1
Так нужен доктор за кулисами или нет? В архивах МХАТа значится, что одним из первых в новый театр Владимир Немирович-Данченко пригласил врача по имени Румянцев Николай Александрович. Было ему 28 лет, и, что интересно, выступал он в театре в двух ролях – собственно доктора и еще актера. Оклад ему положили по тем временам неплохой – 600 рублей. Судя по всему, этот доктор-артист после революции эмигрировал, так как скончался в Нью-Йорке в 1948 году. Отцы-основатели Художественного, приглашая в театр медика, знали, что делали, – актеру доктор не менее важен, чем режиссер.
– Только тогда, когда я попал в театр, я понял, чем артисты отличаются от людей всех остальных профессий, – признается штатный врач МХАТа с 10-летним театральным стажем Сергей Тумкин. – От всех остальных людей что требуется на работе? Держать себя в руках. Сдерживать эмоции. А актеры тренируют свои эмоции и возбуждают нервную систему каждый божий день.
Не говоря уже о том, что выходят они на сцену, в отличие от других людей, в любом состоянии.
– Так, как в тот день, Володя не играл эту роль никогда – ни до, ни после. Это уже было состояние не «вдоль обрыва, по-над пропастью», – а по тонкому лучу через пропасть. Он был бледен, как полотно. В интервалах между своими сценами прибегал в мою гримерную, ближайшую к кулисам, и его рвало в раковину сгустками крови. Марина, плача, руками выгребала это.
Так вспоминает Алла Демидова своего партнера Владимира Высоцкого на одном из спектаклей «Гамлет». Одном из последних в его жизни.
Воспринимая театр как зрелище или приобщение к прекрасному, мало кто задумывается, что театр – это такое место, где на самом деле человеческая жизнь находится в некоем критическом состоянии. Причем и на сцене, и в зале. Вот, скажем, если артистка в роли Бабы-Яги или прочей нечисти будет убедительна, ждите, что детишки могут описаться. Администраторы знают, что именно после детских спектаклей часто приходится менять обивку кресел. Но моченедержание или испуг под воздействием искусства – это еще весьма невинно по сравнению с тем, что случается со взрослым зрителем. Например, эпилептический припадок в пятом ряду или на балконе как раз в самый критический, эмоционально сильный момент спектакля. Что делать? Куда бежать? «Доктора! Доктора!»
2
Сегодня держать доктора в штате позволяют себе немногие – МХАТ, Малый и Большой театры, Музыкальный имени Станиславского. В других труппах эта должность упразднена, но необходимость в ней совсем не отпала. Тогда бескорыстными докторами для актеров и публики становятся друзья театра – врачи по профессии. Долгое время таким другом был Григорий Горин – бывший врач «Скорой помощи», ставший знаменитым драматургом. За два месяца до собственной смерти он с печальными глазами рассказывал мне:
– В моей театральной практике были и инфаркты, и инсульты. Вот у Андрюши Миронова… Да все помнят, как он на спектакле сказал: «Шура, голова…» – и начал падать Ширвиндту на руки.
Но задолго до той трагической истории в Риге веселый и талантливый Андрей Миронов играл в Театре сатиры спектакль «Проделки Скапена». Он так разогнался, что пролетел через всю сцену и рухнул в оркестр. Причем попал ногой в большой барабан и пробил его. За кулисами замерли и приготовились звонить в «скорую». Однако музыканты подняли темпераментного артиста на сцену целым и невредимым, правда, в абсолютно драных чулках. Миронова встретили громом аплодисментов. Счастливый и слегка помятый, он не знал, что в 1987-м в Риге сыграет свой последний в жизни спектакль – «Женитьбу Фигаро».
– Говорят, что тогда набежавшие из зала врачи, оказавшиеся в публике, засовывали Миронову в рот валидол и нитроглицерин, чем только сильно ему навредили. Правда ли это?
– Нет, это уже не играло никакой роли.
Это было летом 1987-го, а в апреле 2000 года доктор Горин случайно пришел в Ленком и застал такую картину – все в панике, куда-то бегут. Горин бросился за всеми и увидел сначала белого как полотно Марка Захарова, прислонившегося к стенке. А потом уже – совсем белого и в горизонтальном положении Армена Джигарханяна.
– Это был типичный инфаркт, – рассказывал через несколько часов Григорий Горин. – Слабость, лоб холодный. Я начал звонить в «скорую», описал картину, и мне сказали, что его надо везти в кардиологию.
