комиссии верхней палаты японского парламента 23 августа 1973 года.)
«Японский посол в Сеуле Т. Усироку обратился с официальной просьбой к южнокорейским властям вернуть Ким Тэ Чжуна и вместе с ним его двух коллег — оппозиционных политических деятелей Ян Ир Дона и Ким Гён Ина. Посол подчеркнул, что это необходимо для расследования, которое ведут японцы по поводу обстоятельств похищения Кима».
(Из телеграммы агентства Киодо Цусин, Сеул, 4 сентября 1973 года.)
«Самые различные круги и печать страны требуют немедленно возвратить Ким Тэ Чжуна в Японию, провести тщательное расследование дела и наказать виновных. Только так правительство может заверить нас в том, что оно не допустит повторения подобных случаев в будущем».
(Из редакционной статьи «Токио симбун». Токио, 5 сентября 1973 года.)
…День 8 августа выдался в Токио на редкость жарким и влажным. На газонах возле стадиона «Коракуэн», где пышно цвели азалии, с дерева на дерево стремительно переносились стайки юрких, пронзительно кричащих птиц. Зарывшись в темно–зеленой пышной листве гинко, они умолкали на какой–то момент, потом снова устремлялись вперед.
Мужчина среднего роста в черном тропической ткани костюме от приличного портного проводил глазами последнюю стайку птиц, посмотрел на часы и размеренным шагом направился в сторону гостиницы «Гранд палас».
С тех пор как в 1965 году Южная Корея заключила так называемый южнокорейско–японский «договор о нормализации межгосударственных отношений», по которому Япония признала сеульский режим в качестве «единственного правительства на Корейском полуострове», посланник посольства Южной Кореи в Токио Ким Чэ Квон и его коллеги чувствовали себя в этой стране на высоте. «Конечно, не так вольно, как эти перелетные птички, но мы тоже можем себе кое–что позволить!» — улыбался собственным мыслям посланник.
Когда Ким Чэ Квон вошел в вестибюль отеля «Гранд палас», электрические часы над конторкой дежурного администратора показывали 14 часов 15 минут. Обойдя погруженный в полумрак холл с напускным видом скучающего человека, он опустился в глубокое мягкое кресло и достал из кармана пиджака газету.
Мимо сновали возбужденные, переполненные радостью встречи с загадочным восточным городом американские туристы, дымя дорогими заморскими сигарами, медленно прохаживались деловые люди. Мальчишки–бои в униформе катили по коврам вестибюля тележки с чемоданами, коробками, зонтами — от автобусов и легковых машин до стеклянных дверей и от стеклянных дверей до бесшумных скоростных лифтов. Отель бурлил привычной жизнью с ее атмосферой телефонных звонков, случайных и деловых встреч, многозначащих взглядов и долгих рукопожатий. Ничто не говорило здесь о том, что всего лишь сорок пять минут назад в чреве этого отеля было совершено преступление.
Казалось, ничто не могло пролить свет, выдать зачинщиков, организаторов и непосредственных участников похищения Ким Тэ Чжуна.
Но это только казалось…
Выдержки из показаний и заявлений лифтеров, боев, официантов, постояльцев отеля «Гранд палас», представителей южнокорейской эмиграции, следователей и полицейских чинов:
— Посланник Ким Чэ Квон пришел в гостиницу в два часа пятнадцать минут.
— План похищения лидера оппозиции был разработан лично Ким Чэ Квоном. Его визит в «Гранд палас» через 45 минут после свершения преступления связан исключительно с «проверкой исполнения задания». Ким Чэ Квон дипломат–разведчик. Его подлинная фамилия — Ким Ки Вань. Он — бывший генерал южнокорейских ВВС, а теперь — один из руководителей Центрального разведывательного управления Южной Кореи.
— Ким Чэ Квон выполнял прямую директиву шефа сеульской разведки Ли Ху Рака. Ему поручили довести до конца дело, которое сорвалось в Соединенных Штатах у посланника генерала Ян Дон Вона.
— В распоряжении токийской полип, ии имеются отпечатки пальцев другого сеульского дипломата. Их обнаружили в номере гостиницы «Гранд палас», где проживал похищенный Ким Тэ Чжун. Это — первый секретарь южнокорейского посольства в Токио Ким Дон Вон. Он тоже связан с сеульским ЦРУ.
— Я жил в «Гранд паласе» и видел подозреваемых похитителей. По фотографии я опознал первого секретаря южнокорейского посольства Ким Дон Вона. Он действительно находился среди пятерых неизвестных, которые около 12 часов дня 8 августа поднялись лифтом на 22‑й этаж отеля.
— До токийской полиции дошли слухи о том, что Ким Тэ Чжун будет похищен приблизительно 10 июля, вскоре после того как он прибыл в Японию из Соединенных Штатов. Полиция вела наблюдение за Ким Тэ Чжуном до конца июля. Однако ничего не случилось, и пост был снят. Позже полиции стало известно, что группа неизвестных лиц ведет слежку за Кимом. Они начали шпионить за ним с конца июля. Полиция продолжает разыскивать участников этой группы, которые, по–видимому, являются южнокорейцами, проживающими в Японии.
Итак, подведем итог. Нити заговора против южно–корейского оппозиционера Ким Тэ Чжуна ведут в Сеул, к теперь уже отставному шефу ЦРУ Ли Ху Раку. Среди участников этого заговора — подручные Ли Ху Рака в Соединенных Штатах и Японии, облаченные во фраки дипломатов. Помимо первого секретаря посольства Ким Дон Вона, который сразу сбежал в Сеул, японская печать назвала еще ряд дипломатов–разведчиков, а также сотрудников других официальных организаций сеульского режима, представленных в Японии. Из 70 членов посольства Южной Кореи, по данным японских властей, 21 человек сотрудничает с сеульским ЦРУ.
В полицейском управлении говорят: «Мы старались быть корректными, поскольку во всей этой истории затрагивается статут иностранных дипломатов». В этой связи полиция не сочла возможным сразу же провести аресты даже тех лиц, по поводу которых имелись «все доказательства их соучастия в преступлении» (?!).
Добавим: и дали им возможность беспрепятственно выехать за пределы страны.
Неясным во всей этой истории остается еще один момент: как могла японская полиция «снять наблюдение» за Кимом, располагая сведениями о готовящемся покушении? От кого был получен такой приказ?
Вот что писала в своей передовой статье газета «Акахата»: «Следует обратить серьезное внимание на то, что это дело могло возникнуть лишь при нынешнем характере японо–южнокорейского сотрудничества. Оно свидетельствует о тесных связях между японской полицией и комиссией по делам общественной безопасности, с одной стороны, и разведывательными органами режима Пака — с другой. Японское полицейское начальство регулярно получает приглашения из Сеула и наносит туда «дружеские визиты».
Может быть, именно здесь и надо искать ключ к разгадке этого скандального дела, которое, по свидетельству японских обозревателей, переросло в серьезный политический вопрос, вскрыло еще одну неприглядную сторону японской действительности.
Любопытно, что южнокорейский президент Пак Чжон Хи в начале декабря 1973 года перетасовал свой кабинет и убрал с поста шефа разведки Ли Ху Рака. Даже для сеульского режима он оказался слишком уж одиозной фигурой.
С тех пор прошло пять лет. Все эти годы сеульский режим жаждал расправиться с Ким Тэ Чжуном до конца, сделать так, чтобы он исчез навсегда и имя его покрылось пылью забвения. Но этого не случилось. Не из–за недостатка стараний слуг диктатуры Пак Чжон Хи. Они без раздумий готовы были применить самые крайние меры. Но боялись. Боялись потому, что сведения о похищении Ким Тэ Чжуна из Токио и о том, что он находится в Сеуле, проникли в печать и подавались как сенсация не только печатью Японии, но и других стран. Боялись потому, что судьбой бывшего кандидата в президенты, сторонника мирного объеди нения Кореи продолжали интересоваться южнокорейские эмигранты, вынужденные жить вдали от родины. Имя Ким Тэ Чжуна и сообщения о репрессиях, которым он подвергается в Сеуле, от случая к случаю, но год за годом появлялись в мировой печати.
Вот почему Ким Тэ Чжун продолжал жить. Но сеульские временщики сделали все, чтобы превратить эту жизнь в ад. До 1976 года лидера оппозиции держали за решеткой без суда. В 1976 году состоялся «суд», приговоривший Кима к пяти годам заключения. Его держали в одиночной камере, размеры которой с трудом позволяют лечь. Никакого солнечного света, никаких прогулок и переписки.
Примерно в таких же условиях находились и другие люди, хотя бы только заподозренные в оппозиции к диктатуре Пак Чжон Хи. Все они подпадали под действие декрета о чрезвычайном положении, изданного в 1975 году. Этим декретом запрещается фактически любая оппозиционная политическая деятельность, в том числе и критика самого декрета. Не удивительно, что «население» южнокорейских тюрем оказалось весьма пестрым — от тех, кто подписал «Мюндииский манифест», требовавший восстановления демократии и отставки Пак Чжон Хи, до священников римско–католической церкви.
Но вернемся к Ким Тэ Чжуну. Для него был создан наиболее тяжелый режим. В знак протеста в мае 1977 года он объявил голодовку. В ноябре того же года в токийских газетах можно было прочесть короткую телеграмму из Сеула: «Здоровье Ким Тэ Чжуна резко ухудшилось». Его поместили в тюремный госпиталь.
Последние по времени сведения о нем поступили от токийского корреспондента агентства Франс Пресс. Он передавал 8 июля 1978 года из японской столицы, что ему удалось связаться по телефону с Сеулом и переговорить с женой лидера южнокорейской оппозиции.
Госпожа Ким рассказала, что накануне она и несколько других инакомыслящих взяты под домашний арест. Она добавила, что до этого ей разрешали посещать ее мужа в тюремной больнице в сопровождении полицейского.
Повторяем, это было последнее сообщение о Ким Тэ Чжуне. Что произошло с тех пор — неизвестно.
Представляет, однако, интерес и кое–что другое, а именно: роль Токио и Вашингтона в истории с лидером южнокорейской оппозиции. С полной определенностью установлено, что и в японской, и в американской столицах с самого начала знали, что Ким Тэ Чжуна посещала сеульская охранка — южнокорейское ЦРУ, тесно связанное и с японскими, и с американскими секретными службами.
На этот счет имеется несколько достоверных свидетельств. В начале 1977 года в США находился коммунист, депутат японского парламента А. Хасимото. Ему удалось связаться с бывшим заведующим южно–корейским отделом государственного департамента США Д. Ренардом. После ухода в отставку у этого американского дипломата язык развязался, и он заявил: «Похищение Ким Тэ Чжуна является делом южнокорейского ЦРУ и на этот счет нет никаких сомнений». Несколько позднее высокопоставленный сотрудник американского ЦРУ (пожелавший, естественно, чтобы его имя названо не было) подтвердил это свидетельство Ренарда в интервью корреспонденту японской газеты «Иомиури».
Что касается того, как удалось похитить Кима среди бела дня в столице Японии, чуть ли не на глазах японской полиции, то и на это обстоятельство пролил дополнительный свет тот же Ренард. Он сообщил, что в сентябре 1973 года по поручению сеульского диктатора южнокорейский миллионер Чхо Чун Хун передал через своего японского друга миллиардера Осано около 300 миллионов иен тогдашнему премьер–министру Танаке. Это была взятка «за политическое урегулирование» дела о похищении Ким Тэ Чжуна. Это было вознаграждение коррупированному премьеру за то, что японские власти на время, понадобившееся на похищение южнокорейского оппозиционного деятеля, закрыли глаза и заткнули уши. Что они и сделали.
Итак, есть все основания считать весь этот детектив совместным сеульско–токийско–вашингтонским изделием.
В связи с этим обратим внимание на одну пикантную деталь. Когда нынешняя американская администрация стала демагогически вещать со всех амвонов, что теперь Соединенные Штаты будут строить свои отношения с любой страной в зависимости от того, соблюдаются ли в ней права человека, в Сеуле забеспокоились. Неужто и к ним будет применяться эта мерка? Тогда хоть «караул» кричи. Ведь южнокорейская диктатура держится на «трех китах»: американских штыках, американских и японских экономических инъекциях и собственной практике беспощадного подавления южнокорейского народа, его политических и гражданских прав.
Но прошло совсем немного времени, и даже невежественные южнокорейские марионетки разобрались в сути дела. Они поняли, что к ним, как и к другим реакционным режимам, американские разглагольствования о «защите прав человека» не относятся. Напротив, гости из Вашингтона, достаточно высокопоставленные, по–прежнему братались с Пак Чжон Хи и даже приветствовали его «твердость», как и сеульские порядки в целом.
Министр культуры и информации Южной Кореи Ким Сон Чжин, фамильярно похлопывая Вашингтон по плечу, заявил: «Мы разделяем с Соединенными Штатами этот принцип (о правах человека), но каждое правительство должно знать, как осуществлять этот принцип в той обстановке, в которой оно действует». Мы, дескать, отлично понимаем наших американских друзей: они нарушают права человека в США, а мы будем делать это в Южной Корее. Всякий другой подход, продолжал южнокорейский сатрап, был бы равнозначен «нарушению той морали, которую проповедуют Соединенные Штаты».
Хороша эта «мораль», если ей аплодируют палачи своих народов!
Человек, пришедший с Запада
Его Величество Счастливый Случай… Чаще всего о нем слышишь от людей необычных профессий. Говорят, что повезло летчику–испытателю, когда, вопреки законам аэродинамики, вышел над самой землей из штопора, казалось бы, окончательно приговоренный к смерти самолет. Говорят, что повезло разведчику, когда, вопреки законам логики, ему удалось в одиночку оставить с носом все тайные службы противника (правда, такое чаще случается в многосерийных телефильмах). Говорят, что повезло журналистам, когда, вопреки законам среднеарифметической удачи, именно им в самый нежданный момент выпал козырной туз сенсации…
В тот день Фортуна улыбнулась нам дважды. Предстояло знакомство не только с человеком редкой профессии, но и удивительной судьбы. Предстояло встретиться с бывшим помощником бельгийского военного атташе, профессиональным разведчиком Ван Энгеландом, оставшимся в Советском Союзе и начавшим борьбу уже по другую сторону баррикад, против рыцарей «плаща и кинжала», окопавшихся в секретных службах НАТО.
Ломка привычного уклада — дело очень тяжелое и далеко не всем бывает по плечу, особенно когда прожито на свете более пяти десятков лет.
Что греха таить, не легко было Ван Энгеланду порвать с привычным миром, пренебречь карьерой и пережить «непонимание» бывших коллег. Как пришел к трудной победе над самим собой и предрассудками, к выполнению высшего человеческого долга бывший натовский разведчик, нам и предстояло услышать…
— Здравствуйте, раздевайтесь, проходите… Ну, давайте знакомиться: Иван Иванович Ван Энгеланд. Немного странно звучит, не правда ли? Но зато абсолютно точно. Так переводятся с французского на русский мои имя и отчество — Ван Иоханнес… И в моем советском паспорте тоже так записано.
Ну что ж, пусть Иван Иванович. Ибо ничто в его облике не выдает иностранца. Волнистые русые волосы, серые со смешинкой глаза, немного курносый нос. Утверждают, что приходя в дом к незнакомому человеку, можно сразу же составить о нем довольно точное представление: стоит лишь пройти по квартире. Может быть, да, а может быть, и нет… Во всяком случае, если бы мы не знали о военном прошлом Ивана Ивановича, то, наверное, подумали, что здесь живет человек, посвятивший себя одной из муз. Весь кори-Дор и половина стен заставлены шкафами и стеллажами с книгами по искусству. На остальных стенах — множество картин… Впрочем, есть одна зацепка-— строгая дисциплина обстановки. От этого квартира кажется очень просторной, хотя мебели в ней немало.
— Виски, коньяк?
— Лучше чай,.. С утра вроде бы не сподручно.
Иван Иванович смеется.
— Все зависит от точки зрения и отношений с Бахусом, Один из моих непосредственных шефов в бельгийской разведке, бывший штурман бомбардировочной авиации майор Лионард считал, например, что рабочий день должен начинаться обязательно с аперитива. Мы поражались его лошадиной выносливости, ибо «аперитивился» он раз пять в течение рабочего дня и частенько уходил домой походкой матроса, спустившегося на берег после бурного плавания.
— А как же работа?
— Работу делали мы, а он руководил. Правда, не очень долго… Впрочем, мы отвлеклись. Насколько я понимаю, вы ждете от меня рассказа?
— С гораздо большим нетерпением, чем чая.
— Что ж, тогда начнем, пожалуй… Но должен вас заранее предупредить, чтобы не рассчитывали на двенадцать серий «Семнадцати мгновений весны». Жизнь разведчика и сложнее, и проще, нежели хотят ее видеть некоторые сценаристы. Впрочем, нужно отдать должное автору «Мгновений» — он все же дал понять зрителям, что Штирлиц — образ собирательный. А то уж очень впечатляюще получается: с Мюллером и Шелленбергом — на дружеской ноге… Так вот, я не был на дружеской ноге ни с Даллесом, ни с Геленом, ни с шефом английской МИ‑6 сэром Диком Голдсмитом Уайтом, ни с их поздними преемниками, хотя имел среди своих знакомых немало натовских разведчиков. О том, как «союзники» грызлись между собой и подсиживали друг друга, разговор впереди. Вашим читателям будет, вероятно, небезынтересно узнать и о так называемых «методах» подрывной работы натовских разведок, о том, как собирают шпионские сведения, пытаются вербовать агентуру в Советском Союзе и в других социалистических странах военные и прочие атташе, а также их ближайшие сотрудники… Об этом, как я уже сказал, речь пойдет позднее. А сейчас немного предыстории.
Сегодня мне исполнилось пятьдесят два. Не так уж мало, не правда ли? Во всяком случае, даже по самым оптимальным среднестатистическим нормам, я прошагал большую половину дороги, которая, как всякому известно, не бесконечна… И, наверное, нет ничего удивительного в том, что появилось желание побыть одному и подумать. В человеческой жизни не может не быть коллизий — больших или малых, ибо столкновение добра и зла, хорошего и плохого — это та неизбежная диалектика, которая не минует никого. Самое главное — попытаться отыскать ответ на сакраментальный вопрос: почему? Тогда легче. Страшно то, что необъяснимо. Когда умерла мать — это было трагедией. Но люди не научились еще бороться с раковыми опухолями, особенно тогда — тридцать лет назад. Когда через три месяца после кончины матери не стало отца — это тоже было трагедией, когда в далекой юности угасла нежданно–негаданно первая любовь — это было уже страшно.
Никто не может заменить умерших родителей. Умершую любовь сменяет другая. Не всегда, правда. Если очень повезет. Она пришла ко мне через много лет, в другой уже стране. Сегодня, вернувшись пораньше домой, чтобы подготовиться к семейному торжеству, я совершенно случайно обнаружил подарок, спрятанный моей женой. Она преподнесет его вечером, когда соберутся друзья и знакомые… Я знаю, что лежит в этой небольшой коробке, перевязанной шелковой лентой. Но обязательно же удивлюсь «неожиданному» презенту, так необыкновенно умело выбранному моей подругой. Подаркам надо всегда удивляться. Они ведь не так часты в нашей жизни…
Один из них, кстати, мне вручил сегодня начальник паспортного стола. Он лежит передо мной, этот документ, удостоверяющий, что я — гражданин Советского Союза. Иоханнес (теперь уже Иван Иванович) Ван Энгеланд, бывший помощник бельгийского военного атташе. Люди моей профессии, как правило, не раздают визитных карточек, во всяком случае, таких, где указано истинное место работы. А трудился я последние четверть века в учреждениях, которые имели прямое отношение к разведывательным службам НАТО. Итак, военный разведчик, отказавшийся от своей профессии и порвавший с хозяевами, которым служил. Почему? Ответить на любой вопрос однозначно очень трудно. Тем более на такой…
Родился я в 1924 году в небольшом бельгийском городке, что запрятался среди сосен Кампэна, между журчащих ручейков и прозрачного, словно хрусталь, озера, которое казалось мне огромным, как море. У каждого из нас что–то оседает в памяти от далекого детства. У меня — это терпкий запах сосновой смолы и ломящая зубы холодная, до удивительности вкусная вода, которую пил из ручейка. Я очень любил лес, он начинался сразу же после нашего дома, который был самым крайним в городе. И лес отвечал мне такой же искренней любовью. Во всяком случае, он ни разу не запутал меня в лабиринтах своих чащоб, не подставил под лоб злого сучка и не утопил в коварной трясине. А ручьи и наше «огромное, как море», озерцо сразу же доверили мне сокровенные тайны. Никто из сверстников не ловил такого количества лещей и плотвичек, как я. От зависти они прозвали меня «колдуном»… А мне хотелось быть Тилем. С Шарлем де Костером, нашим бельгийским Толстым или Достоевским, а может быть, и тем, и другим одновременно, я познакомился очень рано. С тех пор «Легенда об Уленшпигеле» стала моей настольной книгой на всю жизнь. Иногда в трудные моменты я листаю ее страницы, нахожу ответы на вопросы, черпаю силы и оптимизм. По тем, мальчишеским временам мне и моим сверстникам были еще не совсем понятны «странные» отношения Тиля с Неле. Мы вообще девчонок в нашу компанию не принимали. А вот гимн гёзов доходил до самой глубины души:
Бей, барабан войны,
Бей, барабан! Да здравствуют гёзы!
Кто из нас, бегавших по лесным тропинкам с деревянными мечами и фанерными щитами, мог предполагать, что война уже стояла на пороге нашей родины, кровопролитная война….
Детство между тем кончилось. В нашем городке имелась только восьмилетняя школа, директором которой до своей смерти был отец. Кстати, это обстоятельство делало меня самым несчастным человеком.
За прогулы или плохо отвеченный урок мне доставалось не только в школе, но и дома, причем в условиях домашнего очага — весьма чувствительно… Так или иначе, но надо было думать о будущем. И родители после долгих споров и раздумий отправили меня в колледж в город Терноут, где я поселился в интернате. Но, к сожалению, учиться мне так и не довелось. Как сейчас помню прекрасное весеннее утро 10 мая 1940 года. Я проснулся очень рано от далеких раскатов грома. «Наверное, надвигается гроза», — подумалось мне. Но в окно светило яркое солнце с абсолютно безоблачного неба. А потом в спальни прибежали взволнованные воспитатели, велели всем быстро одеваться и выходить во двор. Когда мы собрались, вышел директор. Он был весь в черном. Черный котелок, черный костюм, черный галстук, черные туфли. Так наш мэтр появлялся только по воскресеньям, когда ходил в церковь. Он снял котелок, вытер платком лоб, сказал: «Дети мои, случилось нечто ужасное. В четыре часа утра Германия напала на Бельгию и уже подвергла бомбардировке несколько городов. Это война, дети мои… Но прошу вас, сохраняйте присутствие духа. Немедленно соберите все самое необходимое и как можно быстрее возвращайтесь домой, любым способом. Нужно проявить мужество, ибо транспорт уже не работает, большинство мостов взорвано или будет разрушено в ближайшее время. Так что торопитесь…»
И вот я на улице с тяжелым чемоданом, один среди толпы мечущихся в панике людей. До дома около четырех десятков километров. В шестнадцать лет мне еще трудно было ассоциировать слово «война» с реальностью. В тот миг она предстала в далеких раскатах орудийного грома и растерянных лицах мужчин и женщин, которые бежали навстречу, обгоняли или оставались позади… Я прекрасно понимал, что произошла трагедия. На память пришел Тиль, вернее, песня Тиля:
Пепел Клааса стучит в мое сердце, —
В нашу страну ворвались палачи…
Смерть живодерам! Бей, барабан,
Бей, барабан войны!