К счастью – если это слово здесь вообще уместно, – у Джигарханяна таким образом проявился диабет. Но его приступ чуть не стоил жизни Марку Захарову, у которого у самого нездоровое сердце. А больше всего Марк Анатольевич опасался, что навредил своему артисту сердечной таблеткой, которую автоматически засунул тому в рот.
3
Интересно, что опытный врач может поставить диагноз прямо из зрительного зала. Доктор Юлий Крелин – опытнейший театрал, имеющий массу друзей в актерской среде, еще ребенком был с отцом на спектакле «Пигмалион» в Малом театре. Элизу Дулитл играла знаменитая Зеркалова. Во время действия она оступилась и упала. Доктор шепнул сыну: «У нее перелом». Через некоторое время, когда врач оказался за кулисами, его диагноз подтвердился. Медики такие случаи называют между собой «диагноз через штаны».
Как и было сказано выше, актеры выходят на сцену в любом состоянии – с температурой, с воспалением легких, растяжением мышц и радикулитом. Как подвиг за кулисами это не рассматривается и давно негласно входит в кодекс чести профессии. Почему? – спросите вы, и вам вряд ли кто ответит. Скорее постараются объяснить необъяснимый психологический эффект влияния сцены на состояние физического тела – падает высоченная температура, проходит кашель, не болит перелом.
Алла Демидова:
– Больная, с температурой тридцать девять «выживаешь» целый тяжкий спектакль и не замечаешь болезни. Какой-то внутренний механизм переключает все силы на новую задачу. Однажды с сильнейшим радикулитом я проиграла весь спектакль. А пришла домой – и целую неделю не могла подняться с постели. «Фронтовые условия».
В Польше «Таганка» играла «Гамлета». Высоцкий, как вспоминают артисты, в те последние гастроли постоянно за сценой глотал лекарства. Публика не знала, что за кулисами дежурил врач «скорой». Да это ей и не надо знать.
4
Зачем ей, публике, было знать, в каком состоянии свой последний спектакль играла Алла Балтер? После больницы она вышла в спектакле «Чума на оба ваши дома». Все радовались – наконец-то красавица Аллочка смогла играть после операции. Тем более что возвращение в строй совпало с 60-летием ее мужа – Эммануила Виторгана. Она отыграла несколько спектаклей, и вот на одном из них…
– Вчера подвернула ногу. Что-то болит, – пожаловалась актриса коллегам. И не напрасно. Как назло, чем меньше времени оставалось до начала спектакля, тем сильнее становилась боль. Вызывать из дома Светлану Немоляеву, в очередь с Балтер игравшую роль синьоры Капулетти, было уже поздно, и тогда режиссер поменяла мизансцену – она отменила танец и срочно приставила к актрисе в поддержку двух актеров в виде слуг. Начали спектакль. Превозмогая боль и поддерживаемая двумя крепкими парнями, Балтер едва дотянула до антракта.
– Все, больше не могу, – сказала она и заплакала. Вызвали «скорую». Врач осмотрел ее и сказал: «Это не колено. Это позвоночник». Сделал блокаду. Второй акт шел на преодолении. Аллу буквально под руки таскали по сцене, а в кулисах стоял артист Ильин – синьор Капулетти, готовый в любой момент выскочить и подхватить «супругу».
– Благо все это было оправдано ходом спектакля – Капулетти в горе от потери дочери, – вспоминает сейчас он.
Вот, может быть, именно в этой фразе кроется разгадка актерской профессии. В момент страшной боли или горя за кулисами никто не думает о себе, а только о мотивации: чтобы поверил зритель.
Когда закрылся занавес, Алла Балтер сказала:
– Наверное, это мой последний спектакль.
«Чума на оба ваши дома» действительно стал последним спектаклем. Алла Балтер попала в онкологический центр на Каширку. Там ей сделали третью операцию, ноги у нее отказывали, и она провела последние дни в реабилитационном центре под Москвой. Очевидцы рассказывают, что держалась она потрясающе. Держался и Эммануил Виторган, на глазах которого Алла угасала. Она умерла в июне. Когда нужно было ехать на кладбище, друзья спросили Виторгана: «Эмма, ты поедешь с нами?» – «Нет, я с Аллочкой», – как-то просто и буднично ответил он.