Да здравствуют гёзы! Бей, барабан!
Есть у нас ядра, порох и пули,
Шары из железа и чугуна…
С нами господь…
У нас были ядра, порох и пули. И господь был. у тех, кто в него верил. А вот король Леопольд III, главнокомандующий бельгийской армией, не верил ни во что 28 мая 1940 года он подписал акт о капитуляции, объявив себя «военнопленным немцев», то есть, короче говоря, совершил наивысшее предательство по отношению к стране и народу. Однако подлинные патриоты не сплоховали. Наши славные гёзы сороковых годов вписали много мужественных страниц в историю Сопротивления. Но об этом немного позже…
А тогда, 10 мая, где пешком, где на попутных машинах, я к вечеру все–таки добрался домой. Родители были настолько ошеломлены случившимся, что даже не спросили меня, как я доехал. На семейном совете стали обсуждать, что делать: бежать или оставаться? Мама плохо чувствовала себя. Страшная болезнь уже начала свою тайную, разрушительную работу. Отец вспомнил о тех страданиях, которые выпали на их, молодой супружеской пары, долю, когда они в 1914 году — после начала первой мировой войны — эмигрировали в Англию. «Нет уж, — сказал после долгого раздумья отец, — пускай уходят молодые. А нам надо оставаться. Если уж суждена смерть, то пусть в стенах родного дома…» Моя сестра ждала ребенка. Ее муж был призван в армию, и от него не было никаких вестей. Она сказала, что остается… А я? Я решил бежать во Францию.
Через несколько дней волна беженцев унесла меня за сотни километров от родного дома. Время стирает увиденное когда–то. Но трудно забыть вой пикирующих бомбардировщиков с черными крестами, взрывы, запах гари и труп молодой женщины, рядом с которым, словно окаменевшая, сидела, скрестив руки, маленькая девочка с огромными, пустыми глазами…
Несколько месяцев нас продержали во французском лагере для перемещенных лиц на берегу Средиземного моря. Опять бомбежки, стрельба, убитые… Капитулировала Франция. Лагерное начальство объявило нам, что все беженцы могут вернуться в свои страны и что, мол, немецкие оккупационные власти не сделают–де им ничего плохого. Были сформированы поезда, чтобы отвезти нас на родину. Однако многие из них по пути были переадресованы в рейх… Гитлеровцы обманули. Им нужна была дешевая рабочая сила.
Тех, кто не согласился работать, расстреляли или отправили в концлагеря, многие погибли от бомбежек, многие умерли от голода и непосильного труда.,.
Мне повезло. Я попал в «хороший» поезд, который гитлеровцы для пропаганды доставили в Брюссель. Наша столица в те трагические дни изменилась до неузнаваемости. Она оказалась грязной и зловонной, кишащей паразитами в серо–зеленых мундирах.
Радость моих родителей была неописуемой. Не всем удалось вновь увидеть своих детей. А жизнь наша изо дня в день становилась между тем все более тяжелой.
То, что можно было забрать, гитлеровцы забрали. Не было хлеба, а уж о мясе вообще не вспоминали. В нашем городке исчезли все кошки и собаки. Говорили, что они превратились в колбасу, которую спекулянты продавали за бешеные деньги на черном рынке. Мои старики жили впроголодь. А помочь я им ничем не мог. Потому что большую часть времени приходилось отсиживаться в лесу. Немцы регулярно прочесывали наш городок, и всех молодых, которые попадали к ним в лапы, немедленно отправляли в Германию — на заводы. В дом я приходил тайком поздним вечером. Однажды совсем было собрался уйти в горы, к партизанам — в то время гремела слава о партизанском батальоне, которым командовал Жан Коллар, или Жорж, — да помешала одна встреча. Встреча в лесу…
Они появились совершенно бесшумно за моей спиной, когда я, сидя на корточках, пек в маленьком костре несколько картофелин, которые захватил ночью из дома. Говорят, что иногда человек чувствует спиной чужой взгляд. Я тогда ничего не почувствовал. Просто кто–то тихо и деликатно покашлял сзади. Их было трое, с автоматами на груди. Одного узнал сразу. Конечно, «Жорж»! Его портрет гитлеровцы расклеили на стенах домов нашего городка. Полмиллиона франков обещали они за голову легендарного партизанского командира.
— Бонжур, — -сказал он, насмешливо улыбаясь. — Решил пообедать?
— Да, мосье… Если хотите…
— Спасибо. Лучше скажи, эсэсовцы еще в городе?
— Нет, ушли вчера…
— А ты почему здесь прячешься?
— Они могут вернуться…
— Что ж, логично. Не правда ли, Эжен?
Широколицый партизан добродушно улыбнулся.
«Конечно… — Его произношение выдавало иностранца. — Значит, немцев нет?»
— Нет…
— Тогда прощай.
Трое повернулись, чтобы уходить. Мне вдруг стало необыкновенно тоскливо.
— Можно с вами?
— Куда с нами?
— К партизанам…
— А почему раньше не пошел?
— Больные родители. Я у них один остался…
— А сейчас они поправились?
— Нет…
— Тогда чего же кипятишься…
О Жане Колларе и его партизанах ходили легенды. Это были настоящие гёзы! Они уничтожали гитлеровцев, взрывали склады с боеприпасами, спускали под откос поезда с гитлеровской солдатней. Всем своим сердцем я, мальчишка, был с бельгийскими патриотами.
И сегодня, перешагнув свой пятидесятилетний рубеж, я еще раз обнажаю свою голову перед мужеством 50 тысяч участников бельгийского Сопротивления, перед светлой памятью 15 тысяч бойцов, расстрелянных или замученных гитлеровцами в лагерях. Это они, используя благоприятную обстановку, сложившуюся в результате побед Советской Армии на советско–германском фронте, освободили при помощи восставшего народа Антверпенский порт и весь Льежский район.
Только потом, значительно позже, узнал я, что спутниками Жана Коллара были русские. Узнал, когда героически погибли и сам Коллар, и его друзья.
Советские люди внесли достойный вклад в освобождение моей страны, куда они были завезены гитлеровцами на каторжные работы. При помощи бельгийцев многим из них удавалось бежать. Они уходили в арденнские леса и горы, где создавали свои собственные партизанские группы или же вливались в отряды патриотов Бельгии. Специальное соединение советских партизан действовало и в отряде Коллара. Давая характеристику советским воинам, их бесстрашию, смелости и отваге, Жорж говорил: «О, с русскими ребятами можно работать! Они самому дьяволу башку оторвут!»
И Жорж действительно умел работать с русскими ребятами. Тех двоих его спутников, которых я повстречал в лесу три десятка лет назад, звали Евгений Доренко и Алексей Девяткин.
Евгений Доренко попал в плен к гитлеровцам в первые дни войны. Тяжело раненного, его отправили в концлагерь, находившийся в городе Мюльгейме. Отсюда вместе со своими друзьями он бежал в июне 1642 года. После двухмесячных блужданий Евгений оказался сначала на территории Голландии, а затем Бельгии. В районе Льежа Доренко связался с бельгийскими патриотами, которые переправили его в отряд Жана Коллара. Они стали большими друзьями.
1 апреля 1944 года Евгений Доренко отправился в район Вербомон, где у него была назначена встреча с одной из групп советских партизан и несколько позже — с Жаном Колларом. Но по пути он натолкнулся на эсэсовскую засаду и, отстреливаясь, стал прикрывать отход своих товарищей. Фашисты ранили Доренко, схватили его, подвергли зверским пыткам и затем, размозжив голову отважного партизана прикладами, бросили труп его на берегу реки Амблев…
В тот же день в перестрелке с немерким патрулем был убит и сам Жан Коллар.
А четырьмя с небольшим месярами позже погиб и третий из моих лесных знакомрев — советский партизан Алексей Девяткин. Он был очень скромным человеком и не любил рассказывать о себе. Знали только, что родом он из–под Куйбышева, что работал до войны трактористом. Потом первые июньские бои 1941 года. Ранение, плен, бельгийские шахты, побег, партизанский отряд… Алексей был прирожденным конспиратором. Появлялся и исчезал он наподобие призрака. Поэтому, как правило, именно ему поручали распространение антигитлеровских листовок и воззваний. Если уж Алексей Девяткин брался за дело, можно было не сомневаться в том, что листовки появятся на стенах большинства домов… В небольшой городок Виллет Алексей приходил несколько раз. И так уж случилось, выследил его местный торговец Мишель Массу, который был агентом гестапо. За Девяткиным началась настоящая охота. 13 августа 1944 года три эсэсовца, переодетые крестьянами, набросились на Алексея когда он расклеивал листовки на городской площади! Завязалась схватка. Один из гитлеровцев выпустил по Девяткину автоматную очередь. Смертельно раненного партизана эсэсовцы затащили в ближайшее кафе и начали зверски пытать его… Алексей не сказал ничего. Ему выбили зубы, переломали все пальцы на руках, вырвали волосы. Но он молчал. Труп Девяткина фашисты заперли в кафе, хозяина увезли с собой. Спустя несколько часов в городок примчались партизаны, чтобы спасти товарища. Но было поздно… Партизана похоронили в лесу. А потом, после войны, гроб его перенесли в Виллет, и похоронили героя на местном кладбище с воинскими почестями.
Иногда случаются в жизни странные события. Трое в лесу. Бельгиец и два русских. Общность идеалов борьбы и общность судеб. И так вот совпало, что в конце августа 1944 года попал я в небольшое селение Комблен–о–Понте, стоящее как раз на слиянии двух речушек — Урт и Амблев. И там услышал из уст супругов Жоржа и Леоны Амуар историю борьбы и гибели трех моих лесных знакомцев. В годы войны эти двое простых людей отдавали свой дом партизанам. Здесь находили убежище бежавшие из гитлеровских лагерей русские, отсюда уходили они в горы. Здесь слушали голос Москвы, и отсюда он, размноженный в тысячах листовок, звучал в окрестных городах и селениях. Здесь Леона сшила красное знамя для партизанского полка Коллара, отсюда ее муж Жорж перевозил добытые для патриотов оружие, продовольствие, одежду. Здесь жил и работал Евгений Доренко, отсюда ушел он на последнюю встречу с партизанами, неподалеку от этого дома принял он неравный бой и погиб, прикрывая отход своих товарищей.
Я знаю, что после войны супруги Амуар перевезли останки Евгения Доренко из города Льежа и похоронили его на кладбище в Комблен–о–Понте. На народные деньги был поставлен комиссару памятник у полотна железной дороги, там, где он принял свой последний бой…
Вам могут показаться странными, на первый взгляд, отклонения от основной темы. Но смысл того, что я рассказал, не в необычности встреч с героями Сопротивления — моим соотечественником и двумя русскими, а в гораздо более важном и глубоком. Может быть, тогда впервые у меня, еще мальчишки, мелькнула мысль, вернее, вопрос о том, почему так бесстрашно отдают свои жизни советские партизаны за свободу другого народа. Ведь именно после встречи в Комблено—Понте я записался добровольцем в королевские военно–воздушные силы Англии, чтобы внести свою частицу борьбы в разгром гитлеризма. Но так уж сложилась судьба, что пришлось сначала работать переводчиком, а затем вернуться в Бельгию, чтобы продолжить карьеру военного — сначала в одном, а затем в другом ведомстве…
Уже работая в бельгийской разведке, встретился с моими «лесными братьями» еще раз — в объемистом досье о Сопротивлении, которое хранилось в архиве. Нет, там не было описаний их героических подвигов. Просто сухие формуляры о датах рождения и гибели, о том, в каких отрядах числились и где воевали. И фотографии всех трех, тогда еще живых, среди множества других фотографий патриотов партизан, которые спасли мою страну и мир от фашизма. И я сегодня, заняв гражданское место среди советских людей, потерявших в прошедшей войне 20 миллионов своих лучших сынов и дочерей, именно сегодня могу с чистой совестью сказать, что причисляю себя к бельгийцам, которые боролись за то, чтобы на освобожденной от черной нечисти земле воцарился долгожданный мир. Я причисляю себя к тем бельгийцам, ибо ради памяти погибших за правое дело я в конце концов ушел из лагеря натовских любителей военных авантюр, в который затянула меня моя нелегкая судьбина…
Как я оказался в бельгийской разведке? Мне нередко задают этот вопрос. И каждый раз отвечаю на него предельно кратко: случайно. Действительно случайно. Меня, честно говоря, никогда не волновали ни легкомысленные авантюры танцующей шпионки Маргарет Целле, больше известной под именем Мата Хари, но одинаково непрофессиональной как в индийских танцах, так и в европейском шпионаже, ни сомнительная слава английского археолога и разведчика сэра Томаса Эдварда Лоуренса, чей столь высоко ценившийся в Интеллидженс Сервис профессионализм в обеих областях обернулся потоками крови и многими тысячами бессмысленно загубленных жизней для арабских племен… Короче говоря, я никогда, даже во сне, не видел и не представлял себя в роли разведчика, профессии, столь заманчиво звучащей для простого обывателя.
Впрочем, именно это обстоятельство, видимо, и сыграло решающую роль в выборе моей кандидатуры для работы в одном из отделов секретной службы Бельгии. Когда я стал «своим» в бельгийской разведке, один из сотрудников отдела, занимающегося подбором кадров, раскрыл мне за рюмкой аперитива секрет моей столь легкой проходимости в «святая святых». «Мон шер, — сказал, он, — наши шефы всегда придерживались железного правила не принимать на работу тех, кто или очень хотел, или, наоборот, очень не хотел переквалифицироваться в кадровых разведчиков и осесть в нашей конторе. Ты оказался золотой серединой, которая устроила всех: не очень рвался к нам и не очень сопротивлялся, когда позвали. И потому ты здесь».
Что ж, может быть, оно и так. Но вернемся к делу. Итак, после приезда из Англии, где я служил в королевских военно–воздушных силах, меня назначили в одно из подразделений министерства национальной обороны, занимавшееся вопросами подготовки военных летчиков, которых Бельгия, в соответствии со своими обязательствами перед НАТО, должна была поставлять для военно–воздушных сил Атлантического союза. Американцы держали под контролем нашу службу. Мне довольно часто приходилось сталкиваться с заокеанскими инспекторами, чувствующими себя хозяевами положения. Я, как правило, докладывал им сводки о ходе подготовки пилотов, которым предстояло затем отправиться в США на стажировку. Особенно досаждал нам один американский полковник из МААГ (консультативная группа по вопросам военной помощи), который наведывался к нам чаще других. Его терпеть не мог мой шеф. Едва завидев из окна вылезающую из автомашины нескладную фигуру полковника в ковбойской шляпе с широкими полями и с неизменной сигарой во рту, он бросал мне на ходу: «Беседуй с ним сам, меня нет» — и надолго исчезал из кабинета.
Прошло уже много лет, а я до сих пор помню презрительную ухмылку, изжеванную сигару в углу рта и до удивительности противный голос американского полковника, как будто бы наша последняя встреча состоялась вчера.
— Молодой человек, мне нужен ваш шеф.
— Одну минуточку, посмотрю, на месте ли господин полковник.
Я уходил из приемной, топтался около двери пустого кабинета моего начальника, громко стучал в дверь и через несколько минут возвращался назад.
— Простите, но полковник вышел.
— Куда?
— Не могу знать.
— Это черт знает что. Вы работаете или…
— Мы не были предупреждены о вашем визите.
— Я не обязан вас предупреждать. Надо сидеть на месте и заниматься делом!
Американец усаживался в кресло и клал ноги на мой стол. Говорят, что в капле воды можно увидеть море. Может быть. Но я твердо убежден, что нельзя по одному человеку судить о народе. Существует мнение, что все американцы кладут ноги на стол. Видимо, это не так. Ну, а если и кладут, то, наверное, не в присутствии незнакомых людей и не в официальной обстановке. Ноги американского полковника на столе действовали на меня, как красная тряпка на быка. Приходилось всеми силами сдерживать неодолимое желание сказать все, что я о нем думаю. Но нужно было соблюдать субординацию.
— Может быть, я могу быть чем–нибудь полезен?
— Мне нужны сводки прохождения подготовки бельгийских курсантов.
— Они в моем распоряжении.
— Да? Ну тогда докладывайте.
Я делал подробный обзор тренировочных полетов и оценок теоретической подготовки наших ребят. Американец что–то помечал в своем блокноте.
— Доложите вашему шефу, что я приеду завтра в это же время. Пусть ждет и никуда не выходит… Кстати, вы неплохо говорите по–английски, молодой человек, и могли бы работать в МААГ. Подумайте над моим предложением. Разумеется, получать вы будете зна–чительно больше, чем в вашей паршивой конторе. Гуд бай!
— Хорошо, я подумаю, господин полковник…
«Черта с два, — думал я про себя, смотря в спину удаляющемуся американскому инспектору, — ни в какой МААГ я не пойду ни за какие деньги. А вот за нервность в моей работе шефу неплохо было бы дать мне надбавку к зарплате». Но просить надбавки не пришлось. Вскоре меня вызвал начальник секретариата министерства национальной обороны. «Завтра к трем часам явиться в отдел кадров министерства». — «Зачем?» — спросил я, вместо обычного «слушаюсь»… Начальник, ничего не ответив, пожал плечами, что могло означать и «ничего не знаю», и «не задавай наивных вопросов».
Впрочем, мой непосредственный шеф поставил тот же «наивный» вопрос, когда я доложил ему о вызове. «Не знаю, господин полковник, мне ничего не объяснили». — «Странно. Но надеюсь, вы не искали протекции, чтобы сбежать на другую работу?» — «Нет, уверяю вас. Я сам в полном неведении, о чем пойдет речь…»
Речь пошла именно «о другой» работе. Какой? На этот вопрос не дал мне ответа и майор, перед которым лежало мое личное дело. Сначала он задал мне тьму вопросов в отношении моих предков начиная с третьего колена, потом выразил удовлетворение от того, что я говорю на некоторых европейских языках, затем снял телефонную трубку и набрал трехзначный («Следовательно, внутренний», — отметил я про себя) номер телефона.
— Привет, Шарль. Ты помнишь наш вчерашний разговор? Да… Он у меня. Думаю, что подойдет… Ты тоже? Ну и хорошо. Когда он должен явиться к тебе? Так, договорились…
Разговор шел обо мне, но я ничего не понимал. Майор явно забавлялся моим ошарашенным видом и тянул паузу.
— Не волнуйтесь. Возможно, вам предложат более интересную работу. Вы ведь не против?
— Какую работу?
— Это объяснит майор Мэртенс, к которому вы придете завтра к 10 часам утра вот по этому адресу.
Он протянул мне маленький листок из отрывного блокнота и встал из–за стола, давая понять, что визит окончен.
— Простите, мосье, а где работает майор Мэртенс?
— Узнаете завтра. Желаю удачи.
Я вышел из кабинета, зажав в руке маленький листочек с адресом. Французский философ Блез Паскаль высказал как–то не очень новую, но грустную мысль о том, что «человек — всего лишь тростинка, причем самая слабая в природе». Но, добавил он с приливом оптимизма, «…тростинка думающая». Моя голова тоже стала лихорадочно соображать. «Другая работа. Более интересная. Чего же тут плохого? Ведь не письма же меня пошлют разносить в конце концов со знанием четырех языков, хотя в нашем свободном мире случается и такое… Но почему столько таинственности в недомолвок?» На память пришло еще одно из изречений великих (я их коллекционировал всю жизнь) — на сей раз Иммануила Канта, которое очень любил мой покойный отец: «Мысль без содержания пуста, интуиция без концепции слепа». Адрес на листочке ничего не говорил моим мыслям, а концепция разговора с майором ничего не подсказывала моей интуиции. «Подождем до завтра, — подумал я, — утро вечера мудренее».
На следующее утро без пяти минут десять я нажал кнопку звонка у входа в здание, адрес которого был указан в листочке. Дверь открыл дежурный в военной форме: «Вы к кому?» — «К майору Мэртенсу». — «Ваши документы». Дежурный посмотрел список, затем дал мне бланк, который я должен был заполнить: фамилия, цель визита, с кем встреча, число, месяц и время заполнения бланка. Написав все, что требовалось, я вернул бланк. «Идите за мной», — сказал дежурный.
…Майор Мэртенс оказался очень высоким и сухопарым человеком с вкрадчивым голосом. Он предложил мне сигарету и задал несколько вопросов, из которых сразу же стало очевидным, что моя биография известна ему так же, как и мне: во всех тонкостях.
Поговорив затем о погоде и последних кинофильмах, майор вдруг спросил: «Хотите у нас работать?»
Скажу прямо, мне давно осточертела работа по подготовке пилотов, не столько из–за конфликтов с нашими ребятами, которым приходилось обучаться в трудных условиях, сколько из–за скандалов с американскими инспекторами. Я постоянно был перегружен, не получая взамен ни морального, ни материального удовлетворения. Может, рискнуть? А майор между тем бесстрастным голосом начал перечислять те блага, которые я мог со временем получить.
— Господин майор, я, право, не знаю, чем мне нужно будет заниматься. Но исходя из того, что вы мне сейчас сказали, мне пока в принципе возразить нечего.
— Вот и отлично. Значит, договорились. Работа несложная. Вы будете моим помощником в некоторых делах, которые потребуют ваших знаний иностранных языков и умения держать язык за зубами. Это не каламбур. Вы начинаете свою карьеру в «Ж. И.», что означает служба безопасности и разведки. На прежней работе своему начальству пока ничего не говорите. Они все узнают в свое время.
Майор увидел, что я внимательно рассматриваю большую, во всю стену, карту Восточной Европы, висевшую над его головой, которая вся была усеяна красными, зелеными и белыми точками.
— С этой картой вы еще встретитесь, как только мы закончим некоторые формальности… До скорого свидания.
«Формальности» заняли не так уж много времени. Примерно через неделю мой авиационный полковник получил секретный приказ. Сказать, что он очень обрадовался моему «продвижению», было бы преувеличением. Я бы сказал даже, что он был крайне недоволен, даже взбешен фактом потери специалиста со знанием иностранных языков.
— Черт знает что творится в нашем государстве. Вот почему шла вся эта мышиная возня с вами… А вы тоже хороши! Не могли сказать заранее — я бы отстоял вас от «гестапо»…
Меня поразило сталь непочтительное отношение полковника к нашей разведывательной службе.
— Почему «гестапо»?
— А вы думаете, что разведка — это пансион для благородных девиц? Увидите, там зря денег не платят.
Шеф, теперь уже бывший шеф, не подал мне руки, хотя я вежливо и почтительно сказал ему: «Прощай те, господин полковник». Где мне было знать, что эту фразу я повторю слово в слово еще раз, через много лет, в других обстоятельствах и с другой интонацией…
Зимой 1951 года я перешел на новое место работы. Майор познакомил меня со всеми офицерами службы. Многие из них не очень пришлись мне по душе. Молчаливые, неприветливые, подозрительные. Все на одно лицо. А вот майор нравился мне с каждым днем все больше и больше. Обаятелен, демократичен. Никаких начальнических ноток в голосе, никаких признаков высокомерия. И свое «отцовское» напутствие, когда мы однажды остались тет–а–тет, он произнес непринужденно, как бы шутя, хотя речь шла о вещах довольно серьезных.
— Дорогой Иоханнес, поскольку отныне вы полноправный «акционер» нашей конторы, разрешите дать дружеский, а если хотите, начальнический совет. Все, что здесь услышите, увидите и прочитаете, имеет гриф «секретно» или «совершенно секретно». Простых дел и бумаг у нас, как правило, не бывает. Поэтому никому, даже самым близким людям, не следует говорить о том, чем вы занимаетесь. Я не хочу вас запугивать, но слишком откровенные беседы одного из бывших наших офицеров со своей болтливой женой на служебные темы кончились тем, что ему пришлось пустить себе пулю в лоб. Вы себе представить не можете, как мы, его коллеги, огорчились, узнав об этом. А супруга покойного огорчилась еще больше, когда ей сообщили, что она и пенсии за мужа получать не будет.
«Неплохо для начала, — подумал я. — А не лучше ли мне было оставаться на прежней работе?» Нет, мой новый шеф явно читал мысли на расстоянии. Словно отвечая на мой тревожный вопрос, он сказал:
— Кстати, о работе. Нас интересует все, что имеет отношение к авиации; военное оборудование, характеристики самолетов, аэродромы, наземные гражданские и военные сооружения, личный состав и размещение военно–воздушных сил во всех странах мира.
— Во всех?
Майор внимательно поглядел на меня..
— Да, во всех. Конечно, в первую очередь нас интересуют исчерпывающие данные о военно–воздушных силах Советского Союза и его союзников. Но не плохо знать и о том, что делается за забором у друзей, особенно тех, что отделены от нас Атлантическим океаном. Они не очень откровенны, хотя, может быть, и нельзя этого требовать от великой державы, ведь она нас угощает «шампанским», а не мы ее…
— Дружба, родившаяся за бокалом вина, проходит вместе с похмельем.
Я попытался поразить майора знанием старинных немецких пословиц. Но Мэртенс оказался на высоте:
— Иногда бывает и запой. Цицерон по этому поводу сказал точнее: крепкой может быть дружба между равными… Но все это из области лирики. Для начала вы ознакомитесь с некоторыми тематическими досье, а потом будете дополнять их, используя шифровки и документы, присылаемые нашими военными атташе.
Майор Мэртенс держал меня в стороне от дел, которые не имели ко мне непосредственного отношения. Может быть, проверял меня, присматривался. Во всяком случае, шифровки на тонкой папиросной бумаге от наших резидентов за рубежом, которые хранились под семью замками, он стал давать мне не сразу. А когда эти материалы стали ложиться на стол каждодневно, передо мной начала вырисовываться весьма странная картина работы бельгийской разведки, основным направлением которой являлись Советский Союз и другие социалистические страны. В официальных и служебных документах они именовались «потенциальными противниками» НАТО…
Прошло некоторое время после моего официального зачисления в кадры бельгийской разведки, и майор Мэртенс поручил мне первое самостоятельное и «ответственное» (так он сказал) дело. Вы помните, я говорил о карте с цветными точками, которая висела в кабинете майора над его головой? Так вот, мне нужно было нанести на нее последние уточнения о наличии в социалистических странах военных аэродромов. Для этого я получил доступ к совершенно секретной картотеке, которая постоянно пополнялась сведениями от военных атташатов и зарубежных источников. Мне дали задание проверить соответствие имеющихся на карте объектов с данными картотеки. Теперь уже стало ясно назначение цветных точек. Красная, например, означала аэродром с бетонированной взлетно–посадочной полосой длиной свыше 2000 метров; зеленая — с более короткой полосой; белая — вспомогательный аэродром, не имеющий взлетно–посадочной полосы с твердым покрытием. Другой раздел картотеки был посвящен исключительно размещению авиационных частей. В каждой карточке указывался номер полка, дивизии, воздушной армии, типы и количество самолетов. Заносились в карточки имена тех военных, которые имели генеральские звания, и тех, кто был рангом пониже, если занимаемые ими должности заслуживали внимания.
Позднее я получил возможность работать с разведывательными сводками, которые майор хранил особенно тщательно. В них содержалась информация, полученная от агентов. Каждый из них имел свою кличку или «псевдоним», как более деликатно выражаются литераторы: «Шарль», «Альфа», «Браво», «Квебек»… Несмотря на конспирацию, многим были известны реальные имена тех, кто стоял за этими псевдонимами. О некоторых из них знали и американцы. На моей памяти — скандал, разыгравшийся между бельгийской и американской секретными службами из–за одного очень ценного агента, который поставлял всегда точную информацию. Янки попытались перевербовать агента, посулив ему значительно большее денежное вознаграждение, нежели он получал. Агент сообщил о попытке перекупить его шефу службы, и тот отправил американским коллегам гневный меморандум. История эта, правда, не получила своего развития, потому что американцы весьма недвусмысленно дали понять о нежелательности продолжения дальнейших разговоров на эту тему.
Постепенно у меня все больше и больше открывались глаза на характер работы. Я не был настолько наивным человеком, чтобы считать, что служба в разведке является благотворительной деятельностью по оказанию помощи пострадавшим от землетрясения, отнюдь нет. Но я был вначале убежден, что тружусь, так сказать, на благо национальной обороны. Однако практика постепенно развеяла мои иллюзии. Вся работа бельгийской разведки, а ее структура стала ясна мне буквально через несколько месяцев, была подчинена не проблемам национальной безопасности, а выполнению многочисленных заданий штаб–квартиры НАТО, которые на три четверти состояли из запросов, касавшихся экономики, политики, состояния вооруженных сил Советского Союза и его союзников. А поскольку в штаб–квартире хозяевами были американцы, то именно от них приходили всевозможные циркуляры, начинавшиеся весьма категорично: «Штаб верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами НАТО в Европе настаивает, чтобы…», «Разведывательный отдел настоятельно советует…» и т. д.
Однажды в наш отдел пожаловал из Парижа американский генерал Джон Швейцер. Ему нужно было перепроверить данные о строительстве аэродромов около Гросс Дельна в ГДР. Судя по информации, которую мы получили от одного из оперативных отделов службы, в этом районе работали два агента, которые давали разноречивую информацию по одним и тем же вопросам. Когда приехал американский генерал, шеф попросил меня принести досье «Гросс Дельн» и оставить их вдвоем. На другой день майор сказал: «То, что мы сообщили штабу верховного главнокомандующего, представляет чрезвычайный интерес. Кстати, советую вам развивать личные связи с американцами, они знают больше нас».
Вообще–то наши офицеры из различных служб поддерживали довольно тесные контакты с военными атташе и другими имеющими отношение к разведке лицами из союзнических стран, для того чтобы выудить максимум сведений по проблемам, о которых мы были мало информированы. При этом использовался метод «ты — мне, я — тебе». Правда, каждая из сторон старалась обойти партнера. Вспоминаю одну забавную историю, когда бельгийскому офицеру, сообщившему важные сведения американскому коллеге, последний подкинул под видом «агентурного донесения» перепечатку статьи из какой–то американской газеты.
К этому времени был назначен новый директор нашего управления полковник Марго, который положил конец «торговле секретами», особенно с американцами. «Я ненавижу америкашек, — говорил он в узком кругу, — потому что они выжимают нас, как лимон, а взамен — ничего, кроме беспокойств и неприятностей. Так что вместо того чтобы давать себя обманывать, старайтесь быть похитрее с этими гангстерами. Или же отделывайтесь от них. Я не хочу давать им больше того, чго им полагается».
Иногда полковник любил прихвастнуть. «Недавно я встречался с шефом западногерманской разведки — БНД Геленом, — сказал он как–то моему начальнику. — Мы договорились, что ценная информация о Советском Союзе будет направляться и нам».
Страны — члены НАТО в принципе обмениваются информацией. Но в Бельгию в мою бытность поступали лишь те сведения, которые, по мнению руководителей американской разведки — истинных хозяев разведывательных служб НАТО, нам положено было знать. Зачастую они содержали старые, уже известные факты и данные. Американцы в свою очередь требовали, чтобы все разведки стран — членов Атлантического союза направляли им «для обобщения» еженедельные отчеты, касающиеся в основном сухопутных, военно–воздушных и военно–морских сил Советского Союза. Там эти данные объединялись, проверялись и затем в виде аналитических обзоров с выводами ЦРУ и РУМО (разведывательное управление министерства обороны США) рассылались партнерам по НАТО.
Между тем пришло время расстаться с моим «учителем» — Мэртенсом. Его повысили в звании и перевели в стратегическую авиацию на оперативную работу.
На место Мэртенса назначили бывшего штурмана бомбардировочной авиации Лионарда. Он отличался от других ярко–рыжим цветом волос и постоянным запахом винного перегара, который исходил от него и ранним утром, и поздним вечером. Майор Лионард был железным человеком с железной логикой. Перво–наперво он считал, что работа не волк и что, во–вторых, питие определяет сознание. Он неплохо относился ко мне, потому что я к тому времени уже весьма квалифицированно составлял разведсводки. Ему оставалось лишь подписать их и отправить в секретариат службы как свое собственное творчество.
Рабочий день «Рыжего» складывался весьма своеобразно. На работу он приходил с получасовым опозданием, чтобы был ясно виден временной барьер, отделяющий «начальство» от «рядовых». До 11 часов он читал газеты и беспрестанно курил свою трубку. Затем отправлялся в бар, возвращался к 12 и отбывал сразу же домой обедать. После его ухода я открывал настежь окна, чтобы избавиться от запаха более ужасного, чем автомобильная гарь. Возвращался Лионард только через час после окончания обеденного перерыва. Лицо его напоминало очищенную свеклу, и распахнутые окна уже не помогали… Бравый майор до окончания работы успевал еще два–три раза спуститься в бар. Начальство знало, что Лионард пьет, но почему–то не трогало его. Впрочем, дело делалось. Я работал за двоих, и майор поэтому весьма ценил мое усердие, регулярно представлял меня к поощрениям.
Шло время… Я все больше и больше убеждался в том, что моя служба — небольшой винтик в огромной натовской машине, все рычаги управления которой находятся в руках американских капитанов «холодной войны». Думал я и о своей жизни. «Три главных события переживает человек, — говорил французский просветитель Жан де ля Брюйер. — Он рождается, живет и умирает. Но он не чувствует, когда рождается, страдает умирая и не успевает осмыслить свою жизнь, пока живет». Человеческая жизнь, что она такое? Для чего я живу? Ради денег? Но разве они могут продлить мою жизнь? Ради счастья? Но я не определил, что важнее для меня: собственное эгоистическое счастье или счастье всех других. Человеческая жизнь, отдельная человеческая жизнь — это лишь маленькая искорка из гигантского костра мироздания. Она загорается и гаснет. Но как? Забирая тепло себе или отдавая тепло другим. Вот какой искоркой быть в этом костре — мне и предстояло решить, хотя решение это пришло значительно позже.
Часто у меня спрашивают, когда впервые зародилось сомнение в правильности избранного пути. Положа руку на сердце скажу — не сразу. Это сейчас мне стала очевидна вся нелепость утверждений об «агрессивности» Советского Союза, явно видны попытки со стороны зарубежных «советологов» придать вид «объективности» махровому вранью. А тогда, в разгар «холодной войны», не я один находился под влиянием психоза неизбежности военного столкновения между двумя мировыми системами. Понадобилось время для прозрения. Впервые я почувствовал, что мы идем куда–то не туда, получив указание принять участие вместе с работниками сектора «психологической войны» в организации курсов по подготовке следователей для допроса «советских военнопленных». Директива по этому «мероприятию» последовала от руководящих органов НАТО. Для этой цели были взяты на учет все военные, говорившие по–русски. Отдел кадров получил приказ подготовить для нас списки выходцев из русских семей, проживающих в Бельгии. Через несколько недель «курсы» начали свою работу.
Обучение будущих «следователей» состояло из двух частей — теоретической и практической. Программа была составлена по американской системе. Она начиналась с ознакомления всех курсантов с военными терминами на русском языке. Офицеры–преподаватели прошли специальную подготовку в Соединенных Штатах и Голландии. Курсы размещались в пригороде Брюсселя, в местечке Евере. Начальником этих курсов был подполковник Колперт, толстый, невысокого роста человек, с весьма покладистым, при первом знакомстве, характером. Он неплохо владел русским языком и считал сам себя одним из крупнейших специалистов по Советской России, что любил подчеркивать во время отеческих бесед со своими слушателями. Благодаря курсам мне удалось заглянуть за стены специального подразделения военной разведки, именовавшегося БОКА, которое занималось подготовкой специальных операций за рубежом и работой с зарубежными информаторами, то есть агентурой.
Но вернемся к курсам «следователей». По окончании теоретической части начались практические занятия. Каждый курсант должен был выступать в роли «следователя» и в роли русского «военнопленного». Перед «следователем» лежала шпаргалка с вопросами, которые он должен был задавать «пленному» и определить, говорит тот правду или лжет. Курсант — «военнопленный» получал «биографию» и сценарий, который он должен был запомнить наизусть. Вот один из примеров такого «сценария», который остался в моей памяти. «Вы ефрейтор Смирнов Петр Сергеевич, 25‑го артиллерийского полка, 3‑й роты. Командир батареи — капитан.., его помощник — лейтенант… когда началась война, ваша часть располагалась в городе Смоленске. В ночь на,., ваше подразделение посадили на грузовики вместе с оружием и вещами и повезли на запад. По пути вы встречали машины с боеприпасами, эшелоны с танками, инженерные войска и т. д. В районе Бреста, неподалеку от леса, вы попали в засаду и вас взяли в плен. Вы решили ничего не говорить «следователю», кроме имени, года рождения и личного номера…» Запомнивший эту «биографию» курсант помещался в темной комнате. Внезапно загоралась сильная лампа, направленная прямо ему в лицо, и допрос начинался…
К этому времени я уже долго занимался изучением русского языка и достиг, надо сказать без ложной скромности, немалых успехов, что, кстати, и заметил подполковник Колперт. И вот как–то мне предложили попробовать исполнить роль «пленного». Мои успехи превзошли все ожидания. На некоторое время я превратился в профессионального «подследственного». Вживаясь в «биографии» моих ролей, я и обратил внимание на то, что советские военнослужащие попадают в «плен» почему–то в русских городах. «Кто же агрессор в таком случае?» — думалось мне, и эта мысль начала сверлить мозг днем и ночью… «Лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать», — кажется, так утверждал неаполитанец Марко Поло, предпочитавший книгам путешествия. Я решил при случае попросить начальство направить меня в Советский Союз для стажировки. Мне не терпелось познакомиться с народом, который отдал 20 миллионов жизней, чтобы спасти мир от гитлеровской чумы, который первым послал в космос человека и о котором столько шумела западная пропаганда…
Однако удобного случая для разговора на эту тему как–то не представлялось. Но, как говорит старая восточная пословица: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». Он, этот «Магомет», явился ко мне в образе подполковника Колперта, с которым я встретился однажды уже после прекращения работы курсов в кабинете моего рыжего шефа.
— Ян, подполковник Колперт назначен военным атташе в Москву. Он неплохого мнения о тебе.
— Очень приятно. Поздравляю вас, господин подполковник. Спасибо.
— Но ему нужен помощник, разбирающийся в авиации.
— Чем могу служить?
— Тем, что поедешь в Москву. Как, подполковник, подходит наша кандидатура?
— Конечно, подходит. Если я не ошибаюсь,, он производит впечатление славного малого.
Потом, обращаясь ко мне, добавил:
— Я буду доволен, если вы согласитесь. Ваше знание языков, особенно русского, мне очень помогло бы.
Итак, вроде бы все складывалось самым наилучшим образом. Фортуна подкинула мне из своего рога изобилия неожиданный и приятный сюрприз в лице подполковника Колперта, который согласился взять меня в Москву. Наконец–то появилась реальная возможность увидеть столицу таинственной страны за «железным занавесом». Но я никогда не верил в легкие решения сложных проблем. «Где больше ума, там меньше везенья, где больше везенья, там меньше ума». Примерно так звучит в переводе с древнегреческого одно из изречений Аристотеля. Я не считал себя любимцем фортуны и поэтому решил еще раз переговорить с глазу на глаз с Колпертом, чтобы получить от него подтверждение ранее данного обещания. Такой разговор состоялся через несколько дней после нашей встречи у «Рыжего».
— Разрешите, господин подполковник?
— Заходите, Ван Энгеланд. Чем могу служить?
— Я хотел бы вернуться к нашему разговору в отношении Москвы. Если вы не передумали и не подобрали другого человека на место, обещанное мне, то я готов ехать.
— Нет, у меня не возникло за это время никаких сомнений по поводу вашей кандидатуры. Более того, я уже говорил о вас с генералом. Так что подавайте рапорт. Я вас поддержу.
Поблагодарив подполковника, я, не теряя времени, принялся за составление прошения о предоставлении должности помощника бельгийского военного атташе в Москве и через три недели получил официальное уведомление об удовлетворении моей просьбы.
Наступили лихорадочные дни. Честно говоря, я не знад, с чего начинать: то ли с теории, то лк с практики. Читать ли книги и справочники по Советскому Союзу или шить меховую шубу на случай «сибирских» морозов? И вообще что брать с собой, имея в виду такие незнакомые мне понятия, как русская зима, гастрономы, рубли, несоизмеримость масштабности расстояний и образа жизни по сравнению с бельгийскими мерками. Между тем подполковник Колперт уехал на несколько дней в Москву, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой и делами своего будущего «хозяйства». Я с нетерпением ожидал его возвращения, чтобы посоветоваться, так сказать, со свежим «москвичом». Однако его впечатления от командировки внесли в мою душу больше сомнений, чем ясности. Впрочем, может быть, потому, что подробной беседы у нас не получилось — подполковник куда–то очень торопился, да и настроен он был весьма агрессивно. «Не знаю, что вам посоветовать, — ворчливо говорил он. — В магазинах ничего нет, кроме хлеба, да и то черного. Так что запасайтесь всевозможными консервами в расчете на год — до очередного отпуска… Я уже не говорю о носильных вещах и других предметах обихода. Цены на них фантастические».
Забегая вперед, скажу, что сейчас, просматривая свои дневники, которые я вел в Москве в течение многих лет, не могу без улыбки читать строки о том, как гремели банки с консервированными овощами, мясом, рыбой, паштетом и молоком… Как гремели они потом, когда уборщица выбрасывала их, уже протухшие, на помойку… А цены, например, на фотоаппараты, часы, сигареты — на все то, чем я потом одаривал своих друзей в родных пенатах, оказались действительно фантастическими. Фантастически низкими по сравнению с теми, по которым продавались такие же товары в брюссельских магазинах. Но все это было потом. А тогда я приехал в аэропорт экипированный, не хуже, чем Амундсен накануне экспедиции на Северный полюс…
«Каравелла», подпрыгнув, оторвалась от бетонной дорожки брюссельского аэродрома. Светило щедрое мартовское солнце. В салоне самолета, где мне было отведено место, находились двенадцать пассажиров. Хорошо, что не тринадцать. Мне это число не нравилось. В общем–то я не суеверен, особенно когда стою на земле, а вот в небе, рядом с господом богом… За время работы в авиации пришлось видеть всякое. «А не так уж много летит желающих посетить Страну Советов», — подумал я. Неподалеку сидела симпатичная девушка, строгая и молчаливая. Она явно намекала своим поведением на то, что не желает ни с кем заводить знакомство. Наверное, сотрудница какого–нибудь советского учреждения в Брюсселе. Кстати, и подполковник Колперт говорил мне, что русские до удивительности нелюдимые и подозрительные люди. Я ошибся. Таинственная незнакомка оказалась новой стенографисткой бельгийского посольства в Москве Сильвией Стерке. Ей, между прочим, потом подложил большую свинью военный атташе, нет, не Колперт, а приехавший вместо него полковник Годе. Но об этом особый разговор… Никаких загадок не представили двое веселых пассажиров, которые сразу же после взлета вытащили бутылку виски и начали к ней активно прикладываться. С каждым глотком лихие американцы становились все более шумливыми. К посадке в Варшаве они явно перебрали и поднялись со своих кресел только после третьей попытки. По сравнению с «Рыжим» они, конечно, были слабы. Я вспомнил о своем бывшем шефе с большой теплотой. Он дал отличную характеристику на меня начальнику разведуправления, с которым довелось побеседовать за день до отлета в Москву.
— Желаю вам успеха на новом поприще. Надеюсь, что вы оправдаете наше доверие.
— Благодарю вас, господин генерал. Мне хотелось бы только уточнить один деликатный вопрос, касающийся моей будущей работы.
— Да, пожалуйста.
— Я еду в Москву как помощник военного атташе или для другого дела?
— Нет, делом будет заниматься подполковник. Это его прямая обязанность. Ваша же задача — заниматься всей его канцелярией. Обрабатывать материалы, составлять отчеты, вести переписку. Не беспокойтесь, подполковнику даны подробные указания на ваш счет… В общем, в чужие дела не суйся, мой друг, хватит своих.
Начинало смеркаться. Самолет подлетел к Москве. Зажглись световые табло «Пристегнуть ремни», «Не курить». На французском, английском и немецком языках стюардесса объявила, что температура в городе минус девять градусов. «Прохладно для конца марта», — подумал я. Через иллюминатор было видно, что на земле лежит снег. «Каравелла» побежала по обрамленной сигнальными огнями посадочной полосе, затем замедлила бег и начала подруливать к отведенному ей месту стоянки. Когда самолет остановился, я взял ручную кладь и пошел к выходу, где уже стояли два советских пограничника…
— Мосье Ван Энгеланд?
— Да, это я.
— Дюбюрк из бельгийского посольства. Рад вас приветствовать. Машина ждет снаружи. Сейчас покончим с формальностями и поедем.
Встречавший меня оказался в «ранге» швейцара. Уже потом я убедился, что работники посольства, включая и самого посла, весьма недоброжелательно отнеслись к назначению военного атташе и его помощника, поскольку считали, что они причинят им дополнительные хлопоты. Поэтому на аэродром и послали швейцара…
На следующий день — это было 1 апреля — начался мой первый официальный день в бельгийском посольстве. Он целиком ушел на знакомство с сотрудниками, которые, разумеется, надавали мне сразу же кучу «полезных» советов. Самый главный из них: не заводить знакомств с русскими и другими людьми из стран за «железным занавесом». Мне так и сказали: «Если вы хотите сейчас же получить обратный билет на самолет, вам достаточно показаться в обществе советских людей». По наивности я понял это предостережение как первоапрельскую шутку. Но все было правильно. И пусть попробует кто–нибудь из сотрудников бельгийского или других западных посольств не доложить о своих контактах с советскими гражданами в течение 24 часов лицу, отвечающему за вопросы безопасности, оно, это «лицо», позаботится о предоставлении сотруднику еще двадцати четырех часов… чтобы собрать чемоданы. На этот счет имеются абсолютно точные инструкции, и мне не раз приходилось бывать свидетелем неожиданных и досрочных отъездов некоторых моих бывших знакомых. Правда, есть категория дипломатов, которым не только не запрещается, а, наоборот, весьма рекомендуется заводить связи среди советских людей…
На дипломатических приемах и различных раутах по торжественным случаям они резко выделяются из многоликой массы гостей с микронной точностью подогнанными парадными мундирами, обилием аксельбантов, крестов и медалей и, естественно, бравой выправкой. Представители военных атташатов легко знакомятся, безбоязненно, направо и налево раздают свои визитные карточки и вообще ведут себя, как простецкие «рубахи–парни», готовые сразу же, без оглядки, отправиться хоть на край света с «приятным» собеседником, особенно если этот «край света» находится в зонах, не предназначенных для посещения иностранцами…
В Большой Советской Энциклопедии на букву «А» написано просто, конкретно и ясно: «Атташе военные, военно–морские, военно–воздушные — должностные лица дипломатического представительства, представляющие соответствующие рода войск своей страны перед вооруженными силами гос–ва пребывания и оказывающие помощь дипломатическому представителю по всем военным вопросам. По своему положению военные А. приравниваются к дипломатам, входят в состав дипломатического корпуса и пользуются дипломатическими привилегиями и иммунитетами».