Хотим мы того или нет, но что-то есть мистическое в этой истории. Это можно считать театральными выдумками, но судите сами.
Григорий Горин умер в тот день, когда в Театре имени Маяковского, где служила Алла Балтер, играли его пьесу «Кин IV».
Последним спектаклем Аллы Балтер стала горинская «Чума на оба ваши дома».
И ее могила стала первой рядом с его. Их разделяет теперь только дерево…
5
Грустная это тема? Трагическая!.. Но на то он и театр, чтобы – и слезы, и смех, и любовь – все перепуталось. Медицинская тема на сцене для самих артистов, бывает, сопровождается хохотом.
В Большом драматическом театре в Санкт-Петербурге шел спектакль «Шестой этаж». В нем Кирилл Лавров, артист с мужественной внешностью, на редкость совпадающей с его мужественной сутью, согласно тексту автора, выходил к партнерше с кошечкой на руках со словами: «Вот ваша Франсуаза».
Кирилл Лавров:
– Однажды перед спектаклем, вся в мыле, подбегает ко мне наша реквизиторша: «Слушай, кошечка, которая у нас всегда играла, сбежала. Мы тут кота отловили. Ты не пугайся, он диковатый, и мы ему изоляционной лентой когти закрутили. Так что держи крепче». Ну, я схватил его. Прижал к себе, выхожу: «Вот ваша Франсуаза». – Отдираю эту сволочь от себя, а он вцепился в меня, буквально вгрызся зубами в руку. Я с трудом оторвал его и отшвырнул. Кровь хлещет, а народ в зале хохочет – лапы у котяры были в изоленте, и он, как конь, пошел скакать по сцене в каком-то диком танце.
Эта история только подтверждает истину, что не родился такой народный артист, который переиграл бы на сцене кошку.
6
Теоретически мы выяснили, чем отличаются больные актеры от больных простых смертных – они работают в любом состоянии. Эти циники, сукины дети – как они себя называют, даже готовы себя искалечить, лишь бы добиться правды жизни на сцене. Александр Ширвиндт, всему в театре знающий цену, однажды на гастролях чуть не лишился пальца. Почему? Да потому, что он боялся выйти на сцену в собственном обручальном кольце в образе графа Альмавивы из «Женитьбы Фигаро». Его аргумент – у графа такого тонкого кольца не было – смешил и бесил всех. Но Ширвиндт стоял на своем и всячески пытался с уже распухшего, побагровевшего пальца с помощью мыла стянуть драгметалл.
– Шура, ну кто это из зала увидит?
– Невозможно, – отвечал тот упрямо.
– Так чем отличаются актеры-пациенты от обычных пациентов? – поинтересовалась я у специалистов. По мнению доктора Тумкина, актеры эмоциональны даже в своем недуге.
– Как-то играли «Татуированную розу». Перед спектаклем прибегает ко мне артист Борис Коростылев. Возбужден: у него ячмень на глазу. Конечно, можно загримировать, но нарыв мешает ему войти в образ. Страшно нервничает. Я позвонил знакомому окулисту, и тот посоветовал Коростылеву взять больничный. Какой больничный, если зал уже сидит. Тогда я дал ему пустырника, антибиотик и вырвал несколько ресничек в расчете на то, что откроется проток. И действительно, боль улеглась, и спектакль прошел на «ура».
Эта история доказывает, что доктор за кулисами – это прежде всего психотерапевт. У мхатовского доктора к каждому артисту был свой подход. Он знал, например, что Станиславу Любшину, у которого перед спектаклем всегда падает давление, надо обязательно дать кофеина. А с актрисой, у которой ни один спектакль не обходится без истерики, надо просто поговорить.
У его предшественника, знаменитого на всю Москву доктора Ивлева (в прошлом фармацевта), был свой подход к артистам: он им давал пилюли собственного изготовления.
– Да это была просто лошадиная доза кофеина, – говорят старики МХАТа.
Да, лошадиная, но зато какой психологический эффект – артист притихал, как мышь.
– Актеры болеют очень дисциплинированно, – добавил доктор Крелин. – Вот Михаила Козакова возьмите. В лечении он был такой же работяга, как и на сцене и на экране. Он попал в аварию, лежал в больнице, где с ходу нам заявил: «Я должен скорее подняться, мне нужно выступать». Он как сумасшедший занимался лечебной гимнастикой, массажем. И довольно быстро восстановился, добился такой же походки и пластики.