Следовательно, «…оказывающие помощь дипломатическому представителю». Посольство и другие дипломатические институты одной страны находятся на территории другой обычно до тех пор, пока отношения между этими государствами развиваются нормально. Они, эти отношения, могут быть более или менее дружественными, но, вероятно, исключением из правила является тот посол, который занимает сей высокий пост для того, чтобы специально портить установившееся дружеское «статус–кво». Более логично считать, что его основная функция — развитие и улучшение взаимопонимания между народами. Имеется в виду, что военные атташе — одни из важных помощников послов в этом благородном деле. Но много ли они положили кирпичей в фундамент мира и дружбы, особенно те, что представляют в Советском Союзе и других социалистических странах государства — члены Атлантического союза? Этот вопрос я задавал себе не раз. И каждый раз отвечал кратко и категорично: нет! Конечно, они по–разному понимали и выполняли свои функции, но находились на одном корабле, агрессивный курс которого прокладывали ЦРУ и РУМО. Военные атташе всех родов войск, их помощники и сотрудники стремились использовать любую возможность, чтобы попасть в районы расположения военных объектов, в запретные зоны, грубо нарушали правила передвижения по Советскому Союзу.
Ничем не отличался от них и подполковник Колперт, мой непосредственный шеф. Еще в Бельгии он заявил во всеуслышание, что прибудет в Москву не самолетом, а на автомашине, чтобы посмотреть по дороге, «что к чему в Советском Союзе». Такая была у него натура — сразу же пустить пыль в глаза начальству своим особым рвением к порученной работе. Я был в курсе всех дел Колперта, поэтому и начну свой рассказ с него.
Итак, Эрнест Анри Жорж Колперт. Насколько я помню, родился он в 1911 году в городе Дижоне, окончил королевское военное училище, потом служил в первом велосипедном полку. К началу второй мировой войны, как он сам говорил, командовал ротой. Но воевал недолго — пришлось сдаться в плен. Просидел в нацистском лагере для военнопленных вплоть до 1945 года и был освобожден советскими войсками. Позже, находясь в Москве, Колперт будет всем встречным и поперечным рассказывать на приемах с пьяной слезой умиления, что «выучил русский язык в знак преклонения перед советским народом–освободителем». По возвращении в Бельгию Колперт работал в отделе кадров при председателе комитета начальников штабов, затем был назначен на должность начальника разведотдела штаба сухопутных войск, В 1962 году он занимал пост офицера связи по линии НАТО в ФРГ, где активно работал против социалистических стран. Здесь в 1962 году состоялось одно из его вербовочных дел. Я излагаю это «дело» так, как мне рассказывали о нем сам Колперт и потом его преемник — полковник Г оде. Кстати, Годе не питал, мягко говоря, дружеских чувств к Колперту и поэтому добавил некоторые детали, о которых тот в свое время, по вполне понятным причинам, умолчал.
…Некто Вольфганг Экке, уроженец города Виттенберга, крупный специалист по мелким кражам, выехал из ФРГ во Францию с целью вступить во француз–екий легион и поискать удачи не в карманах соотечественников, а в заморских авантюрах, когда можно было грабить в открытую, не боясь полиции. Однако медицинская комиссия не пропустила Экке в связи со слабостью его здоровья, и он, вернувшись в Страсбург, случайно попал в поле зрения сотрудника французской спецслужбы Дюмонта, который и завербовал искателя легкой жизни, установив ему месячное содержание в 300 западных марок. Основная работа Экке заключалась в сборе шпионской информации о военном потенциале социалистических стран для разведывательных служб НАТО. По служебной необходимости Дюмонт познакомил как–то своего агента с бельгийским представителем в НАТО Эрнестом Колпертом, и тот решил сразу же «проявить» себя. «Слушай, милый, — сказал он Экке, встретившись с ним в пивной, — какой смысл работать на французов и всю эту контору? Тебе сейчас платят 300, а я дам 400 марок, но добытую информацию ты будешь передавать мне». Бывший уголовник как–то даже растерялся от такого нарушения «джентльменских» законов и, думая, что его проверяют, рассказал обо всем своему французскому хозяину. Началось выяснение отношений. Французская разведка через штаб НАТО предъявила бельгийской «сестре» обвинение в «неродственном» Отношении к общим интересам. Перепалку замяли, но Колперт все же не успокоился. «Напрасно ты все рассказал Дюмонту, — по–отечески журил он агента. — Бельгийцы никогда не боялись французов. И ты их не бойся, сынок. Отныне я буду платить тебе 1000 марок, но, кроме меня, ни с кем не связывайся и никому ничего не говори». По требованию Колперта Экке перебрался в ГДР, откуда должен был сообщать о передвижении советских воинских частей и подразделений Немецкой народной армии. Но работа у агента не клеилась. Он опять переехал в ФРГ, где был арестован как «агент Востока» полицией, которая не забыла и его прошлые уголовные дела.
Но вернемся все же к Колперту, поскольку он пока главный герой повествования. Свою деятельность в качестве военного атташе в Москве Колперт начал весной 1964 года. К этому времени седина щедро посеребрила его виски, а каждодневные возлияния и чревоугодничество округлили фигуру моего шефа. В штат–ском костюме Колперт походил на этакого благодушного бюргера. Но под маской доброты скрывался эгоист и скряга. Путем постоянного нытья о «недостаточности престижа у советских властей» подполковнику удалось в скором времени выклянчить в Брюсселе новый чин… Он стал полковником. Все русское, или, точнее, советское, вызывало у него ненависть. Я никогда не слышал от него ничего хорошего или положительного о Советском Союзе. Все, с его точки зрения, было плохо в этой стране. Все следовало стереть с лица земли. Из–за своей слепой ненависти полковник терял минимальное чувство меры и объективности. И это, естественно, сказывалось на донесениях, которые он отправлял в министерство национальной обороны.
В одной из первых бумаг, где он излагал свои впечатления о столице, ее населении, условиях жизни, ценах в магазинах и так далее, все было тенденциозно. Отчет начинался так: «Москва — унылый, мрачный город с плохо налаженной жизнью, где рядом с такими огромными зданиями, как МИД, гостиницы «Украина», «Ленинград», Университет, квартал на площади Восстания и т. д., стоят старые, обветшалые дома и лачуги. Целые семьи теснятся в одной–единственной комнате, которая похожа на свинарник… Люди грязны, плохо одеты, неказисты и глупы… Цены на продукты в три раза выше, чем в Бельгии, а на одежду—в пять, а иногда и в десять раз. Подобную картину можно было наблюдать в Бельгии во время оккупации».
Чего же хотел господин Колперт? Ни много ни мало — полного уничтожения всех социалистических стран. Вот почти дословный текст его разговора с одним из сотрудников посольства, при котором довелось присутствовать и мне.
— Я со всей ответственностью заявляю вам, что война будет обязательно. Она необходима, потому что существуют Советский Союз и другие страны под его эгидой, которые должны быть ликвидированы. Это во–первых. Она неизбежна, потому что люди размножаются так же быстро, как тараканы, и нет никакой возможности, да и целесообразности, кормить такую массу двуногих. Они голодают, и голод толкает их на войны Сотрудник был явно ошарашен подобной точкой зрения.
— Но простите, полковник, такую же теорию проповедовали нацисты… И разве на войну их толкнул голод?
— Конечно! Догитлеровская Германия находилась в тяжелом экономическом положении. Гитлер дал работу миллионам немцев, начав гонку вооружений, но не подумал о рынках сбыта… Война же давала решение этой проблемы.
— Следовательно, надежды людей на мир напрасны?
— Конечно. Ничто не в силах предотвратить войну.
— Зачем же тогда существование посольств, усилия дипломатов?
— Не горячитесь. Вы спросили: будет ли война? Я вам ответил—-да, потому что так действительно думаю. Если бы я был пессимистом, то сказал бы, что война будет через год. Но поскольку все считают меня оптимистом, то допускаю, что война будет развязана через несколько лет.
Вот с такими взглядами начал работу в СССР мой шеф. Какими идеями мог он руководствоваться в своей работе? Конечно, идеями подготовки к войне. На кого работал полковник Колперт? Во–первых, на свою, так сказать, «родную контору». Во–вторых, на американцев, англичан и кого угодно, если того требовали интересы НАТО и приносили дополнительные «командировочные» полковнику Колперту. «Всю собранную мной информацию, — откровенничал он со мной, — я передаю в первую очередь Фитцджеральду (американский военный атташе того времени в Москве). Он в общем–то человек своеобразный, на близкую дружбу не идет, старается показать, что только он один работает успешно… Но «благодарит» за работу более чем щедро и при случае подбрасывает кое–что из своей информации и нам».
Впрочем, и тем, и другим, своим и «чужим» полковник Колперт поставлял не всегда достоверную и оперативную информацию. «Дорогой друг, — поучал он меня, — всегда нужно помнить о том, что о нашей работе в Советском Союзе судят в Центре по количеству страниц в получаемых от нас отчетах, поэтому не будем скупиться на писанину».
В поездках по Советскому Союзу Колперт Сочетал приятное с полезным, то есть почти всегда включал в свои вояжи какой–нибудь туристский город, где можно было спокойно отдохнуть. Он, как правило, брал с собой жену, и, нужно отдать ей должное, она помогала ему во время этих поездок. Например, когда Колперт предполагал, что за ним следят, она отвлекала внимание, притворяясь заинтересованной какой–нибудь казармой, которая ее мужем была заранее намечена для «осмотра». Я знаю, что многие военные атташе (вместе со своими семьями) уезжают «по делам» по нескольку раз в год в Волгоград, Ленинград, Владимир, Ярославль, Сочи, Ялту и во многие другие города. Можно с полной уверенностью сказать, что у военных ведомств стран — членов НАТО сложились обширные и подробные сведения по целому ряду районов Советского Союза, так же как и крупные счета к оплате… Учитывая, что эти материалы так или иначе сосредоточиваются в одном месте, избираемые туристские маршруты, к которым питают особую слабость западные военные дипломаты, пройдены и описаны уже сотни раз…
Тем не менее мой шеф хотел, чтобы его отметили среди других за качество и количество сведений, направляемых в службу. Для этого он всегда плутовал, дописывая в отчеты всякие небылицы. Вот как в общих чертах полковник подготавливал свой «миссии» — как он любил называть поездки по СССР… Вместе с женой они разрабатывали «идеальный» маршрут и определяли места остановок в пути. Затем начинался период «сбора документации». Жена отправлялась в московские гостиницы за проспектами «Интуриста». Он шёл в книжные магазины или поручал мне купить Книги о городах, которые собирался посетить. Поскольку шеф оплачивал путевые расходы за счет конторы, то мог позволить себе многое. Когда, вернувшись из «миссии», он отдавал мне счета для подготовки справки о возмещении затрат, я всегда убеждался в его «щедрости» за счет казны короля. Однажды бухгалтерия указала ему даже на «несоответствие целям миссии» расходов на театр, цирк, гида из «Интуриста» и так далее. Колперт в объяснительной записке попытался оправдаться, заметив, что если он иногда и оказывается вынужденным посещать какие–то «жалкие» спектакли или бывать в «унылых» окрестностях того или иного города, то он делает это исключительно «в интересах службы, чтобы как можно лучше изучить образ мышления жителей данного района и их условия жизни…»
Мне столько раз доводилось обрабатывать материалы шефа, в которых со всеми подробностями рассказывалось о способах сбора им разведывательной информации во время поездок по СССР, читать его отчеты, готовить для него блокноты и карандаши для ведения записей в карманах, слушать хвастливые рассуждения о том, как с «большим риском» для себя ему удалось перехитрить «коварных» русских, что уже не приходилось сомневаться, кто такой полковник Колперт — нет, отнюдь не защитник интересов безопасности маленькой Бельгии, а участник опасной игры, которую ведет разведсообщество НАТО…
Полковник Колперт немало путешествовал по СССР. Но его поездки проходили по одной и той же раз и навсегда заштампованной схеме. Менялись названия городов, длина маршрута и способ передвижения, все остальное можно было предугадать. Поэтому, читатель, вернемся на несколько лет назад в город Таллин. Сразу же скажу, что я не был вместе с Колпертом в этом прибалтийском городе и таллинский вояж полковника описываю так, как мне рассказывали о нем сам Колперт и его супруга, которым я помогал по возвращении составлять отчет по этой поездке.
Итак, Таллин. На одной из пустынных улиц, где находится некое военное учреждение, на тротуаре стоит грузный мужчина в макинтоше. Засунув правую руку в карман, он темпераментно перебирает там что–то. Мужчина — мой шеф Колперт. Упиваясь собственными мужеством и выдумкой, он осуществляет «визуальную разведку». В кармане у него небольшой блокнотик с отрывными листами, на которых он «незаметно», не вынимая руку из кармана, записывает специально укороченным карандашом номера машин, подъезжающих к военному учреждению, и звания офицеров, входящих и выходящих из него.
По противоположной стороне улицы фланируют две «ассистентки» господина полковника — его собственная жена Марта Колперт и супруга советника посольства Госсенарус Гельтмайер, которую хитроумные супруги–шпионы взяли с собой для отвода глаз: все же она жена «чистого» дипломата. Они недалеко останавливаются у книжного магазина, делают вид, что рассматривают витрину, затем, отпрянув от нее, начинают с изумлением смотреть в серое небо, будто увидели там по меньшей мере летающую тарелку с инопланетянами, По идее, женщины должны страховать полковника от неприятностей; на самом же деле своим более чем странным поведением они привлекают внимание даже самых индифферентных прохожих… Побродив по городу с обязательным заходом в церковь, вся троица возвращается в гостиницу. Госсенарус, не привыкшая к «шпионской» жизни и переполненная эмоциями, отправляется на дрожащих ногах к себе в номер. (Насколько я помню, всегда сдержанный полковник в этой части своего рассказа даже вспылил немного, раздраженно упомянув что–то в отношении бестолковости карьерных дипломатов и их жен, которые, находясь за границей, только и знают, что пить виски на приемах, вести светские беседы да скупать по случаю в комиссионных магазинах картины и меха.)
Заперев дверь, супруги Колперт усаживаются за стол, чтобы провести «оперативное» совещание. Они раскладывают на столе фотокопию карты Таллина с нанесенными на ней военными объектами и начинают составлять «перспективный» план. Дело в том, что на этот раз моему шефу и его супруге предстоит выполнить весьма деликатную операцию, связанную с изъятием документов из тайника, заложенных туда агентом. Затем Колперты обрабатывают материалы, полученные в течение первого дня пребывания в Таллине. Сначала делается работа для себя. Из отрывных листочков, с которыми он манипулировал в кармане, в записную книжку переносятся номера автомашин, количество полковников, майоров и других военнослужащих, встреченных на улицах, и так далее. Затем наступает очередь путеводителя по Таллину и любезно принесенной горничной телефонной книги. Колперт переписывает «стратегические» данные и сверяет их с записями в блокноте, сделанными им перед отъездом в Таллин.
На следующее утро после завтрака мои земляки оказываются на Ратушной площади. Женщины заходят в один магазин, другой, а полковник, держа в левой руке газету, следует дальше по улице к антикварному магазину. У его входа стоит невзрачно одетый человек с газетой в левой же руке. Сигнал принят. Колперту ясно, что в тайник, расположенный в парадном подъезде дома № 17 на улице Кясперта, будет заложена информация. И вот назавтра полковник, на сей раз уже только в обществе своей жены, едет в новый жилой массив. Они долго бродят по улицам и, убедившись, что на них никто не обращает внимания, отправляются на такси в привокзальный район. Там, зайдя в нужный подъезд, Марта Колперт забирает в тайнике документы и стрелой несется на улицу. Да, в такой ситуации, вероятно, есть причина для волнений. Оказавшись в номере, она разжимает потную руку и извлекает из варежки три небольших рулончика серовато–белой бумаги, исписанной мелким почерком. Радость полковника неописуема. Бегло просмотрев материалы, Колперт возвращает их своей жене, и она тотчас начинает раздеваться.
…Извините, читатель, но я вынужден говорить и об этих подробностях потому, что, помимо обязанностей жены, мадам Колперт выполняла еще функцию ходячего сейфа для секретных документов своего супруга. Колперт страшно гордился своей женой. Рассказывая о ее «героизме», он говорил: «Вы знаете, Ян, ей просто Нобелевскую премию нужно дать за изобретательность!»
О, скольким женщинам с врожденной склонностью к авантюризму не давала покоя скандально–трагическая судьба супершпионки Мата Хари, раздутая бульварными писаками! Но Марта Колперт совершенно искренне поклонялась этому «шпионскому идолу». Знакомясь, она проглатывала букву «р» в своем имени, и получалось этакое элегантное «Ма…та». Мадам Колперт любила не только «идола», но и деньги. Поэтому не за страх, а за совесть помогала своему супругу. Она аккуратно записывала в блокнотик диктуемые полковником номера военных машин, попадавшихся во время путешествий по дороге, места расположения воинских частей, без устали щелкала затвором фотоаппарата, запечатлевая на память «пейзажи», в которые обязательно вписывались или казарма, или подъездные пути к военному объекту, или же на худой конец обнесенный высокой оградой завод. Но ценность новоиспеченной Мата Хари заключалась не в этом.
Мы с вами остановились на том моменте, когда мадам Марта начала раздеваться… Дело в том, что, находясь с мужем в командировках, она хранила все секретные материалы в некоторых интимных предметах своего туалета… Я хорошо помню, что «открытие» мадам Колперт произвело среди жен западных военных атташе настоящий фурор. У нее нашлись десятки последовательниц. Действительно, рассуждали они, кому придет в голову искать секретные материалы в столь неожиданных местах. Представляю, как в брюссельской конторе наши коллеги, получая подлинники донесений, недоумевали, почему струится столь тонкий аромат французских духов от присланных документов…
Полковник был «изобретательным» человеком. Однажды он долго убеждал своего коллегу, что военный атташе должен быть хотя бы один раз «пойманным для шумихи за не очень серьезное нарушение советских порядков». «Зачем?» — спросил у него удивленный собеседник. «Для карьеры, разумеется. Кто же откажет в лишней звездочке потерпевшему во имя отечества?» Полковник очень хотел быть генералом и в этой связи разрабатывал свой план «несерьезного» нарушения советских законов. В один из осенних дней Колперт «проник» в расположение солдатского клуба в городе Владимире. Он, естественно, думал, что его, как Орлеанскую деву, сразу же потащат на костер инквизиции. А казнь не состоялась. Сначала его вежливо попросили покинуть территорию клуба, потом, видя, что полковник не понимает, чего от него хотят, пригласили милиционера. Служитель правопорядка, правда, не знал французского языка. Но ему все же удалось в конце концов растолковать «интуристу» на владимирском диалекте, как добраться до центра города…
С «подвигом» у полковника ничего не получилось, а рисковать по–настоящему он больше не хотел — приближался срок его возвращения в родные края. Незадолго до этого события между нами произошел такой диалог:
— Я не намерен выращивать тюльпаны после того, как уеду из этой свинской страны. В разведке штаба НА 10 скоро откроется вакансия, и это место мне по душе. Оно стоит немало — сорок тысяч бельгийских франков в месяц. Разве можно такими деньгами пренебрегать? Добавьте их к моей пенсии, и получится весьма кругленькая сумма.
— Неужели?
— Да, дорогой. Освобождается место «специалиста по СССР»… Моя стихия. Я много лет занимался Советами, прекрасно знаю историю России и коммунизма, плюс опыт, накопленный в качестве военного атташе. У меня, видимо, есть шансы на успех.
— Возможно, но, поверьте, дело не простое. Будут и конкуренты.
— Не волнуйся. Папаша Колперт не дурак и знает, в какую дверь постучать.
За несколько месяцев до отъезда из Москвы полковник практически перестал выезжать в длительные путешествия по стране для выполнения заданий по сбору разведывательной информации.
Впрочем, для этого имелись вполне резонные основания. Из Советского Союза были выдворены некоторые западные военные атташе и другие дипломаты, занимавшиеся недипломатической деятельностью. Мой шеф явно отсиживался. Из Брюсселя пришла телеграмма, в которой выражалось недоумение по поводу неожиданно родившейся у полковника привязанности к Москве. Я находился в кабинете, когда он читал это послание.
— Много они понимают, сидя там, — буркнул шеф. — Прочитайте, Ян, и подготовьте ответ в том смысле, что мы перед отъездом заняты обобщением опыта работы как нашей, так и наших коллег. Черт их побери! У меня же нет страховки на случай объявления «персоной нон грата».
— А разве подобная страховка существует?
— Разумеется. Мне однажды предложили такой вариант наши английские коллеги. И не только предложили, но и дали письмо с адресом одной лондонской страховой компании, пришедшее на имя их сотрудника майора Эйлвина, которому оно вроде бы не понадобилось… Я лично страховаться не хочу, ибо не имею в виду уезжать как «персона нон грата»… А вот письмо сохраните. Оно может пригодиться для будущих поколений…
Письмо компании «Т. Стивенс Пул лимитед» сохранилось. Оно пролежало несколько лет среди моих дневников и некоторых документов, оставленных Колпертом при отъезде. Разбирая их перед тем, как сесть за мемуары, я вновь натолкнулся на сей любопытный документ. Он не очень многословен. Вот его текст: «Страховой полис № X 62103622 на случай признания «персоной нон грата». Дорогой сэр, настоящим ставим Вас в известность, что срок указанной выше страховки истекает 31 декабря 1263 года. Нам доставило бы удовольствие получить от Вас указания в отношении ее дальнейшего продления».
Полковник Колперт явно не хотел страховаться. «Берут они вроде бы недорого, — объяснил он мне, — всего 105 долларов в год, а выплатить в случае досрочного отъезда обещают три тысячи. Но все равно, неприлично такое страхование для профессионального разведчика. Он должен думать о работе, а не о том, сколько заработать на провале, как это делают англичане». Меня несколько удивила резкость полковника по отношению к англичанам, ибо поначалу, насколько я знаю, он очень дружил с британскими военными атташе и довольно активно им помогал. Затрудняюсь сказать, какая кошка пробежала между ними, но не упускал он случая поиронизировать над сотрудниками тайной службы ее величества. Один раз Колперт рассказал мне такой эпизод.
— Вы слыхали о пожаре в английском посольстве?
— Да, господин полковник. Там загорелось восточное крыло здания, по–моему, из–за старой электропроводки.
О подробностях пожара и причинах, его вызвавших, я уже был информирован помощником американского военного атташе Ливером, но хотелось знать, что скажет Колперт на этот счет.
— Дело не в старой электропроводке, а в том, что они потеряли чувство меры. Вы, наверное, знаете, что английская разведка имеет специальное подразделение, которое занимается добыванием разведывательной информации путем негласных радиоперехватов. Так вот, один из основных центров этого подразделения находится в Москве, в английском посольстве, в восточном крыле, которое и загорелось. Там было установлено огромное количество радиоэлектронной аппаратуры для перехвата той информации, которая передается русскими по эфиру и очень интересует СИС вместе с военной разведкой.
— Какой информации?