7
Михаил Козаков не разочаровал врачей и в последние годы жизни. Скорее он разочаровался в отечественных эскулапах. Все началось весной 2000 года в Торонто, где артист был на гастролях. После возвращения рассказывал:
– Я не очень-то хорошо вижу, а в темноте кулис – тем более. Стою, готовлюсь к выходу на сцену, делаю пару шагов в сторону и… лечу в люк. Когда приземлился, выматерился, но понял – руки-ноги целы, голова тоже, и страшная боль в плече. Меня вытащили. Перепуганный продюсер спросила: «Можете играть?» А что мне делать – зал полный, билеты проданы.
Плечевая эпопея затянулась на полгода: Козаков мучился, но играл. Позже он признался, что если бы его театр был государственный, а не частный, он бы мог себе позволить валяться в больнице и кушать апельсины, как член профсоюза. А так… Артист честно пытался лечиться в Институте травматологии, прибегал к помощи китайской медицины, но ничего не помогало. В июле он отправился с Театром имени Моссовета на гастроли в Израиль, где ему стало совсем плохо.
– Я даже не хотел ехать – так было фигово. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. После последнего спектакля, когда даже уже обезболивающие не помогали, я угодил в больницу. И там после всех обследований мне поставили точный диагноз – разрыв связок плеча, а вовсе не перелом, как твердили доктора в Москве, делавшие мне все те же самые обследования. Я практически чуть не стал одноруким артистом. А кому они нужны – однорукие?
Верная постановка вопроса. Врач не имеет права на ошибку не только применительно к артисту. Но в случае с артистами, когда решение приходится принимать в считаные секунды, чтобы вовремя начать или не прерывать спектакль, роль врача в закулисном спектакле становится самой главной. Роковую ошибку допустили врачи «Скорой помощи» Санкт-Петербурга, когда Театр имени Моссовета играл на гастролях «Милого друга».
Середина первого акта. На лестнице г-н Дюруа – Александр Домогаров – должен объясняться в любви партнерше. Та приготовилась к мизансцене, ждет, а Германна, то есть Жоржа, все нет. Время идет. Режиссер из ложи несется за кулисы и видит такую картину: Домогаров, бледный, как полотно, сидит с закрытыми глазами на стуле в отключке. «Сашка, с сердцем плохо?» – кричит режиссер и трясет артиста за плечи. А тот только мычит – сознание потерял. Что делать? Житинкин бежит к заднику, поднимается по декорации и вместо героя возникает на лестнице. Поднимает руки над головой, давая отмашку перекрыть звук. «Кто-то помер», – решил зритель.
– Господа, одному из артистов (режиссер сознательно не называет фамилию) стало плохо. Мы ждем врача, и спектакль продолжится через сорок минут. А вы пока погуляйте в фойе, пройдите в буфет.
Зал загудел в раздражении и захлопал креслами. Никто, однако, с представления не ушел.
На самом деле этой неожиданности могло не быть, если бы не ошибка врачей. Перед спектаклем Домогаров пожаловался на боль в колене, которое он разбил на съемках. Приехала «скорая», но заявила, что «блокады» у них нет, ее нужно доставать у спортсменов. И пока работники театра по знакомым доставали «блокаду», «скорая» вкатила Домогарову анальгин. Казалось бы, невинное лекарство, но доза оказалась лошадиной – пять кубиков. В результате передозировки Домогаров, что называется, поплыл на сцене – давление упало настолько, что он начал терять сознание, говорил и двигался, как в рапиде. Только успел шепнуть партнерше Нелли Пшенной: «Держи меня, Неля». И та буквально на себе уволокла его за кулисы, где его в бессознательном состоянии и обнаружил режиссер Житинкин.
В тот вечер актер так и не смог выйти на сцену – плата за профнепригодность медиков высокой оказалась.
Далеко не каждый доктор сможет пройти испытание театром и получить доверие артистов. Слабаки в белых халатах за кулисами не выдержат и года – сумасшедший дом им покажется раем по сравнению с театром. Авторитет здесь зарабатывается непросто.
Доктор Сергей Тумкин:
– Как сейчас перед глазами картина: по коридору ведут Андрея Панина. Лицо, рубашка – все в крови. Он врезался в декорацию на репетиции и раскроил лоб. У всех на лицах ужас. Я тут же осмотрел, увидел, что рана несерьезная, наложил пару швов. Панин успокоился и только спросил: «У меня будут шрамы?» – «Не волнуйтесь, у меня иголочка для сосудистой хирургии».