— Самой необходимой. Ну, скажем, такой, как организация противовоздушной обороны СССР, или структура оборонной промышленности, или производство вооружения и военной техники… Помещение, где размещался этот пост в восточном крыле, было строжайше закрыто для всех посторонних. До пожара о нем знали, видимо, только американцы. Обслуживают его военные и гражданские специалисты, направляемые из Великобритании,.. В общем, дело поставлено не так, как в нашей конторе, где работников можно сосчитать по пальцам на одной руке. Вот так–то, Ян. А вы вот при нашей бедности отказываетесь мне помочь хотя бы тем, чтобы сесть за руль автомобиля…
Шеф опять попытался пробудить у меня желание заняться «оперативной» работой.
— Господин полковник, на этот счет у нас имеется с вами твердая договоренность и приказ нашего генерала. Зачем еще раз поднимать вопрос, тем более перед вашим отъездом? Но вы не закончили рассказ про пожар…
— Ах да, о пожаре. Англичане, видимо, перестарались, включили в один из дней всю аппаратуру одновременно, провода не выдержали нагрузки и загорелись.
Ливер сообщил некоторые любопытные детали. «Вы можете себе представить, — говорил он, — что осталось от шедевров английской техники после того, как пожарники полили ее из брандспойтов. Правда, нет худа без добра. Пожар помог им перестроить заново весь центр радиоперехвата, получить для него дополнительное помещение в основном здании посольства и оснастить более совершенной аппаратурой».
Американские военные дипломаты, как я заметил, тоже почему–то не очень любили англичан. Особенно те из них, которые активно занимались разведывательной деятельностью в Советском Союзе и имели тесные контакты на этот счет с моим шефом. Это военный атташе США Фитцджеральд, военно–морской атташе Гркович, военно–воздушный атташе Николас, помощник военного атташе Ливер… Я думаю, что их дружба с Колпертом была, конечно, не платонической. Известно, что американская разведка располагает специальным фондом, за счет которого оплачиваются «услуги» по сбору информации об СССР военными атташе и дипломатами некоторых стран, имеющими возможность посещать те районы Советского Союза, куда американцам пробраться трудно. Колперт был одним из тех, кто довольно часто пользовался этим источником дополнительных доходов. Во всяком случае, «обобщая опыт» работы западных разведчиков в СССР, он всегда с особенной похвалой отзывался о деятельности «американских союзников», особенно по визуальной разведке. «Просто и гениально, — говорил мой шеф. — Важно только выбрать удачный маршрут, собрать хорошую компанию и достать билеты в мягкий вагон. Один из окна купе фотографирует объекты, другой, находящийся рядом, записывает в блокнот название места, время проезда и другие сведения, третий подстраховывает своих коллег, находясь в коридоре вагона. К сожалению, нам для такой работы не хватает персонала. Правда, можно кооперироваться с другими… Но те, кому веришь, обходятся своими силами, а с теми, у кого мало сотрудников, работать опасно… Нет, американцы — вне конкуренции. Посмотрите при случае на крышу их посольства. Чего там только нет! И обычные антенны, и специальные, и целый комплекс другой аппаратуры новейших образцов, упрятанной в деревянных будках. Контроль за работой радиопередающих средств, а также радиорелейных линий, по которым идут междугородные телефонные разговоры, у них поставлен куда лучше, чем у англичан, а уж о нас и говорить не приходится… В общем, пора собираться домой. С нашей техникой и возможностями далеко не уедешь».
В последний месяц своего пребывания в Москве полковник Колперт вообще потерял голову. Он все время твердил мне, что обязательно явится объектом «провокации» со стороны русских. Во всем, что у него не ладилось, он видел «руку красных». Задержка с доставкой контейнеров для того, чтобы отправить в Бельгию багаж, не состоявшийся из–за порчи международной телефонной линии разговор с Брюсселем, внезапно открывшийся насморк у мадам жены — короче говоря, большие и мелкие неурядицы он выдавал за злонаме–рённые действия советских властей против его персоны.
Видимо, именно поэтому он не пригласил никого из советских граждан, с которыми поддерживал отношения по линии МИД, Министерства обороны, УПДК и так далее, на свой прощальный коктейль, что обычно делают другие дипломаты. Пришли только знакомые полковника Колперта из представительств западных стран, каждый из которых принес по традиции бутылку шампанского. Во дворе на Донской под открытым утренним небом и состоялось прощание. Все говорили полковнику и его жене комплименты, а мой шеф посматривал на часы. «Уже десять, — тихо сказал он мне, — пора отправляться». Колперт пошел к машине, где сидела его жена (они решили ехать домой на автомобиле), помахал всем рукой и тронулся в путь. Вслед за ним разъехались и гости. Я поднялся в кабинет, чтобы привести там все в порядок, поскольку на следующий день к работе должен был приступить полковник Годе, который уже неделю как приехал в Москву и жил в гостинице «Варшава», ожидая отъезда Своего предшественника. С самой первой встречи он не поладил с Колпертом, и эта неприязнь была взаимной. Кстати, потгковник при отъезде надул своего преемника, продав ему втридорога оставшиеся напитки и бельгийские деликатесы, которые решил с собой не брать… Впрочем, не хочу вмешиваться в их личные отношения. Скажу лишь, что один полковник стоил другого.
С Годе мне довелось работать меньше, чем с Подпертом. Новый шеф поначалу вроде бы поЕел себя иначе, чем прежний. «Я приехал не для того, чтобы играть в бойскауты или шпионы, — заявил он мне в одной из первых бесед. — Главное, что надо сделать, — это исправить оплошности, совершенные Колпертом, и то свинство, которое он допустил по отношению к русским, не пригласив их на прощальный коктейль. Вы мне поможете, Ван Энгеланд». Коктейль мы устроили. И на этом благие пожелания моего нового шефа развивать дружеские отношения с советскими коллегами окончились. В своих симпатиях он отдавал предпочтение англичанам. Особенно его восхищала их активность в сборе научно–технической информации.
«Вы знаете, сколько людей занимается у них этим делом? — спрашивал он у меня. — —Нет? Кроме военных разведчиков, еще целый отдел посольства. Англичане как–то говорили, что отдел посольства по науке почти целиком укомплектован служащими Объединенного разведывательного бюро министерства обороны. Эти джентльмены живут, как лорды. Они заключают контракты с английской военной разведкой на разработку той или иной темы и спокойно трудятся, поскольку их положение позволяет им заниматься разведкой практически открыто. Они стараются получить доступ в советские научно–исследовательские учреждения, познакомиться с ведущими специалистами, у которых пытаются выуживать нужную им техническую информацию. Используют они и отдельных ученых, приезжающих в Россию на разные симпозиумы и конгрессы».
Насколько можно было понять из рассказа Годе, СИС тоже имеет свои виды на этот отдел, считая его хорошим прикрытием для проведения тайной разведывательной деятельности. Коллизии возникают у всех. В разведке они бывают особенно острыми, имея в виду специфику работы и разные задачи, которые стоят перед теми или иными тайными службами страны. СИС, как политическая разведка Великобритании, больше интересовалась расширением возможностей для приобретения новой агентуры, чем техническими новинками, и для этого пыталась как можно шире использовать базу отдела науки английского посольства. Против такого вмешательства в их «внутренние дела» категорически возражали представители военной разведки, полагая, что и отдел науки, и его сотрудники должны заниматься исключительно «научными» проблемами и не ставить себя под угрозу провала, влезая в «политику».
Среди друзей Годе, с которыми он поддерживал особенно тесные отношения, были такие активно работавшие английские военные разведчики, как военный атташе Великобритании Чарльз Харпер, военно–воздушный атташе Рой Даттон, помощник военно–воздушного атташе Стенли Вильямс, и некоторые другие. Кстати, один из помощников военно–воздушного атташе в английском посольстве — Джонс Мэдок осуществлял (и он этого не скрывал сам) специальные контрразведывательные функции, то есть, короче говоря, следил за английскими военными дипломатами, особенно за их контактами с советскими людьми. Я вспомнил о нем потому, что полковник Годе тоже через некоторое время стал отдавать предпочтение контрразведывательной «работе», причем на уровне гестаповского провокатора. Годе был ленив или труслив, а может быть, и то и другое вместе, чтобы заниматься активной разведкой. (На моей памяти он совершил лишь одну поездку с американцами — в Архангельск: ему поручили собрать максимум сведений о железнодорожных сооружениях, да и то, вернувшись, он переписал все данные из справочников и старых отчетов Колперта, хранившихся в делах.) А хлеб свой надо было чем–нибудь оправдывать. Вот он и выдумывал всякие небылицы.
Вы помните мое упоминание о том, что Годе подложил «большую свинью» мадемуазель Сильвии Стерке, той самой, которая летела со мной из Брюсселя? В посольстве она стала работать стенографисткой и в Москве встретила однажды студента–бельгийца, который обучался в Ленинградском университете. Они стали дружить. Когда студент приезжал на каникулы, Сильвия помогала ему деньгами, продуктами и в общем–то ни от кого не скрывала своих отношений. У студента, между тем, были разные истории с другими девушками, он пьянствовал, дебоширил, и дело кончилось тем, что его исключили из университета. Однако Годе усмотрел в этом происшествии нечто большее. Будучи в Брюсселе, он наговорил столько небылиц о бедной девушке, которая–де явилась причиной выдворения студента, что ее сразу же отозвали из Москвы и отстранили от работы, «требующей особой ответственности». Может быть, она до сих пор не знает, кто лишил ее работы…
Конечно, поворот в моей судьбе произошел не потому, что Колперт был человеконенавистником, Годе — иезуитом, а мои коллеги из западных военных атташатов — разведчиками, наносившими ущерб делу мира, за который боролась та страна, в которой они находились. Работа есть работа. Я тоже ею занимался. Но вот во имя чего?
Не скрою, с каждым годом мне все больше и больше нравились советские люди, мне казались ближе и понятнее их идеалы. Никогда за все годы пребывания в стране, которая стала теперь для меня второй родиной, я не слышал выражения ненависти или недоброжелательства по отношению к другому народу. Здесь всё от мала до велика смотрят вперед, в будущее, работают не покладая рук для того, чтобы обеспечить всенародное благосостояние. Я с тоской думал о том моменте, когда придется возвращаться обратно в Бельгию… Когда сравнивал свое будущее с будущим советского человека, который с каждым годом живет все лучше и лучше, который не знает щемящей душу тревоги за завтрашний день, думал о стране, где все плечом к плечу борются за общее счастье, борются против тех, кто мешает миру на земле, я неизменно приходил к выводу, что мое место среди людей, которые строят светлое будущее.
Еще в брюссельской конторе мне попалось в архивах прелюбопытнейшее заявление работника оперативного отдела штаба американского командования на европейском театре военных действий некоего Рольфа Ингерсолла, позднее оно было воспроизведено в книге «Совершенно секретно»: «Каждый из нас, кому впервые довелось столкнуться с партизанскими силами во Франции и позднее — в Бельгии, был поражен их большими достижениями в трудных условиях… История, которая попытается приписать честь победы союзников во Франции и Бельгии только артиллерии и авиации союзных армий, будет неполной. Установлено, что Сопротивление заменило нам лишние два десятка, а может быть и больше дивизий». Да, это была борьба за мир. Томас Манн утверждал: «Мир — это расцвет культуры, искусства, мысли, а война — всего лишь триумф вульгарности». Нет, мне не хотелось быть вульгарным…
В связи с приездом моего преемника я начал как ни в чем не бывало готовиться к возвращению в Бельгию. Служебную квартиру уступил новому помощнику военного атташе, а сам переехал в гостиницу «Будапешт».
За день до намечавшегося отъезда я собрал все свои дневники, записи, бумаги и, приехав в гостиницу, сел писать письмо полномочному посланнику, чтобы объяснить все… Закончив его, вышел на улицу, взял такси и доехал до Хлебного переулка. Там бросил свое послание в почтовый ящик посольства и пошел пешком по вёчерним московским улицам. Столица как будто бы изменилась. Может, это произошло потому, что я стал смотреть на дома, улицы, площади й людей другими глазами. Ведь Москва навсегда должна была стать моим родным городом…
Рано утром в номере зазвонил телефон. Подняв трубку, узнал голос нашей переводчицы.
— Алло, господин Ван Энгеланд?
— Да, слушаю вас.
— Полковник беспокоится, почему вас до сих пор нет на работе. Вы, случайно, не больны?
— Нет, я абсолютно здоров, и полковнику это прекрасно известно. Передайте ему, что я все объяснил в письме нашему полномочному посланнику.
— Подождите, не вешайте трубку, с вами хочет говорить господин полковник!
В трубке что–то щелкнуло, затем раздался яростный крик Годе:
— Я прочитал твое проклятое письмо! Ты делаешь глупость! Подумай еще раз, ведь…
— Зачем? Все решено. Прощайте, господин полковник!
Такова история Иоханнеса Ван Энгеланда, рассказанная на страницах этой книги с его слов с привлечением дневников и некоторых документов, хранящихся в архиве бывшего натовского разведчика. История, как видите, не совсем обычная. Как не раз подчеркивал сам Ван Энгеланд, потребовалось немало времени и жизненных передряг, чтобы он понял неправедность избранного жизненного пути и принял, прямо скажем, нелегкое решение…
Конечно, извечный вопрос: «быть или не быть» и с кем быть? Чем оправдать прожитую жизнь… Конечно, искренние симпатии к советскому народу, который с каждым годом живет все лучше и лучше, который не за страх, а за совесть борется за общее счастье, борется против тех, кто мешает миру и прогрессу на земле. И все же окончательный выбор он сделал после того, как один из его американских коллег передал ему копию выдержек из совершенно секретного справочника. Это был оперативный американский «план 10–1», составленный Пентагоном на случай, если вооруженным силам НАТО в Европе в «будущей войне» придется развертывать на нашем континенте диверсионную борьбу с применением атомного, биологического и химического оружия. Об этом плане не знали тогда даже самые близкие союзники США по НАТО… Это был совершенно людоедский документ, предусматривающий проведение стратегии «выжженной земли» на случай военных неудач натовских войск… Верховный главнокомандующий вооруженными силами НАТО в Европе, американец, ежегодно передает свой «список пожеланий» в отношении объектов для уничтожения атомным оружием штабу американской стратегической авиации в США, находящемуся в Омахе, штат Небраска. Там разрабатывается «план накрытия» объектов с помощью различных средств доставки атомного оружия к цели. Одним из результатов этой разработки для американских военно–воздушных сил в Европе и явился справочник «Требуемые ядерные мощности». В перечне объектов для атомного нападения имеется, например, город Киль, который фигурирует в списках несколько раз. Объекты нападения классифицированы в справочнике в зависимости и от того, как их целесообразно уничтожить — взрывом на земле или взрывом бомбы в воздухе. Особая таблица приводит нужную высоту взрыва для бомб мощностью от 2,5 килотонны до 1,4 мегатонны. Эта последняя в семь раз мощнее той, которая была сброшена на Хиросиму.
Он не был в Хиросиме, не имел возможности познакомиться с американским летчиком, нажавшим кнопку бомбосбрасывателя, но ему, как он сказал, довелось видеть фильм, по сравнению с которым киноленты Хичкока — не более чем страшные сказки для детей. Сгоревшая земля, испарившиеся от адской вспышки люди, оставившие лишь тени на каменных стенах, и сотни тысяч тех несчастных, что были обречены на мучительную смерть от ожогов и белокровия. Вот тогда–то и встал перед Иоханнесом Ван Энгеландом тот самый вопрос — «быть или не быть?» Быть или не быть соучастником, хоть маленьким, но соучастником новой страшной ядерной трагедии? Ведь кнопку бомбосбрасывателя нажимал не американский президент, а простой летчик из американских военно–воздушных сил, который слепо повиновался приказу. А если попробовать не подчиниться приказу? И он не подчинился. Ибо понял, что бороться за мир нужно только делом, а не благими пожеланиями.
Арена адмирала Тэрнера
Как известно, великий Шекспир утверждал: «Весь мир — театр». Шеф ЦРУ США адмирал Тэрнер считает, что в это крылатое выражение необходимо внести, говоря адмиральским языком, «поправку на время». По Тэрнеру выходит, что весь мир — арена деятельности ЦРУ.
В самом деле, куда сегодня не обратишь взор — отовсюду торчат уши американской разведки, всюду видны следы ее грязных рук. Агенты ЦРУ появляются на этой арене то в мантиях ученых, то с журналистской фотокамерой, то в облике дипломатов. Примеров тому не счесть, однако обратимся пока к одному, но весьма характерному, да еще имеющему самое прямое отношение к нашей стране.
В одном из номеров газеты «Вашингтон пост» появилась заметка, в которой было сказано нижеследующее: «Представители администрации (США. — Авт.) подтвердили, что М. Петерсон действительно являлась агентом ЦРУ». Кто такая М. Петерсон?
Марта Петерсон — гражданка США, кадровый сотрудник ЦРУ. До лета 1978 года она работала под прикрытием государственного департамента, а еще более конкретно, под «крышей» американского посольства в Москве. Ее официальный пост — вице–консул. Практически дипломатическими делами Петерсон занималась мало, главным образом для отвода глаз. Она получала задания из Лэнгли и выполняла прежде всего их.
Как–то вечером Петерсон выехала на своей машине в город. Покатавшись, остановилась. Пересела в автобус, из автобуса в троллейбус, метро, из него — в такси. Шофер высадил ее на одной из слабо освещенных набережных Москвы, подальше от посторонних глаз. Сделав еще «лисий» круг по парку, М. Петерсон вышла в район моста. Поднялась по ступенькам и… почти детской слабенькой ручкой с кольцами и браслетами вывернула из могучего сооружения увесистый камень. Но в это самое время ее довольно твердо схватили за другую руку.
— Вы не имеете права! Я протестую, я иностранка! Кто вы?
Ей в надлежащем месте несколько позже разъяснили, кто пресек очередную вражескую акцию ЦРУ. Советская контрразведка стояла, стоит и будет стоять на Страже интересов советского народа!
Контрразведчикам удалось установить, что «увесистый камень» — это не что иное, как хитроумный тайник. В нем находились фотоаппараты, деньги, золото, специальный вопросник. Но обнаружили и нечто такое, что не всегда увидишь среди обычного «джентльменского набора шпиона». Там же лежали небольшие черные ампулы. После экспертизы установили: в ампулах сильнодействующий яд.
После этого в МИД СССР пригласили американского посла г-на Туна. Ему вручили ноту протеста, которую мы и хотим предложить вниманию читателей:
«Советскими компетентными органами была задержана с поличным при проведении шпионской операции — в момент закладки тайника — атташе посольства США в Москве Петерсон Марта Д. При задержании у нее была обнаружена портативная радиоаппаратура.
Во время официального разбирательства, проведенного в присутствии советника посольства США, контейнер, заложенный М. Петерсон, был вскрыт, и в нем оказались шпионские инструкции, миниатюрная фотоаппаратура, различные драгоценные изделия, крупная сумма советских денег, 2 резервуара со смертоносным ядом и специальная инструкция по его использованию.
Таким образом, совершенно очевидно, что американские спецслужбы ведут активную подрывную деятельность на территории Советского Союза, используя для этого и дипломатическое прикрытие в лице посольства США и не останавливаясь перед такими средствами, как смертельные яды.
Министерство заявляет решительный протест и объявляет сотрудницу посольства М. Петерсон персоной нон–грата.
Одновременно министерство обращает внимание посольства на то, что, как явствует из проведенного компетентными органами предварительного расследования, к этому шпионскому делу причастны также первый секретарь посольства Р. Фултон и сотрудники госдепартамента США С. Карпович и Дж. Грюнер. Известно, что это не единственный случай, когда американские дипломаты занимаются деятельностью, не совместимой с их официальным статусом.
Министерство настаивает на том, чтобы американской стороной были приняты эффективные меры для прекращения подобного рода деятельности, прямо противоречащей задаче конструктивного развития отношений между нашими странами».
Петерсон, естественно, выпроводили из нашего советского дома, и въезд этой госпоже обратно заказан. Но мы хотим добавить еще кое–что: достоверно установлено, что яды, обнаруженные в тайнике для шпионки Петерсон, пересылались ей ЦРУ в Москву не впервые. Выяснилось, что этот яд уже был использован против одного человека, который хотел помешать агентуре ЦРУ проводить в нашей стране преступные акции.
Что думает по этому поводу господин Тэрнер? Газета «Вашингтон пост» отмечает, что шеф ЦРУ, давая показания в конгрессе США, утверждал, будто ныне американская разведка отказалась от политических убийств и действует «по закону», что, мол, в ЦРУ даже Забыли, как он выглядит, этот яд! Как видно из приведенного выше факта, это очередная ложь! Кстати, не вредно вспомнить, что лгали и предыдущие шефы ЦРУ. А вместе с ними лгали, обманывая народ, покрывая эту ложь, и самые высшие чины американской администрации.
Об одном из шефов ЦРУ — Р. Хелмсе, о том, как он лгал в сенатской комиссии по иностранным делам, рассказывает «Нью—Йоркер». Нам представляется весьма любопытной эта публикация, и мы приводим ее с некоторыми сокращениями. Итак, однажды…
«Сенатская комиссия по иностранным делам собралась, чтобы рассмотреть вопрос о назначении президентом Никсоном Ричарда Хелмса послом Соединенных Штатов в Иране. В то время Хелмс, которому исполнилось пятьдесят девять лет, только что оставил пост директора Центрального разведывательного управления. Хелмс был связан с разведкой большую часть своей жизни. Сначала, в годы второй мировой войны, он работал в Управлении стратегических служб, а в 1947 году, когда на смену этому управлению пришло вновь созданное ЦРУ, он стал агентом этого ведомства, В начале 60‑х годов Хелмса назначили руководителем отдела тайных операций ЦРУ, затем заместителем директора управления, и, наконец, в течение шести с половиной лет он был директором ЦРУ.
В то время когда комиссия по иностранным делам рассматривала вопрос о назначении Хелмса, единственным отрицательным фактом, известным членам комиссии, был, пожалуй, следующий: появившиеся в печати сообщения, что ЦРУ пыталось помешать кандидату на пост президента Чили от партии, придерживавшейся марксистских взглядов, д-ру Сальвадору Альенде одержать победу на выборах, проводившихся в 1970 году в полном соответствии с чилийской конституцией. Большинство членов чилийского, парламента подлежало переизбранию через месяц, и если бы противники Альенде получили две трети или более голосов, они гюгли бы наложить вето на все вносимые им законопроекты и, возможно, даже добиться его отставки.
Слушания в сенате, посвященные утверждению должностных лиц, носят обычно сугубо формальный характер. Такой характер носили и слушания об утверждении Хелмса, проходившие при закрытых дверях. В ходе заседания сенатор Стюарт Саймингтон, демократ от штата Миссури и старый приятель Хелмса, упомянул о сообщениях печати по поводу вмешательства ЦРУ во внутренние дела Чили. Он задал Хелмсу вопрос:
— Не предпринимали ли вы или сотрудники Центрального разведывательного управления каких–либо попыток свергнуть правительство Чили?
— Нет, сэр, — ответил Хелмс под присягой.
— Передавали ли вы какие–либо денежные суммы противникам Альенде? — спросил Саймингтон.
— Нет, сэр, — ответил Хелмс.
После коротких слушаний комиссия приняла решение рекомендовать сенату утвердить Хелмса послом в Иране. На следующий день сенат официально выразил согласие с этим назначением.
6 марта Хелмс вновь предстал перед сенатской комиссией по иностранным делам — на этот раз ему предстояло дать ответ на обвинение, что ЦРУ, действуя заодно с «Интернэшнл телефон энд телеграф корпо–рейшн» (ИТТ), пыталось воспрепятствовать избранию Альенде в 1970 году. Показания Хелмса комиссии — как и ранее под присягой и при закрытых дверях — были сходны с его прежними показаниями: он отрицал попытки ЦРУ воспрепятствовать тому, чтобы Альенде стал президентом Чили. Позже, во время слушаний в подкомиссии по многонациональным корпорациям, Хелмса поддержали по этому вопросу Джон Маккоун, предшественник Хелмса на посту директора ЦРУ, а ныне один из директоров ИТТ, и Гарольд Дженин, директор–распорядитель и председатель совета директоров ИТТ. Впрочем, Маккоун признал справедливость одного из обвинений, а именно, что ИТТ предлагала ЦРУ миллион долларов для использования в Чили. Чарлз Мейер, занимавший в то время пост помощника государственного секретаря по межамериканским делам, под присягой заявил, что Соединенные Штаты не вмешивались во внутриполитические дела Чили даже после того, как правительство национализировало принадлежащую ИТТ собственность на сумму в 160 миллионов долларов.
За день до вторичного появления Хелмса в комиссии по иностранным делам из сообщений о результатах выборов в Чили стало ясно, что сторонники Альенде получили достаточно мест в парламенте и он сохранил свой пост. Но в сентябре того же года военная хунта свергла его правительство, а сам Альенде был убит. Новый режим выплатил ИТТ 125 миллионов долларов компенсации за национализированные предприятия.
В апреле 1974 года, через год с небольшим после того, как Хелмс давал показания в сенате, перед подкомиссией по разведке комиссии палаты представителей по делам вооруженных сил выступил с показаниями–при закрытых дверях — Уильям Колби, занявший пост директора ЦРУ. Он засвидетельствовал, что за год до избрания Альенде президентом Чили ЦРУ передало его противникам миллион долларов. В период между его избранием и утверждением результатов выборов чилийским парламентом ЦРУ израсходовало 340 тысяч долларов на взятки членам чилийского парламента с тем, чтобы они проголосовали против утверждения Альенде президентом. Колби признал, что в 1973 году ЦРУ передало полтора миллиона долларов настроенным против Альенде представителям муниципальных властей в Чили и что с 1970 по 1973 год ЦРУ израсходовало там пять миллионов долларов на «дестабилизацию» его правительства (этот термин означает создание условий, при которых правительство не могло управлять страной). Колби заявил также, что расходы в сумме восьми миллионов долларов на тайные операции в Чили были заранее одобрены «комитетом 40» при Совете национальной безопасности. На этот комитет возлагалась ответственность за утверждение всех подобных операций. В то время во главе «комитета 40» стоял Генри Киссинджер, специальный помощник президента по национальной безопасности. Другие члены комитета также занимали важные правительственные посты, но, как заявил один из них, «комитетом фактически являлся сам Киссинджер, и никто, кроме него». Вскрылось также, что в 1970 году ИТТ передала по совету и с помощью ЦРУ главному политическому противнику Альенде 350 тысяч долларов.
Член палаты представителей Майкл Харрингтон, демократ от штата Массачусетс, ознакомился со стенограммой показаний Колби и возмутился частично потому, что они доказывали непосредственное вмешательство Соединенных Штатов в политическую жизнь другой страны, а также потому, что они свидетельствовали о фиктивности контроля со стороны комиссий конгресса, призванных удерживать разведывательную деятельность в допустимых рамках, и подтверждали, что высшие должностные лица неоднократно самым беспардонным образом лгали конгрессу и общественности. Письмо с кратким изложением секретных показаний Колби Харрингтон направил председателям двух комиссий конгресса, которые непосредственно занимаются иностранными делами и деятельностью правительства. Одной из них была, разумеется, сенатская комиссия по иностранным делам, которой Хелмс и давал показания под присягой. Через несколько месяцев копия письма Харрингтона попала к сотруднику «Нью-Йорк таймс» Сеймуру Хершу, который написал большую статью о показаниях Колби. В своей статье Херш приводил выдержки из показаний бывшего посла в Чили Корри и бывшего помощника государственного секретаря Мейера, которые в конгрессе под присягой утверждали, будто Соединенные Штаты не вмешивались в чилийскую политику. (Члены конгресса, казалось, были в меньшей мере возмущены тем, что им лгали представители, чем тем, что их же коллега сказал им правду, поэтому в палате представителей организовали кампанию за вынесение Харрингтону порицания.)
Через неделю Джеральд Форд, который уже в течение месяца был президентом США, устроил пресс–конференцию, посвященную в основном вопросу об объявленном им за восемь дней до этого помиловании Никсона. Но в ходе этой пресс–конференции был задан и вопрос о вмешательстве ЦРУ во внутренние дела Чили. Президент ответил: «Одно время, три–четыре года назад, правительство Альенде пыталось уничтожить средства информации оппозиции — как печатные органы, так и радио и телевидение, — а также ликвидировать оппозиционные политические партии. И усилия, предпринятые в этом случае, состояли в оказании помощи в целях сохранения оппозиционных газет и других средств массовой информации, а также сохранения оппозиционных политических партий. Думаю, что это в интересах народа Чили и, безусловно, в наших интересах».
В действительности же правительство Альенде не подвергало газеты цензуре, оппозиционные партии действовали открыто и свободно, и выборы проводились в соответствии с конституцией Чили. Заявление Форда вызвало удивление. Хотя ЦРУ в течение по меньшей мере двадцати пяти лет вело подрывную деятельность против зарубежных правительств (известно, что с помощью ЦРУ свергнуты правительства Ирана, Гватемалы, Конго (Заира), Доминиканской Республики, не говоря уже о всех попытках организовать перевороты в таких странах, как, например, Куба), управление делало все, чтобы снабдить Белый дом аргументами, дающими возможность «отрицать» подобные грязные операции. Но теперь президент Соединенных Штатов — и более того, президент, не имевший отношения к подобным операциям, — защищал практику ЦРУ и, по существу, одобрял ее как официальную правительственную политику. Как отметил через несколько дней в «Нью-Йорк таймс» Том Уикер, президент, в сущности, заявил, что Соединенные Штаты имеют право «свергать законные правительства с помощью подкупа, обмана и насилия».
Через четыре дня после пресс–конференции в «Нью-Йорк таймс» появилась новая статья Херша о Чили, Ссылаясь на «разведывательный источник», он писал: «Среди тех, кто получал крупную финансовую помощь (от ЦРУ), были организаторы общенациональной забастовки водителей грузовиков, продолжавшейся 26 дней осенью 1972 года. Эта забастовка серьезно расстроила экономику Чили и вызвала первый из ряда трудовых конфликтов, с которыми пришлось иметь дело президенту Альенде, Непосредственно финансировались ЦРУ также забастовки владельцев магазинов и шоферов такси, нарушившие жизнь столицы Сантьяго летом 1973 года, незадолго до свержения Альенде военной хунтой».
Как писал Херш, восемь миллионов долларов, израсходованных ЦРУ в Чили, были обменены там на «черном рынке», в результате чего американские расходы фактически составили около сорока миллионов долларов. Даже по расточительным стандартам разведывательных служб эта сумма была, по всей видимости, непомерной.
22 января 1975 года, через четыре с половиной месяца после того, как общественности стало известно о секретных показаниях Колби относительно тайных операций ЦРУ в Чили, Хелмса вновь вызвали в сенатскую комиссию по иностранным делам для объяснения данных им за два года до этого противоречивых показаний. Его не привели к присяге, большинство членов комиссии относились к нему с почтением, и лишь двое из них — сенаторы Фрэнк Черч, демократ от штата Айлахо, и Клиффорд Кейс, республиканец от штата Нью—Джерси, — настаивали на том, чтобы он защищал свои предыдущие показания. Признав, что ему было известно о тайных расходах американских денег в Чили, Хелмс утверждал теперь, будто эти деньги «передавались для оказания помоши местному населению и на финансовую поддержку газет, радиостанций и так далее». Он добавил: «Я ке думал, что эти деньги передавались политическим партиям». Хотя трудно объяснить, каким образом сумму, «кчивалентную сорока миллионам долларов, можно было передать «группам по оказанию помощи местному населению» и средствам информации в стране / населением в десять миллионов челоиек, не привлекая серьезного внимания, никто из сенаторов не задал Хелмсу об этом никаких дополнительных вопросов. Хелмс не говорил, что он лгал комиссии в своих предыдущих показаниях, — а он, несомненно, лгал, — но утверждал, что ему следовало проявить при даче этих показаний большую осторожность. «Я считаю, что сделал одну ошибку в своих показаниях, — заявил он членам комиссии. — Возможно, это была серьезная ошибка; я, по–видимому, должен был потребовать не включать мой ответ в протокол или предложить обсудить этот вопрос в другом месте, поскольку, как вы помните, в то время правительство Альенде находилось у власти в Чили, и нам были бы ни к чему дополнительные дипломатические осложнения.
И я должен сказать, что у меня всегда имелась возможность подойти к любому сенатору и конфиденциально попросить его снять вопрос, поскольку мы затрагиваем весьма секретную область».
Хелмс мог легко уклониться от прямого ответа, сказав что–нибудь вроде: «Не могли бы вы поставить этот вопрос по–иному, сенатор?» — и это был бы сигнал о том, что затрагивается секретный вопрос. Обычно этого достаточно, чтобы сенатор, задающий вопросы, переменил тему.
Многие из защитников Хелмса утверждают, будто руководителей разведки фактически побуждают лгать или неправильно излагать факты, ибо сами члены конгресса не хотят знать секреты этой службы. С одной стороны, считается, что агенты разведки нередко действуют незаконно, а знать о преступлении и не сообщить о нем само по себе является преступлением; с другой стороны, если тайна, связанная с национальной безопасностью, становится широко известной, любое лицо может быть обвинено в ее разглашении и измене государственным интересам. В любом случае утверждение, что члены конгресса могут быть не заинтересованы в ознакомлении с подробными сведениями, является скорее критикой в адрес членов конгресса, чем оправданием свидетеля, который лжет им Сак бы там ни было, сенатская комиссия по иностранным делам, несомненно, проявила халатность в случае с Хелмсом — даже когда она вызывала его повторно для объяснения противоречивых показаний. Сенаторы, по существу, игнорировали такие важнейшие моменты в деятельности ЦРУ в Чили, как передача денег забастовщикам, чей саботаж, по всей вероятности, и сделал возможным государственный переворот. И никто из членов комиссии не потребовал от Хелмса объяснить, на каком основании ЦРУ пыталось свергнуть лидера, избранного в соответствии с конституцией, и законное правительство.
В связи с тем что Хелмс лгал, давая показания в ходе слушаний, посвященных утверждению его в должности, возник вопрос: а не лгал ли он комиссии, выступая с показаниями по другим вопросам? Во время слушаний в связи с утверждением Хелмса в должности сенатор Кейс напомнил об известных фактах проникновения агентов американской разведки в антивоенное движение в Соединенных Штатах в конце 60‑х — начале 70‑х годов.
— Известно ли вам что–либо о деятельности ЦРУ в этой связи? — спросил Кейс.
— Я не помню, просили ли нас об этом, — ответил Хелмс, — но мы не занимались подобными делами, потому что, как я считал, это было бы явным нарушением нашего устава.
В июне 1975 года — через пять месяцев после повторного вызова Хелмса в комиссию по иностранным делам — комиссия Белого дома, возглавлявшаяся бывшим вице–президентом Нельсоном Рокфеллером, опубликовала подготовленный ею доклад о деятельности ЦРУ. В докладе говорилось, что в бытность Хелмса директором ЦРУ управление подготовило и провело операцию «Хаос», заключавшуюся во внедрении агентов в антивоенное движение с целью получения информации о нем и подрыве его изнутри. Для этого, в частности, в память электронных вычислительных машин были заложены сведения о более чем трехстах тысячах американских граждан и организациях, выступавших против войны во Вьетнаме. Вся эта операция была явно противозаконной.
В течение всего этого периода в газетах появлялись многочисленные сообщения о незаконных действиях ЦРУ и ФБР, и в конце концов конгресс был вынужден учредить в каждой палате специальную комиссию по делам разведки. Этим комиссиям поручалось расследовать возможные неправильные или противозаконные действия разведывательных служб и рекомендовать меры по устранению злоупотреблений. Председателем сенатской специальной комиссии был Черч. 20 ноября 1975 года — примерно через пять месяцев после появления доклада комиссии Рокфеллера — она опубликовала, несмотря на энергичные протесты со стороны правительства Форда, результаты своих расследований по вопросу о покушениях на руководителей других государств. Из доклада комиссии стало известно, что в 1961 году, когда Хелмс был заместителем начальника отдела тайных операций ЦРУ, этот отдел непосредственно участвовал в планировании убийства премьер–министра Конго Патриса Лумумбы. Однако комиссия «не нашла» доказательств, что сотрудники ЦРУ фактически принимали участие в его убийстве. Авторы доклада утверждали, что, будучи заместителем директора ЦРУ, Хелмс, по–видимому, не информировал ни директора управления, каковым был в то время Маккоун, ни Белый дом о своих неоднократных приказах об организации покушения на Фиделя Кастро убийцами из мафии. Хелмс также не сообщил об этих заговорах комиссии Уоррена, когда она расследовала дело об убийстве Джона Кеннеди, — по словам самого Хелмса, потому что его «не спрашивали о них конкретно». Согласно докладу комиссии Черча, в 1963 году Хелмс распорядился, чтобы один из агентов ЦРУ, выдав себя за личного представителя министра юстиции Роберта Кеннеди, затребовал одного из кубинцев с целью убить Кастро. Как выяснилось, Роберту Кеннеди ничего не было известно об этом. Возможно, испытывая определенное беспокойство за свою собственную безопасность, президент Джонсон однажды вызвал Хелмса к себе и потребовал отчета о попытках физического устранения Кастро. Хелмс перечислил их по порядку — за исключением по крайней мере одной, предпринятой в то время, когда Джонсон находился на посту президента.
Незадолго до опубликования доклада о покушениях на зарубежных лидеров появились сообщения, что министерство юстиции расследует вопрос о том, не лжесвидетельствовал ли Хелмс перед сенатской комиссией в 1973 году. В свете необычного выступления президента Форда в защиту тайных операций ЦРУ представлялось далеко не ясным, пойдет ли правительство на судебное преследование человека, который руководил многими из подобных операций с тех пор, как Соединенные Штаты начали заниматься такими делами — по всей видимости, сразу же после окончания второй мировой войны. Говорили, что министр юстиции Эдвард Диви был за привлечение Хелмса к суду. Говорили также, что доказательства его лжесвидетельства были представлены федеральному большому жюри. Летом 1976 года, однако, представитель министерства юстиции заявил репортеру, что вероятность предъявления обвинения во лжесвидетельстве была «сорок против шестидесяти».
После того как Форд потерпел поражение на выборах осенью 1976 года, предполагалось, что он передаст вместе с президентским постом нерешенное дело Хелмса — самое неприятное политическое наследие, какое только может быть, — Джеймсу Картеру.
За месяц до того, как новое правительство приступило к исполнению обязанностей, Херш опубликовал на первой полосе «Нью-Йорк таймс» статью, в которой со ссылкой на достоверные источники утверждал, что большое жюри «рассматривает заявления о причастности высших должностных лиц Центрального разведывательного управления и «Интернэшнл телефон энд телеграф корпорейшн» к сговору с целью сфабриковать и согласовать сделанные ими в сенате в 1973 году заявления относительно роли ИТТ в Чили.
Адвокатом Хелмса был Эдвард Беннет Уильямс, которого считают, пожалуй, лучшим в стране специалистом по уголовным делам. Поскольку Хелмс явно лгал под присягой одной из комиссий конгресса и поскольку лгать под присягой комиссии конгресса — преступление, у Уильямса было мало зацепок для судебной защиты. Но по–настоящему усердный адвокат никогда не допускает, чтобы закон мешал ему добиваться цели. К тому времени, когда Уильямс закончил подготовку к защите, ему удалось убедить почти всех в Вашингтоне, что Хелмс, когда давал показания, стремился сохранить государственную тайну, которую он, как лицо, давшее присягу ЦРУ, обязан сохранять. Кое–кто встретил это утверждение с насмешкой. «Присяга, требующая неразглашения информации, отнюдь не дает права на ложь, — заявил бывший высокопоставленный сотрудник министерства юстиции. — Боже мой, да Хелмс разглашал секреты где угодно, если это было нужно ему». Однако многим хотелось поверить Хелмсу, потому что у него было много друзей, включая некоторых из самых влиятельных людей в стране. Целый ряд из них присутствовал на банкете в его честь, организованном через пару недель после того, как он вернулся из Ирана. Банкет устроили известный журналист Том Брейден с женой, а среди присутствовавших были сенатор Саймингтон, бывший губернатор штата Нью-Йорк, Роберт Макнамара, министр обороны в правительствах Кеннеди и Джонсона. Был также и государственный секретарь Киссинджер, проявивший нечто большее, чем простой дружеский интерес к исходу дела Хелмса, ибо судебный процесс почти наверное вскрыл бы его собственную роль в чилийских событиях и уничтожении столь большого числа людей хунтой, свергнувшей Альенде.
Эти социальные силы подпирались многочисленными сторонниками Хелмса в печати. Кампанию возглавили журналисты Эванс и Новак, которые предупреждали в своих статьях, печатавшихся во многих газетах, что любое судебное преследование Хелмса «опозорит страну и ее последних президентов» и что судебный процесс над ним, по словам не названного по фамилии «выдающегося представителя демократической партии», «нанес бы США самый большой ущерб».
Приблизительно в три часа дня 31 октября 1977 года судья федерального окружного суда Баррингтон Паркер открыл судебное заседание по рассмотрению уголовного дела 77–650 — «Соединенные Штаты Америки против Ричарда М. Хелмса». В зале заседаний присутствовали помощник министра юстиции Сивилетти, Уильямс и Хелмс. Репортеров не было. Вопреки давно установившейся практике министерства юстиции извещать печать о предстоящих разбирательствах важных дел, касающихся правительственных чиновников, об этом заседании министерство не объявило. Как установили позже репортеры на основании бесед с секретарем суда и ознакомления с материалами судебного дела, заседание продолжалось около получаса. Оно началось с заявления Сивилетти судье Паркеру: правительство предъявляет Хелмсу обвинение в том, что он дважды проявил «преступное упущение при даче сведений», «отказавшись дать или уклонившись от ответов на существенные вопросы» сенатской комиссии по иностранным делам. Это было самое мягкое обвинение, какое только могло выдвинуть правительство против Хелмса. Максимальное наказание за такое правонарушение — один год тюремного заключения и штраф в тысячу долларов по сравнению с пятью годами тюремного заключения и штрафом в две тысячи долларов за лжесвидетельство. Поскольку в обвинении говорилось, что Хелмс нарушил закон дважды, он мог быть приговорен максимум к двум годам тюремного заключения и к штрафу в две тысячи долларов.
Сивилетти сообщил судье Паркеру, что министерство юстиции настоятельно не рекомендует наказывать Хелмса тюремным заключением. Позже в журнале «Нью рипаблик» появилась статья, в которой сообщалось, что юристы министерства юстиции и адвокат Уильямс совместно предлагали судье Паркеру в частных беседах в его кабинете приговорить Хелмса к тюремному заключению на тридцать дней условно и без штрафа. Судья вынес им порицание за оскорбление суда предложением такой сделки.
4 ноября Хелмс предстал перед судьей Паркером, чтобы выслушать приговор. Паркер приговорил его к двум годам тюремного заключения и к штрафу в две тысячи долларов. Первая мера была тут же заменена «годичным испытательным сроком без надзора».
Хелмс и Уильямс вышли из здания суда и с ликованием приветствовали столпившихся репортеров, фотокорреспондентов и операторов телевидения. Уильямс заявил им: «Вопреки утверждениям, сделанным ранее, он будет носить этот приговор как знак почета, как знамя».
Хелмс сказал, что он согласен с Уильямсом, и добавил: «Я вовсе не чувствую себя опозоренным. Я считаю, что опозорил бы себя, если бы поступил по–иному».
Через несколько дней Хелмс приехал в «Кенвуд гольф энд кантри клаб» — модное место под Вашингтоном, где встретился с группой бывших коллег по ЦРУ, организовавших в его честь торжественный обед. Они произносили один за другим тосты за здоровье «великого американского героя» Хелмса, а затем, устроив складчину, собрали достаточно денег на погашение его штрафа.
Способ, которым администрация Вашингтона решила дело Хелмса — или отрешилась от него, — вызывает много вопросов. Однако поскольку правительство лишило общественность всякой возможности узнать правду о случившемся, эти вопросы можно лишь задавать, не получая на них ответа. И поскольку столь много фактов остаются неизвестными, мы не можем знать даже, правильно ли поставлены эти вопросы.
Не поощрит ли тот факт, что Хелмса не привлекали к судебной ответственности за лжесвидетельство, других сотрудников разведывательных служб также лгать под присягой?
Если они будут лгать под присягой, то можно ли будет привлечь их к судебной ответственности за лжесвидетельство после прецедента с Хелмсом?
Если они будут иметь большую свободу лгать, то не получат ли они большую свободу совершать преступления по своему усмотрению?
Если они будут иметь большую свободу совершать преступления и лгать о них, не опасаясь серьезного наказания, то есть ли какой–либо способ заставить их отвечать за свои действия?
Если у нас есть тайное правительство, действия которого невозможно контролировать, то не изменилась ли коренным образом наша политическая система без нашего ведома и без нашего одобрения?
Если Хелмса не привлекли к судебной ответственности за лжесвидетельство, то не является ли решение президента и министра юстиции сговором с целью помешать отправлению правосудия?
Являются ли активная подрывная деятельность против зарубежных правительств и покушения на зарубежных лидеров приемлемой для Соединенных Штатов политикой?
И, наконец, может ли правительство, преднамеренно предпринимающее действия по уничтожению демократических институтов за рубежом, не уничтожать демократические институты в своей собственной стране?»
Мы не рассчитываем, что официальный Вашингтон даст ответ на эти вопросы. И лишь очень наивные люди поверят в рекламируемое ныне «очищение» методов деятельности американских тайных служб. Реклама — рекламой, а в Канаде обнаруживается, что чуть ли не половина персонала американского посольства использует свой дипломатический иммунитет как прикрытие для шпионажа против Канады. И это лишь один из многих скандалов, которые связаны с ведомством, возглавляемым ныне Тэрнером, и которые то и дело выплывают на поверхность.
Не будем гадать, плохи ли актеры, слаба ли режиссура или подгнили подмостки.
Не в этом суть. Она в том, что дело, которому они все служат, исторически проигранное дело.
Тень над Гималаями
В начале апреля 1978 года крупнейшие телеграфные агентства мира со ссылкой на газету «Индиан экспресс» сообщали о том, что Индия вынуждена усилить меры безопасности на индийско–бирманской границе в районе штатов Нагаленд и Манипур. Чрезвычайные меры были приняты в связи с имеющейся информацией о том, что через бирманскую территорию в направлении индийской границы передвигаются отряды сепаратистов из племени нага, обученных и вооруженных в Китае. Их общая численность достигает шестисот человек. Отмечалось также, что за последние недели произошло несколько вооруженных столкновений между сепаратистами и бирманскими войсками безопасности в районе границы…
В середине июня 1960 года из Вашингтона в Лондон специальным самолетом прибыл директор Центрального разведывательного управления США Аллен Даллес. Предстояла встреча с руководителем британской «службы безопасности» МИ‑5.