Именно после этой истории по МХАТу пронеслось, что местный доктор обходится без «скорой». Доверие было завоевано.
8
Люки на сцене – самое опасное место, с которым связана масса трагических и, как это ни парадоксально, комических историй. Одна из трагических произошла во МХАТе на спектакле «Тойбеле и ее демон». Вячеслав Невинный, уходивший со сцены, вдруг непонятно зачем вернулся и, шагнув в сторону, полетел в люк. «Скорая» отвезла его в Институт Склифосовского с переломом ребер и множественными ушибами. Там же, в Художественном, но на Малой сцене, в спектакле «Смертельный номер» – сразу несколько люков, хотя и неглубоких. Виталия Егорова, игравшего Белого клоуна, так прижали в сценической борьбе к люку, что повредили ему ребра и легкие. Артист уверен, что отделался еще легко, и только потому, что тогда у него был день рождения. Хотя последующие спектакли из-за плохого его самочувствия пришлось все же отменить.
Но, повторяю, театр есть театр: здесь одно насмерть сплетается с другим, как в скульптуре «Лаокоон и его сыновья». В Театре имени Ленинского комсомола в 60-е годы репетировали спектакль «Все о Лермонтове». Репетиции по произведениям Лермонтова были настолько мучительны, что артисты и даже монтировщики возненавидели режиссера Оскара Яковлевича Ремеза – милейшего, между прочим, человека. А он, чистый и наивный по натуре, как дитя, похоже, был единственным, кто восторгался будущим спектаклем. Это выражалось в том, что Оскар Яковлевич особым способом складывал на животе ручки, крутил пальчиками и приговаривал на текст классика: «Ой, как хорошо, как хорошо!» И вот на одном из прогонов артисты видят, как в своей традиционной позе режиссер из глубины со словами «Ой, как хорошо!» спиной отступает к авансцене. А там – люк. И люк открыт. Никто не успел и крикнуть, как Оскар Яковлевич ушел под сцену.
Гробовая тишина. Актеры выдохнули и перекрестились: мучениям конец. И вдруг из люка грассирующий голос: «Продолжайте, продолжайте, я все слышу». На следующий день режиссер явился весь перебинтованный, и коллективные страдания по Лермонтову продолжились.
Ирина Линдт – представитель последнего поколения «Таганки», свое падение начала еще в театральном училище, где на дипломный спектакль вышла с переломом и костылем. А весной 2000 года на генеральном прогоне «Хроник Шекспира» Линдт, хорошо тренированная и гибкая актриса, сорвалась с трехметровой высоты, жутко разбилась, два месяца лежала в Институте Склифосовского, потом проходила реабилитацию, но к лету уже вернулась в строй.
1997 год. Склиф буквально спас ленкомовца Геннадия Козлова, который также на прогоне спектакля «Варвар и еретик» сорвался с высоченной декорации. С диагнозом «разрыв селезенки» он был доставлен в Склиф, и только его хорошая физическая подготовка и профессионализм врачей спасли ему жизнь.
9
Если послушать актеров, то здоровых среди них просто нет. Но самые больные среди них, причем хронически, – это оперные певцы. Елена Образцова в своих мемуарах буквально на каждой странице сообщает: «Была больна, пела; не звучал голос, пела…» Только непосвященный решит, что это все оперные фантазии.
– Я могу сказать, что все это правда, – говорит солистка Большого театра Маквала Касрашвили. – Певцы редко выходят на сцену в хорошей физической форме. Мы подвержены простудам больше, чем другие люди.
У Маквалы в Большом театре долгое время держалось прозвище Трахеит, потому что, приехав из солнечной Грузии в холодную Москву, она постоянно кашляла. Но не только метеоусловия влияют на две крохотные эластичные мышцы – связки. Дым на сцене, дым от сигарет, острая еда и даже сухое вино. Короче, оперного артиста неприятности подстерегают на каждом шагу. Причем тогда, когда этого никто не ждет.