Эта служба функционирует с августа 1909 года, сначала как особый отдел Скотланд—Ярда для борьбы с ирландскими патриотами. Ее архизасекреченный руководитель никогда не значился ни в одном справочнике «Кто есть кто», скрываясь за строкой загадочного индекса «ГД» (генеральный директор службы безопасности).
Встреча Даллеса с «ГД» проходила при закрытых дверях. Однако тема беседы маститых руководителей крупнейших спецслужб капиталистического мира все же очутилась на страницах газет. Повинен в том оказался человек, из–за которого Даллесу пришлось столь неожиданно совершить заокеанский бросок. Это был Запо Лигами Физо. Поощренный «общением с самим Даллесом», который принял его сразу же после конфиденциальной беседы с британским «ГД», Физо ударил во все пропагандистские колокола.
Не успел еще самолет Даллеса долететь до Вашингтона, как люди Физо уже развезли по редакциям английских газет копии скороспелого манифеста под заголовком «Обращение к миру». Документ преследовал две цели: во–первых, привлечь внимание Организации Объединенных Наций и, во–вторых, сорвать намечавшуюся на июль 1960 года встречу официальных лиц правительства Индии с представителями племени нага в Дели.
Кто же такой г-н Физо? Со страниц иных западных газет Физо выглядит этаким непримиримым поборником правды, «защитником» 600 тысяч человек, принадлежащих к племени нага, которое проживает на крайнем северо–востоке Индии вдоль границ с Китаем и Бирмой. Еще со времен британского господства эти районы страны экономически отличались предельно низким уровнем развития. Хотя природные условия горного края позволяют выращивать рис, цитрусовые, овощи, разводить скот, английские колонизаторы старались искусственно тормозить экономику окраинного района, провоцируя недовольство, сея смуту среди населения, вызывая расовое, лингвистическое и региональное соперничество с другими народами Индии.
1950 год оказался особенно неспокойным: местные феодалы подняли мятеж, который принял форму перманентного антиправительственного движения под лозунгом отделения от Индии.
За это по–настоящему взялись и священники из американского общества миссионеров–баптистов. Они появились в этих местах в конце прошлого века, приобщили население к христианству, а заодно приучили к безропотному повиновению власть имущим и покорности судьбе.
Всего лишь за один день до провозглашения Индии независимым государством, 14 августа 1947 года, американские миссионеры с амвонов храмов призвали племенное население нага по–своему отметить день независимости. Возглавил поход подкупленный миллионерами сепаратистски настроенный лидер племени нага Физо. В 1949 году он отказался от соглашения с правительством Индии об объединении, а в 1954 году создал в джунглях Ассама так называемую «федеративную республику нага».
По всему Нагаленду начались повальные карательные экспедиции. Отряды Физо вырезали и сжигали деревни, насиловали, грабили, убивали непокорных. Последний налет Физо совершил в конце 1957 года на крошечную деревушку неподалеку от бирманской границы. 45 крестьян из 60 были убиты. Их изувеченные тела каратели сбросили в ущелье. После кровавой бойни Физо исчез. Полиция объявила розыск убийцы. За его голову было обещано вознаграждение в 10 000 рупий. Минуло три года. И вот сенсация: сам директор ЦРУ США Аллен Даллес встречается с Физо в Лондоне!
Главарь сепаратистов вновь привлекает к себе внимание печати, общественности. «Президент федерального правительства нага» в эмиграции держится довольно нагло. С наигранной улыбкой он, слюнявя по привычке пальцы, позирует перед объективами фоторепортеров, развязно раздает интервью.
Интерес к Физо неожиданно воскрешает некоторые пикантные стороны его былой деятельности, о которых до тех пор мало кто знал. Индийские журналисты разведали, что в 1949–1952 годах Физо совершил длительный вояж по некоторым столицам западных стран, ведя переговоры о поставках мятежникам оружия. Дольше всего он задержался в США. Поставками оружия, писала в те дни «Дейли тайме», для антииндийских выступлений нага руководила американская военная миссия в Таиланде. «Хиндустан таймс» расширила географию «дружественных связей» Физо: сторонники Физо обратились за оружием к гоминдановцам, окопавшимся в Бирме, и отдельным американским посольствам в Юго—Восточной Азии. Но самый потрясающий резонанс вызвал попавший в итальянскую печать доклад американского посла в Бирме У. Себолда, из которого явствовало, что Физо завербован ЦРУ и выполняет, по существу, функции резидента американской разведки в Нагаленде.
Концы сходились: Даллес не стал бы тратить драгоценное время на лондонский вояж, если бы за ним не скрывались далеко идущие цели. ЦРУ было крайне заинтересовано тогда в, создании неподалеку от тибетских границ надежной базы со «своими людьми».
Начиная примерно с 1948 года ЦРУ осуществило не одну тайную операцию в различных государствах мира. Как–то бывший заместитель шефа американской разведки Ричард Биссел, так сказать, «научно» обобщил весь перечень зарубежных акций ЦРУ и разделил его на восемь главных категорий:
1. Советы и рекомендации ЦРУ политическим деятелям. 2. Денежные отчисления политическим деятелям. 3. Техническая помощь политическим деятелям. 4. Оказание помощи частным организациям (службы, фирмы, агентства). 5. Скрытая идеологическая (подрывная) пропаганда. 6. Тайное обучение полицейских и прочих агентов для засылки в иностранные государства. 7. Акции экономического характера. 8. Операции, носящие полувоенный характер.
Как известно, первым президентом США, который в наши дни дал санкцию на проведение тайных операций, был Трумэн. Актом, вытекающим из его доктрины, явилось создание им же в 1948 году так называемого управления по координированию политики. На него возложили функции по согласованию тайных действий государственного департамента, Пентагона, Совета национальной безопасности (СНБ) и ЦРУ. Шефом управления стал Фрэнк Уизнер. Этот институт получил официальное утверждение после появления на Свет секретной директивы СНБ Ы 5С 10/2. В ней значилось, что все тайные операции не должны «выглядеть как акции, проводимые американским правительством».
Дальше — больше. В 1949 году принимается специальный закон о деятельности ЦРУ, который освобождает это независимое ведомство от необходимости сообщать данные о зарплате, численности, фамилиях своих сотрудников, как это требуется от прочих организаций.
А 4 января 1951 года управление по координированию политики вместе с управлением по особым операциям (оно занималось сбором секретной информации) влились в ЦРУ, образовав директорат по планированию, больше известный как служба по проведению тайных операций. Вскоре для непосвященных ста–ло ясно, против кого должны были быть направлены эти «тайные операции»: 14 апреля 1951 года в СНБ был подписан документ N30–68, который в качестве альтернативы открытой войне выдвигал «интенсификацию решительных и своевременных тайных мероприятий в области экономической, политической и психологической войны с целью подстрекательства населения к волнениям и мятежу в отдельных стратегически важных странах–сателлитах».
В последующем в дополнение к этому общему меморандуму было издано немало совершенно секретных, но более конкретных директив СНБ, расшифровывающих многочисленные аспекты тайных операций ЦРУ, но, естественно, о них можно лишь догадываться или судить по проведенным, а чаще провалившимся операциям американской разведки. По мнению специалистов, главными объектами всей этой деятельности были Советский Союз и другие страны социалистического содружества.
В акциях, проводимых в обширном регионе Южной, Юго—Восточной Азии, Дальнего Востока, ЦРУ опиралось на своих матерых специалистов — Эдварда Лэндсдейла, Рэя Клайна, Уэйна Купера, Уильяма Нельсона, Уильяма Блоу, Рокки Стоуна, Ричарда Ли Столлинга, Кейна и других. Все операции, включая Лаос, Вьетнам, Иран, Индонезию, Таиланд, Бирму, Филиппины, Камбоджу, Сикким и другие страны региона, проводились с санкции упоминавшегося нами «Комитета 40» — высшего руководящего органа по осуществлению тайных операций.
Поскольку проведение любой секретной акции за рубежом сопряжено с повышенным риском, спецслужбы США стараются использовать для прикрытия своей агентуры самые различные организации, включая частные фирмы. Например, стало известно, что отделение фирмы «Маллен» в Сингапуре было укомплектовано агентами ЦРУ. А как заявил бывший шеф ЦРУ Уильям Колби, в различных корпорациях и фирмах «работает свыше 200 агентов ЦРУ». Одной из наиболее солидных организаций для прикрытия сотрудников ЦРУ в различных странах мира является так называемое Агентство международного развития. На него, кроме того, возложена особая роль по вербовке иностранцев.
Именно этому агентству «Комитет 40» поручил в свое время проведение подрывных операций в ряде стратегически важных районов Гималаев.
…Однажды безлунной ночью на естественной площадке у бедного горного селения в непосредственной близости от границы Сиккима приземлился вертолет. Он принадлежал Агентству международного развития США. Пилот–американец, судя по всему, неплохо ориентировался в здешних местах. Сбросив шлем, перчатки, он по–кошачьи выпрыгнул из машины, огляделся и стукнул по фюзеляжу. В двери возник силуэт пассажира.
— Пройдешь на северо–запад ровно пятьсот метров. Там будет скала, напоминающая минарет. Остановишься и дождешься рассвета. Остальное тебе известно… Привет! — И скрылся в кабине.
Сикким — этот затерянный в Гималаях уголок скалистой тверди, стиснутый между Непалом, Бутаном, Индией и Китаем, жил своей обособленной жизнью по стародавней поговорке Востока: соседние народы, разделенные высокими горами, как два глаза на лице — сидят рядом, но не видят, не знают друг друга. Завоевав независимость в 1947 году, Индия получила право протектората над Сиккимом, которым правил махараджа. При нем находился выборный совет со статусом законодательной инициативы. Однако последнее слово в решении вопросов всегда оставалось за махараджей при условии, что оно согласовано с индийским политическим советником.
Путь в Сикким начинается сразу же за висячим мостом, перекинутым через горную реку Рантпо. Здесь находятся, как некоторые считают, символический полицейский пост и крошечный поселок местных жителей.
Ранним утром длинноногий верзила подошел к дремавшему стражнику. На нем были широченные штаны и пестрая рубаха навыпуск. Из перекинутой через плечо изодранной холщовой торбы торчали растрепанные книги и край грязного махрового полотенца.
— В гости пускаешь? — небрежно пробасил он, кивнув на убегающую вдаль дорогу.
— Разрешение есть? — лениво поинтересовался стражник.
— А как же? — гость порылся в суме и, сопя, извлек оттуда мятую, в масляных разводах бумагу. — От самого–самого главного…
— От кого? — — стражник прислонил старую английскую винтовку к шлагбауму и принял в заскорузлые руки документ. — Кто подписал?
— Читать не умеешь?!
Полицейский чин зевнул и, безразлично махнув рукой, изрек:
— Э, ступай!
Пост и в самом деле создавал впечатление чисто символического барьера. У гостя поднялось настроение, и он уверенно зашагал по дороге.
В столице — Гангтоке разговаривать с властями пришлось по–иному. Гость представился студентом–геологом. Назвался Местлером. Из Соединенных Штатов. Предъявил документы: паспорт, справку, что он студентки просьбу к «местным властям оказывать ему всяческие услуги по части собирания образцов минералов».
— Что вас интересует прежде всего? — поинтересовались сиккимские власти.
Студент спросил, нет ли в столице национального музея, который бы он мог для начала осмотреть. Нет, не оказалось. Тогда, может быть, геологический департамент при правительстве? Ему объяснили, что Сикким — бедная, слаборазвитая земля, своей промышленности здесь нет. Он также понял, что единственная электростанция в Гангтоке, снабжающая город энергией, работает всего несколько часов в сутки и, как и тот полицейский пост, представляет лишь символическую связь средневековья с веком двадцатым.
Ему пояснили: когда, например, встал вопрос о необходимости начать разработки минеральных богатств (в недрах «страны риса» есть и уголь, и железо, и графит), то первыми против этого замысла восстали буддийские монастыри. А они здесь сила — их более 400! Монахи считают, что нарушение поверхности земли приведет к непоправимой катастрофе: по поверью, Сикким может провалиться в бездну. С большими трудностями администрации удалось открыть несколько школ и больниц. Правда, индийское правительство выделяет для развития Сиккима средства, и немалые.
Это хорошо. Почти половина из них — на развитие транспорта и коммуникаций…
Закончив рассказ, старший чиновник внимательно посмотрел на американца. Тот был явно чем–то озабочен. Быстро поблагодарив за «интересную беседу», Местлер вышел на улицу. В возбуждении он часа два бродил по городу. «Какая оплошность! — раздраженно рассуждал он сам с собой. — Куда с большим успехом я мог бы, по легенде, представиться студентом факультета инженеров транспорта или дорожного строительства! Было бы намного разумнее! Почему шеф решил, если я скажу, что интересуюсь «дорожным строительством», меня тут же обвинят в шпионаже? А теперь, когда они сами положили мне в рот то, что нам нужно, я должен говорить, что сыт. Ну, надо же, как все нескладно! Земля — луна. Сикким летит в тартарары. И никакой тебе геологии, никаких минералов из–за этой неистовой буддийской веры! Ведь я попался на элементарном незнании буддизма. — Он хлопнул себя по бедру, — Не я «попался», а мы «попались», мы, сотрудники хваленой американской разведки!»
И все же Местлер предпринял еще одну попытку. На другой день он заглянул к знакомому чиновнику. Тот принял его столь же вежливо и обходительно.
— Рады помочь. Нам бы ученых людей, — вздохнул он. — Религиозные догматы, может быть, и отступили бы. Жизнь есть жизнь. Разве без железной руды можно отковать уздечку для мула?
— Вы правы. Но для этого нужно шире открыть путь в Сикким нам, людям науки. Идеи через границу перелетают с трудом. Особенно тяжело в горных краях, в Гималаях. Идеи должны приносить с собой люди и распространять их среди масс. Процесс длительный, но благородный.
Чиновник задумался и снова повернул разговор в русло буддийской веры.
— Вот, например, буддизм строго–настрого запрещает убивать животных. Даже земляные черви считаются священными, даже саранча…
— Вы сказали, что на строительство коммуникаций для Сиккима выделены миллионы рупий. А можно хотя бы взглянуть на одну из существующих дорог? Это так занимательно! Представьте себе, что лет через семь–восемь я вновь приеду в Сикким и напишу для американского научного журнала статью, подкрепив ее, разумеется, фотографиями: «Вчера и сегодня сиккимской инфраструктуры».
Чиновник не разобрал смысл мудреного слова, но точно схватил общую направленность просьбы.
— А куда бы вы хотели, например, проехать, господин Местлер? Я правильно произношу ваше имя?
Местлер знал, что нужно ответить, и поэтому не медлил ни минуты. Требовалась решительность, хотя он и не должен был внешне раскрывать чрезмерную заинтересованность маршрутом, который ему подсказал Центр.
— Ну, например, — начал он небрежным тоном, — например, к перевалу Натхула…
— Это к самой китайской границе? — доверчиво переспросил чиновник.
— Разве эта дорога доходит до китайских пограничных постов?
Чиновник промолчал, сделал запись на листке бумаги и поднял карие в крапинку глаза.
— Еще что?
— Пока этого хватит…
— Я сообщу вам через день–другой. Заходите! — И он поклонился с врожденной грациозностью.
На следующий день в местную гостиницу, где Местлер снимал крошечный номер с высоченным потолком, с которого на длинной штанге свисал вентилятор–пропеллер, и окошком–бойницей на уровне его лопастей, пришел знакомый чиновник.
— Извините, — сказал он, — Вам придется, к сожалению, покинуть нашу страну. Вы прошли полицейский пост с неправильно оформленным пропуском… То есть с фальшивым…
Местлер пытался что–то возразить, но чиновник был неумолим:
— В течение двадцати четырех часов, если угодно… — Он поклонился, попятился, по традиции, задом и неслышно закрыл за собой дверь.
В Вашингтоне к истории с выдворением Местлера, а, стало быть, и с провалом операции отнеслись с раздражением. На эту миссию возлагалась надежда по сбору информации 6 поселениях, дорогах, подходах к китайской границе в районе Тибета. И вот — осечка.
Агентству международного развития поручили досконально разобраться в причинах невыполнения задания агентом. А вскоре возникла еще одна неприятность: после того как в 1973 году наследник сиккимского престола, сын махараджи Палден Тхондуп, развелся со своей женой — американкой Хоуп Кук, оппо-> зиционно настроенные к правителю деятели Сиккима назвали ее шпионкой, которая «была внедрена в их страну ЦРУ».
В апреле 1975 года национальная ассамблея Сиккима приняла решение об упразднении в Сиккиме власти правителя и вхождении этого бывшего княжества в состав Индии на правах полноправного штата. Все вместе взятое осложнило ситуацию, и ЦРУ отказалось от некоторых своих акций в этой стране.
Теперь давайте снова мысленно вернемся к концу шестидесятых годов. Соседние с Китаем государства внимательно следили за ходом так называемой «культурной революции», которую развязала тогда группа Мао Цзэ–дуна и которая вызвала в стране серьезнейший политический кризис.
Как показала история, Пекин за последние годы становился особенно агрессивным в периоды обострения внутренних политических кризисов. Именно в эти моменты китайское руководство стремилось ослабить противоречия в своей стране за счет авантюр на международной арене и, в частности, в Юго—Восточной Азии. В политике Пекина, например, отчетливо проявились тенденции навязать свою гегемонию и разобщить национально–освободительное движение народов Индокитая, усилить вмешательство в их внутренние дела. Особую роль Пекин отводит связям с левоэкстремистокими группировками в странах ЮВА. Основной упор китайское руководство делает на подрыв связей патриотических сил стран Индокитая со странами социалистического содружества. В 1978 году Пекин занял открытую гегемонистскую позицию в отношении единого социалистического Вьетнама.
И что примечательно, отмечает газета «Лос—Анджелес тайме», «Пекин и США действуют теперь в ЮВА абсолютно согласованно, желая такого разрешения проблем этого района, которое позволило бы им сохранить свое влияние среди азиатских народов и вместе с тем избежать напряженности в отношении друг с другом».
Об этой «согласованности» свидетельствуют и все последующие события, связанные с Нагалендом и агентом ЦРУ Физо. В Вашингтоне давно поддерживалась идея отделения Нагаленда от Индии и создания «первого христианского государства в ЮВА — Нагаленда». Ему уготовили роль очага перманентного напряжения в отношениях между Индией, Бирмой, Китаем и Пакистаном. Главным лозунгом сепаратистов Физо стал призыв: «Нагаленд для Христа». Отбросив религиозные предрассудки, согласовав операцию с шефами американской разведки, набожный христианин Физо постучался в двери лидеров Китая. Его приняли с распростертыми объятиями, невзирая на то, что баптистская церковь демонстративно потребовала от верующих нага «не иметь ничего общего с партийным Пекином». Но в Пекине знали, что этот окрик был инспирирован ЦРУ для обмана общественного мнения, и были спокойны.
Пекинские раскольники приступили к снабжению мятежников из Нагаленда оружием, финансами, проповедями маоистской идеологии.
А в 1967 году руководитель мятежников и ближайший сторонник Физо, так называемый генеральный секретарь «национального совета нага» Т. Муриваха вместе с первой группой сепаратистов прошел обучение в Китае в школе «партизанской борьбы».
Но, несмотря на все происки Пекина и американских спецслужб, стремящихся иметь в этом районе «очаг перманентного напряжения», правительству Индии удалось заключить мирное соглашение с представителями подпольного движения нага в Шиллонге 11 ноября 1975 года. Правда, судя по последним сообщениям печати, Пекин и американские спецслужбы не могут никак успокоиться. Их не устраивает шиллонгское соглашение.
Осенью 1977 года газета «Стейтсмен» вновь писала о 400 сепаратистах, обученных в Китае и устраивающих провокации на индийско–бирманской границе. Вновь подчеркивалось, что Т. Муриваха сколачивает отряды националистов, вооружает их китайскими автоматами и для начала намеревается забросить на индийскую территорию двух–трех агентов для диверсионной работы и изучения обстановки. Все это проходило на фоне подготовки и в ходе выборов в законодательное собрание самого маленького штата Индии — Нагаленд, который в связи с обострившейся ситуацией с марта 1975 года управлялся непосредственно из Дели.
Реакция, которой дирижировали все из той же штаб–квартиры ЦРУ, прилагала максимум усилий; стремясь провалить эту кампанию призывала саботировать выборы, требовала уничтожения шиллонгского соглашения, по которому сепаратистски настроенные элементы племени нага согласились признать индийскую конституцию и сложить оружие.
Однако черные силы потерпели провал. На выборах убедительную победу одержала партия Объединенный демократический фронт Нагаленда.
Но пребывающий в Лондоне в изгнании агент ЦРУ Физо никак не желает сдаваться. Под диктовку специалистов из Лэнгли он сочиняет послания правительству Индии, грозит новыми «санкциями» и подстрекает сепаратистов из племени нага «усилить боевую деятельность». Характерно, что, как и несколько лет назад, небольшой группе антинародных элементов всячески помогают пекинские лидеры.
Индийский еженедельник «Блитц» пишет, что Пекин за последнее время стал предоставлять националистическим группировкам из племени нага помощь оружием во все более широких масштабах для проведения подрывных действий в северо–восточных районах Индии. Известно также, подчеркивает журнал, что Китай активно финансирует определенную группу лиц, чтобы вызвать беспорядки в индийском штате Сикким. Так называемое «движение за независимость Сиккима», совершенно определенно, по убеждению «Блитц», организовано пекинскими агентами. Конечная цель этих провокаций — оказать нажим на Индию и заставить ее согласиться с концепцией Пекина по пограничной проблеме. Об этом также свидетельствует информация о крупном сосредоточении китайских подразделений вблизи перевала Натхула. Если читатель помнит, то именно в этот район и хотел пробраться американский «геолог» Местлер…
По сообщениям иностранных агентств, газет Индии, Непала, Пакистана, китайские войска сосредоточены во многих других стратегически важных пунктах на китайско–индийской границе, равно как и в различных районах Тибета. Таковы факты.
Интересно, а что же думают китайские лидеры по поводу утери американскими спецслужбами радиоактивной установки в Гималаях, у самой их границы? Пекин ни словом не обмолвился об индийцах, проживающих в долине реки Ганг, который берет начало в тех горах, где была утеряна ядерная установка ЦРУ, и для которых теперь возникла настоящая угроза. А ведь пекинское руководство не устает прикидываться другом развивающихся стран и национально–освободительного движения…
Невольно вспоминается мысль, высказанная индийским журналом «Линк», который считает, что в этом высокогорном районе ЦРУ США действует в контакте не только с сепаратистами, но и с соответствующими китайскими службами.
Тень ЦРУ над Гималаями продолжает витать…
Косметика для Лэнгли
Начнем с цитаты из газеты «Вашингтон пост»: «Сейчас мы столкнулись с очередным ежегодным скандалом в духе комедий плаща и кинжала, касающимся бесконтрольности ЦРУ; такое событие обычно рождает надежды на то, что конгресс наконец–то поставит это управление под эффективный контроль, но эти надежды всегда рушатся».
Действительно, не было такого года, чтобы вокруг грязной деятельности ЦРУ не разыгрывались бы публичные скандалы. Дело в том, что американские тайные операции часто приводят к явным провалам. В связи с этим с момента организации ЦРУ, то есть за три десятилетия «с гаком», в конгресс было внесено свыше 200 законопроектов.