Так, в 1986 году в Метрополитен-опера шла «Аида», в которой роль коварной Амнерис исполняла Елена Образцова. С ней как раз было все в порядке, и первый акт прошел на ура. И вдруг в третьем все на сцене замечают, что тенор поет на октаву ниже, почти что разговаривает. Ну, опытные люди сразу смекнули, что певец потерял голос и тянет партию из последних сил. А поскольку во время спектакля его некем было заменить, он на полуречитативе довел спектакль. А в Большом театре спектакль все-таки однажды отменили, так как ко второму акту певец совсем лишился голоса.
За кулисами наших музыкальных театров всегда дежурит фониатр. В Метрополитен-опера никаких медиков и в помине нет. Но как только на гастроли в крупные мировые театры приезжают наши (а вместе с ними и доктор), то западные исполнители бегут к нашим врачам.
10
Не только артисты играют в театре – играть приходится и врачам. Когда Григорий Горин был молодым врачом, он вез на «скорой» в больницу женщину с истерическим припадком из-за якобы проглоченной ею булавки. Сила внушения у пациентки была таковой, что у нее в дороге стала набухать шея. Горин уже приготовился прямо в машине делать больной трахеотомию, то есть разрезать трахею. Но в Институте Склифосовского, куда примчалась «скорая», старый врач преподал начинающему доктору урок. Увидев пациентку, бившуюся в падучей, он сказал: «Доктор не сталкивался еще с тем, что люди глотают булавки. Сейчас мы ее вынем». И, засунув женщине два пальца в рот, вытащил булавку. Отек через час спал. Когда женщину увели, доктор объяснил Горину, что принес булавку с собой и разыграл маленький спектакль.
В практике доктора Горина была потом масса историй – и удивительных, и ужасных… Геннадий Шпаликов… Талантливый сценарист. Не артист, но поэт. Личность. Однажды он не вышел к завтраку в писательском Доме творчества в Переделкине. Друзья забеспокоились. Горничная с перепуганными глазами шептала, что в его комнате как-то странно прикрыта дверь. Горин приставил лестницу к окну и увидел, что Шпаликов повесился на полотенце. Он привязал полотенце к ручке двери и упал на пол так, чтобы оно туго затянулось на шее.
– Я понимал, что уже началось трупное окоченение. Помогать не было смысла. Я влез через окно в комнату, вынул его из петли, затем позвал свидетелей и до приезда судмедэкспертов ничего не трогал. Правда, потом его жена обвиняла меня в том, что я якобы скрываю, будто Гену убили.
Эту историю Григорий Горин рассказывал мне за два месяца до своей смерти. Смерти, которая оглушила театральную Москву, как бомба. Самое парадоксальное и ужасное заключается в том, что доктора Горина, который всегда отстаивал честь мундира «скорой помощи», по сути, не спасла его бывшая служба. В 7 часов вечера 14 июня 2000 года ему стало плохо.
– Он позвонил мне и сказал: «Танька, у меня очень болит левая рука», – вспоминает Татьяна Путиевская – врач, старинный друг семьи Гориных. – Я говорю ему: «Немедленно вызывай „скорую“». В одиннадцать приехала бригада, намерила повышенное давление, сделала укол и уехала. Ночью боль усилилась. Гриша, человек мужественный, почти кричал. Под утро снова приехала «скорая».
И приехала та же самая бригада. Начали ставить капельницу, делать какие-то манипуляции, вместо того, чтобы по пустому городу, еще не стряхнувшему с себя ночных сумерек, мчаться с Гориным в реанимацию. Трудно сказать, что повлияло на врачей – громкое имя больного или страх ошибиться?.. Теперь это уже не важно. Рано утром Григорий Горин, который всегда всех лечил и вытаскивал с того света, скончался. Театр потерял не только драматурга, но и опытнейшего врача.
«Доктора! Доктора!» – несется за кулисами. И это совсем не авторский текст…
Любить жизнь до посинения – это не каждый умеет. Тем более что театр никогда не переплюнет жизнь, не обманет ее и будет выживать по законам, продиктованным ею же. Надо думать, что в контексте современной жизни, с ее бессмысленными бесконечными смертями и небутафорскими гробами, сценической смерти придется туго. Что ставить? Как ставить? И ставить ли вообще? Что нам остается? Может быть, иронизировать над смертью, как это делал барон Мюнхгаузен с помощью Горина и Захарова, заявив: «Так надоело умирать». А другой литературный персонаж, умирая, сказал: «Жизнь так прекрасна, что ее не испортит ничего. Даже смерть».
Но театр помнит вещи пострашнее. А именно