Нет, американские законодатели не покушались, не покушаются и не собираются покушаться на разведывательные службы. Они не только не осуждают, но готовы аплодировать любому действию ЦРУ, будь то заговоры против иностранных правительств, шпионаж, подкупы, похищения людей и кража документов, рас–вространение заведомо ложных сведений или использование в качестве агентов секретных служб дипломатов, журналистов, научных работников, туристов и пр. и пр. ЦРУ журят не за то, что оно делает, а за то, что оно во многих случаях не умеет прятать концы в воду. Директоров ЦРУ меняют не потому, что им не хватает политического цинизма, а за то, что они не умеют им до конца пользоваться. В самом деле, только первый директор ЦРУ, так сказать, «патриарх» ведомства грязных дел Аллен Даллес прочно сидел в своем кресле. А потом пошла чехарда: Хелмс, Маккоун, Колби, Буш и, наконец, Тэрнер, ставший обер–шпионом в звании адмирала.
Так как по приведенному в начале свидетельству «Вашингтон пост» скандалы, связанные с ЦРУ, происходят ежегодно, репутация ни одного из шефов американской разведки не осталась безупречной. Но, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. Возрастали масштабы скандалов. Вьетнам, Уотергейт разрушили не одну политическую карьеру. Их эхо гулко отозвалось и в Лэнгли — штаб–квартире ЦРУ. Пришлось срочно накладывать грим на изрядно помятые физиономии сотрудников американских секретных служб, начиная от самых высших чинов и кончая агентами, действующими под внешне самыми невинными «крышами». Но что пущенная в ход косметика для ЦРУ ничего не меняет в существе дела и что федеральная администрация и конгресс США хотят навести только косметический глянец на остающиеся столь же грязными, как и до сих пор, методы и приемы шпионского ведомства американского империализма, — это неопровержимо доказывают обстоятельства, сопутствующие одному из последних по времени скандалу, разразившемуся в вашингтонских коридорах власти.
На сей раз стали известны (наверное, не полностью, а частично) тесные связи ЦРУ с органами массовой информации.
Какие органы массовой информации конкретно? На этот вопрос очень трудно ответить, так как, по существу, вся система массовой информации Соединенных Штатов, многие буржуазные органы печати, радио и телевидения за их рубежами или принадлежат ЦРУ, или выполняют его поручения, кто постоянно, а кто и спорадически, печатают составленные по инструкциям, поступившим из. Лэнгли, а то и сочиненные там опусы, направленные, по весьма мягкому выражению «Нью-Йорк тайме», к тому, «чтобы влиять на общественное мнение других стран, побуждая его к поддержке американской политики…».
Кстати, «Нью-Йорк таймс» претендует на роль объективного свидетеля и даже разоблачителя связей ЦРУ с американской печатью. Но нет! Этой газете такая роль не пристала, так как ее страницы также предоставлялись в течение многих лет для материалов Центрального разведывательного управления. Об этом поведал не кто иной, как бывший директор ЦРУ Колби. Кроме «Нью-Йорк тайме», он назвал «Геральд трибюн», журнал «Тайм», агентства ЮПИ и Ассошиэйтед Пресс.
Но и это только часть «айсберга». Ведь в различные времена ЦРУ непосредственно владело более чем 50 газетами, информационными службами, радиостанциями, периодическими изданиями. Значительная часть акций одной из крупнейших американских телевизионных компаний, «Нэшнл бродкастинг», принадлежит американской разведке. Около десяти американских издательств выпустили по крайней мере 200 книг, написанных либо по заданию, либо сотрудниками ЦРУ.
Не так давно стало известно, что ЦРУ содержит сотни журналистов в… 53 странах мира!
Здесь уместно рассказать, как появлялись на свет эти «сочинения». В одних случаях они составлялись в соответствующем отделе, расположенном в Лэнгли, и распространялись через органы массовой информации, принадлежащие непосредственно ЦРУ, бесплатно рассылались в различные зарубежные страны. Следующий прием: «подсказка» журналистам тем, снабжение их соответствующе подобранными сведениями, включая заведомую дезинформацию и фальшивки. Наконец, бывало и так. В вашингтонских резиденциях ЦРУ и военной разведки США — РУМО составлялись корреспонденции, они пересылались по закрытым каналам в страны пребывания американским корреспондентам, а затем уже поступали в редакции как репортажи якобы с места событий.
Ныне в Вашингтоне уже не отрицают, что ряд американских журналистов, находящихся за границей, работал в качестве агентов ЦРУ. И — это кроме тайно состоящих на службе американской разведки корреспондентов и обозревателей буржуазной печати, радио и телевидения других стран. Интересно, как после этого разоблачения чувствуют себя те американские корреспонденты, работающие в других странах, которые отрицали «с благородным негодованием» свою причастность к разведке, хотя эта причастность была доказана неопровержимо.
У Центрального разведывательного управления, как сообщили его бывшие сотрудники и некоторые американские органы печати, существовала одна проблема, которая для людей с нормальным мышлением может показаться по меньшей мере странной. Но эта проблема существовала, и была разработана довольно сложная система ее решения. Дело в том, что в ряде случаев американские секретные службы проводили пропагандистские кампании, от первого до последнего слова лживые, но при этом рассчитанные исключительно на другие страны. Между тем подобные материалы проникали и в американские органы массовой информации, фигурировали на внутреннем пропагандистском рынке, а это не всегда было желательно. Более того, оказывались дезинформированными даже официальные американские органы.
Чтобы избежать этого, как явствует из опубликованных сообщений бывших сотрудников Центрального разведывательного управления, в нем существует так называемая «система раннего оповещения». Она включается, когда нужно поставить в известность вашингтонские ведомства, видных должностных лиц, дипломатов, чтобы они «не принимали к сведению те или иные информационные сообщения, распространенные управлением за границей». Ну, а то, что вводится в заблуждение широкая американская общественность, — это никого не беспокоит.
Как писала «Нью-Йорк тайме», «нет никакого аппарата для предупреждения газет, журналов и радиостанций в Соединенных Штатах о том, какие сообщения из–за рубежа, поступающие на телетайпы, искажают факты, а какие представляют собой откровенную фальшивку. Просто не существует никакого практического способа предупредить американцев о том, что отдельные сообщения, которые они просма–трмвают за утренним кофе, были написаны не иностранным корреспондентом, а сотрудником ЦРУ где–то в укромном уголке какого–нибудь американского посольства.
Очередное расследование деятельности ЦРУ, предпринятое по поводу очередного скандала, в данном случае после разоблачения связей американской разведки с органами массовой информации, подошло к концу. Расследования в конгрессе, как и участие в нем вашингтонской администрации, были весьма дозированными. И на этот раз было сделано все необходимое, чтобы не дать скандалу выйти из–под контроля. Что касается американской печати, то она со всей тщательностью соблюдала «правила игры», публиковались, да и то выборочно, факты, касающиеся прошлого. Это, мол, дела давно минувших дней. Что же касается наших дней, а тем более будущего, то и в печати и в конгрессе клятвенно заверяли, что «с черной практикой» покончено, что дальше все будет о'кэй. Послушать некоторых ораторов в Капитолии, поверить американским газетам — так грязные пятна, то и дело обнаруживающиеся на физиономиях американских секретных служб, попали туда случайно. Так сказать, по недосмотру. А вообще–то американские разведывательные органы — образец высокой морали, хороших манер и респектабельности. Как и после прежних скандалов, утверждается, что больше они не повторятся. Особенно стараются заставить поверить в это ныне, когда представители вашингтонской администрации изображают себя поборниками законности, пекущимися о «защите прав человека», преданности демократическим идеалам.
Оставляя в данном случае в стороне лицемерные разглагольствования о правах человека в стране, где эти права попираются ежедневно и ежечасно, коснемся лишь одной группы вопросов.
Первый из них — о соотношении прошлого, настоящего и будущего. Есть ли какие–либо основания предполагать, что теперь ЦРУ не использует в своих интересах средства массовой информации, что среди его агентов больше нет и не будет журналистов? На этот вопрос нынешний руководитель ЦРУ Тэрнер старался ответить как можно уклончивее, но отказался дать подобные заверения. Еще «эластичнее» сформу–лирован вопрос о дальнейших отношениях между ЦРУ и органами массовой информации в меморандуме «о новых правилах, касающихся отношений Центрального разведывательного управления с американскими органами массовой информации». Меморандум этот, появившийся в ответ на расследование в конгрессе, обещает лишь заручаться при установлении таких связей «конкретным определенным одобрением высшего руководства соответствующей организации». ЦРУ отнюдь не намерено отказываться от «услуг» и отдельных журналистов. Оно обещает лишь, что эти услуги будут добровольными и неоплачиваемыми. Блажен, кто верует! Судя по всему, таких блаженных в США немного. Во всяком случае, адмирал Тэрнер к ним не принадлежит.
Вопрос второй близко примыкает к изложенному выше и относится к американской буржуазной печати в целом. «Претензии американской печати на правдивость, объективность и независимость абсолютно беспочвенны». Это цитата не из советского источника. Такое мнение высказали в связи с вынужденным участием той же «Нью-Йорк таймс» в разоблачении связей ЦРУ со средствами массовой информации три известных в США деятеля в этой области — президент общества газетных редакторов Паттерсон и два редактора крупных провинциальных газет Крэнберг и Киркпатрик.
И в заключение о том, как представляют себе в Вашингтоне деятельность секретных служб американского империализма в дальнейшем. 23 января 1978 года Белый дом объявил о реорганизации разведывательной службы Соединенных Штатов. Нет, отнюдь не с целью «очищения» ее методов, ограничения ее функций и влияния. Особо следует отметить, что реорганизация предусматривает расширение полномочий руководителя самого грязного американского шпионского ведомства — ЦРУ. Он теперь становится координатором деятельности всех американских тайных служб. Адмирал Тэрнер поспешил заявить: «Как у директора центральной разведки, у меня будет больше полномочий, чем этот пост (директора ЦРУ) давал прежде».
Тэрнер продолжает: «Мы должны вступить в новый век разведки».
Это означает только одно: цепь преступлений американской разведки пополнится новыми звеньями.
Все те, кому дорог мир, ответят на зловещие замыслы американских супершпионов и их агентуры, в каком бы обличье они ни выступали, какими бы «крышами» ни прикрывались, повышением бдительности.
Шпионы и бизнес
— У нас их называют шпионами без оружия. И тем не менее их нужно причислить к своре самых нечистоплотных разведчиков — диверсантов, — говорил одному из авторов этой книги прогрессивный американский журналист Элсберг в Нью—Йорке.
Кто же эти люди? Прежде всего следует заметить, что они порождение безудержной конкуренции западных фирм и компаний. Это люди, занимающиеся так называемым промышленным шпионажем.
Если с помощью империалистической пропаганды осуществляются в наше время замаскированное «идеологическое насилие и диверсии», подрыв международного правопорядка, то с помощью промышленного шпионажа конкурирующие фирмы стараются, образно говоря, перегрызть друг другу глотки, загнать соперника в угол, затянуть на его шее петлю. Это с одной стороны. С другой — спецслужбы США и других капиталистических стран используют дельцов, набивших руку на промышленном и военно–промышленном шпионаже против Советского Союза и других социалистических государств.
Журналист Элсберг показал как–то любопытную вырезку из журнала «Кемикл инджиниринг», издающегося в США. Она, по существу, представляла собой подробную инструкцию начинающим шпионам. Вот, например, о чем там шла речь. «Человек, посвятивший себя этому бизнесу, должен иметь в виду, что нас интересуют биржевые документы, выставочные экспонаты фирм, буклеты конкурирующих между собой компаний: стенографические отчеты научно–технических конференций; различного рода лицензии на то или иное изобретение». Далее авторы инструкции касались методов, к которым должен прибегать шпион для по–лучения информации: «Втираться в доверие к нужным специалистам; устраивать на работу служащих из конкурирующей фирмы для получения необходимых сведений; идти на прямой подкуп специалиста из конкурирующей компании; подслушивать разговоры между сотрудниками конкурирующей фирмы (включая телефонные); стараться перехватить письма или телеграфные сообщения».
Итак, можно считать, что будущий шпион получил первое представление о своем «бизнесе», затем прослушал (в этом не приходится сомневаться) соответствующий более глубокий курс лекций в своей фирме и выполнил, к примеру, вот такое задание.
Шпиона звали Юджин Мэйфилд. Официально он числился служащим компании «Проктер энд Гэмбл». Мэйфилд длительное время занимался изучением секретов выпуска новой зубной пасты «Крест», которая стала завоевывать рынок. Другая, уже широко известная старая фирма «Колгейт» почувствовала угрозу потерять значительную часть прибылей. Мэйфилд оказался человеком «покладистым». За 20 000 долларов он дал согласие фирме «Колгейт» выложить на стол секрет производства новой пасты, который оценивался в один миллион долларов. Вечером в туалете международного аэропорта Нью-Йорк встретились двое мужчин. Точнее, они даже не видели друг друга в глаза, стоя за перегородкой, разделяющей кабины. Они были одинакового роста, схожего телосложения (все эти детали были заранее оговорены). Им предстояло лишь… обменяться брюками. В кармане одних брюк лежала означенная сумма долларов, а в кармане других — технологические выкладки производства новой зубной пасты… Но афера в данном случае потерпела провал. За Мэйфилдом давно уже следили, и он был схвачен за руку.
А вот другой случай. Один крупный американский промышленник получил в подарок в день своего рождения «от верных сослуживцев» чучело крокодила. Дети, жена — все были в восторге. «Ты посмотри, дорогой, — ворковала жена, — какие у него глаза, горят, точно живые». Глаза действительно оказались «живыми». В них находилась миниатюрная телекамера, которая фиксировала и передавала на специальный пост, вынесенный за пределы квартиры, все, что находилось по отношению, к крокодильим глазам под углом до 180 градусов. В гостиной незадачливого промышленника бывало много людей, с которыми он вел доверительные разговоры, демонстрировал некоторые чертежи, схемы изобретений. Что ж, после этого ему пришлось в полном смысле проливать крокодиловы слезы. Но было уже поздно.
Стоит заметить, что получить «на пост» сигнал со схемой или часть чертежа изобретения — это еще далеко не все. Конкуренты данного промышленника должны были иметь специальный центр для обработки разрозненных, обрывочных данных. И они его имели в виде «электронного мозга» — ЭВМ.
Данные, заимствованные «из глаз» крокодила, поступают на эту чудо–машину, их «разбавляют» другой информацией, добытой из прочих источников о фирме означенного промышленника. И в конечном итоге конкурент получает именно ту, нужную справку о характере производства данной фирмы.
Сейчас тысячи специалистов–аналитиков империалистических государств, добывая шпионскую информацию, пристально изучают ее в своих кабинетах. Американский журнал «Форчун» пишет, что из 500 крупных компаний США 400 являются постоянными клиентами знаменитого агентства «Пинкертон». Ему помогают организация сыщика У. Камминга, который провел не менее 30 000 шпионских операций для самых крупных юридических контор США, а также целая отрасль промышленности по производству и продаже электронных и других приборов, находящихся на вооружении шпионов. Как свидетельствует в своей книге «Промышленный шпионаж» бывший французский военный разведчик Жак Бержье, оборот владельца компании «Континентл телефон энд сэпплай» Бен Джаниля составляет полтора миллиона долларов в год. Почему? Да потому, что эта компания как раз и производит электронные приборы, которыми пользуются шпионы. Подсчитано, например, что на промышленный шпионаж в США тратится ежегодно более одного миллиарда долларов (приблизительно одна двадцатая часть расходов на научно–исследовательскую работу).
В Италии в миланском издательстве «Ростро» сравнительно недавно вышла любопытная книга под наз–ванием «Электронный шпионаж». У книги еще более любопытный подзаголовок: «Практический монтаж аппаратуры». Одним словом, настоящий учебник для шпионов. В книге действительно целое собрание различных приспособлений, схем, чертежей, конструкций и их описаний.
Здесь же рассказывается о различных приемах подслушивания телефонных разговоров и т. д. и т. п. А в заключение книги рекламируется другой учебник, в котором речь идет о том, каким образом можно обезвредить электронный шпионаж, нарушить работу приборов, Итальянская общественность с возмущением отнеслась к пособиям по шпионажу. Пресса отмечала, что эта специализированная электроника, достойная осуждения не только в юридическом, но и в моральном плане, с некоторых пор вышла за пределы ультраспециализированной промышленности. Из полуподвальной лаборатории поставщика информации для осведомителей, частных полицейских, шпионов, она перекочевала на стол радиотехника… Этот новый или по крайней мере неожиданный аспект типичных приспособлений для шпионажа, будь то политического, промышленного или «частного», лишний раз разоблачает хваленую буржуазную демократию, является прямым нарушением прав человека, наносит удар по Хельсинкским соглашениям.
Промышленный шпионаж имеет давнюю историю. И если на первых порах в этом грязном бизнесе буржуазного мира подвизались доморощенные шпионы, то теперь дело поставлено там на широкую ногу. Считается даже, что шпионская деятельность в области промышленности — одна из самых прибыльных, хотя и сопряжена с немалым риском. Надо, правда, сказать, что этот риск не везде одинаков. Так, в Англии промышленный шпионаж не квалифицируется как преступление. О нем нет даже упоминания в уголовных кодексах. Полицейским предписывается выступать на охрану «промышленных тайн» и арестовывать похитителей технических секретов только тогда, когда эта акция может привести к человеческим жертвам. И даже в этом случае, когда шпион попадается с поличным, его судят как за обычную мелкую кражу. Так, кстати, было с известным шпионом Дауни, который похитил у одной химической фирмы архисекретные документы огромной стоимости. Лондонский суд определил это крупнейшее хищение как… мелкое жульничество. Основание? Пожалуйста! Стоимость самой канцелярской бумаги, похищенной Дауни, была оценена всего лишь… в несколько фунтов стерлингов. Судья умудрился не принять в расчет главное — на какую поистине неслыханную сумму несла на себе эта бумага информацию о производстве нового препарата.
Нам неизвестно, где и когда учился обер–шпиок Дауни. Зато доподлинно известно, что тысячи ему подобных оканчивают специальные школы промышленного шпионажа, имеют дипломы, удостоверяющие их специализацию, которые хранят в тайниках. Считают, что в этом отношении особенно хорошо поставлено дело в Швейцарии, США и Японии. Кстати, о специализации. В документах по расследованию промышленного шпионажа, проведенному одной из комиссий американского сената, перечисляются некоторые из наиболее невероятных приспособлений, которыми пользуются эти пираты. Передатчик, который помещен в маслину, брошенную в коктейль с миниатюрной металлической вилочкой, которая воткнута в нее и служит антенной, говорящие шариковые ручки, шляпы–радиопередатчики, звукозаписывающие зажигалки, футляры от очков, которые «забывают» в зале заседания и которые начинают работать, когда слышат голос. В докладе сенатской комиссии даются Даже некоторые практические советы возможным жертвам: не доверяйте портному, который может зашить в подкладку пиджака радиопередатчик, способный передавать все, что говорится в вашем кабинете в интимной обстановке: удостоверьтесь в том, что в корзине с цветами, посланной в знак уважения вашей супруге или вашей секретарше, нет телекамер или передатчиков и т. д.
Но комиссия комиссией, а промышленные шпионы продолжают свой бизнес, совершенствуют мастерство, прибегают к еще большим ухищрениям. В тех же Соединенных Штатах, где трудилась вышеупомянутая сенатская комиссия, произошел такой случай. Один из владельцев крупнейшей автомобильной фирмы «Дженерал моторс» как–то обследовал технический центр, где сотрудники демонстрировали некоторые новинки техники под открытым небом. Внезапно раздался грохот мотора, и над центром повис вертолет, снабженный фотоаппаратурой с мощными телеобъективами. Рабочие бросились закрывать новые образцы техники чехлами. Но было уже поздно. Неизвестный конкурент с отснятой фотопленкой был таков…
А теперь перенесемся в Японию. Во время одного делового ужина в токийском ресторане «Ханьан» был подан традиционный рис.Участники встречи представляли одну и ту же фирму. Разговоры велись непринужденно, так как стол, за которым собрались мужчины, был предварительно и тщательно обследован специалистами по контршпионажу. И тем не менее два важных документа, от которых зависели дела фирмы в будущем, через несколько дней стали достоянием другой фирмы, выпускающей аналогичную продукцию. Не будем утомлять читателя подробностями работы контршпионов, которая тянулась целый год. Скажем лишь, что им удалось выяснить, где в тот вечер был запрятан микропередатчик: он в виде рисового зернышка был помещен в порцию риса и за трапезой, естественно, проглочен одним из гостей… Между прочим, таким же образом микропередатчик японского производства может быть преподнесен человеку, у которого вдруг заболела голова, в виде обычной таблетки аспирина, а потом вещать… из желудка.
Выше отмечалось, что Япония — одна из ведущих стран в области подготовки специалистов по промышленному шпионажу. Вспоминается, как однажды на встрече со студентами Токийского университета речь зашла об уникальном изобретении профессора Исиро Като (тогда профессор вместе со своими учениками завершал испытания новой модели робота). Названный «Вабот‑1», этот робот мог видеть, слышать, поднимать и переносить вещи и даже разговаривать. «Вабот‑1», которого специалисты считают пока одной из самых совершенных в мировой практике моделей роботов, натолкнул на мысль поближе познакомиться с данной отраслью промышленности Японии. Знакомые японцы посоветовали съездить на заводы крупнейшей электротехнической компании «Тосиба».
В городе Футю в просторной приемной административного корпуса нас встретил инженер конструкторского отдела господин Наката. Он был любезен, вежлив, подчеркнуто услужлив. Правда, после почти часовой беседы можно было лишь уяснить, что компания выпускает роботы различной конструкции «как для своих целей, так и на продажу». И это все.
Затем инженер пригласил в демонстрационный зал, предварительно попросив оставить фотоаппараты в приемной. «Мы их сохраним в сейфе, не волнуйтесь, с ними ничего не случится!» Познакомившись на почтительном расстоянии с работой чудо–машин, мы ровно через пять минут вышли на заводской двор. Мы не удержались и спросили: «Господин Наката, мы не специалисты в этой области промышленности, но для журналиста полученной информации определенно мало. Она не позволит написать даже самую элементарную, самую популярную статью. Может быть, вы объясните, почему вы уходите даже от столь элементарного вопроса: можно ли создать универсальный робот, похожий на пылесос с разными щетками, и делается ли что–нибудь в этом направлении в Японии?»
Японец задумался на долю секунды и быстро заговорил: «Пылесос… Вы напомнили мне… Когда в 1973 Году в Японии разразился энергетический кризис, наши конструкторские бюро первыми занялись в обстановке строжайшей тайны разработкой моделей электроприборов с пониженным потреблением электроэнергии. Но инженеры не успели еще завершить схему модели первого «экономичного» пылесоса, как на одной из аналогичных фирм специалисты уже занимались тем же самым… Мы понесли убытки… Кто–то выведал наши замыслы, и все было кончено… Украли не модель, а самую идею… Вам, надеюсь, теперь все понятно? Если я скажу хоть полслова лишнего — мне будет конец».
Японская фемида сквозь пальцы взирает на деятельность и тех, кто нанимает на службу специалистов по экономическому шпионажу. Законы не предусматривают карательных мер против их деятельности, считая это «частным, внутренним делом» самих компаний. Ну, а если шпион будет схвачен за руку полицейским и доставлен в участок (в случае нелегального проникновения со взломом в лабораторию или цех), все отдается на откуп хозяину фирмы: он сам решает, казнить Или помиловать пойманного шпиона.
В мире капитала все решают деньги. Подтверждением тому могут еще раз служить и эти заметки о промышленном шпионаже наших дней в некоторых западных странах.