Самые верные и преданные спутники жизни звезд – это «сыры». Странное название, правда? Существует две версии происхождения этого слова. Согласно первой – великий тенор Сергей Лемешев как-то отправился покупать сыр. Идущие по его следу «лемешистки» скупили затем весь сорт сыра, который приобрел их кумир. Кажется, это был сыр рокфор. Согласно второй версии, «сыры» происходят от слова «сырость». Имелось в виду, что ради любви к звездам их поклонники мужественно переносили и жару, и снег, и слякоть. Но как бы там ни было, оглядывая прошлое этих людей, их существование не назовешь иначе, как
Трогательная жизнь «сыров»
1
Итак, Париж. Начало века. На спектакле в Гранд-опера одна чувствительная дамочка обливалась слезами, а потом хлопалась в обморок. Как выяснилось позже, за это ей хорошо платили. Так зарабатывали на жизнь клакеры парижского театра. Наши же клакеры…
– «Клака»? Вы назвали нас клакой? Это не совсем так. Клака, как вы изволили выразиться, предполагает плату. А значит, и работу. Для большинства людей, входивших в наш круг, это была жизнь. Любовь…
Так считает ветеран балетных «сыров» Большого театра Игорь Пальчицкий. Он и те, с кем он меня свел. Все, кроме Пальчицкого, просили не называть их фамилий. Это мне показалось странным, тем более что их воспоминания не претендуют на историческое исследование клакерского движения в России, а скорее выглядят милым ретро из разряда ковриков с лебедями, елочных игрушек из папье-маше и детских лифчиков с резиночками. Это то, что практически исчезло или изменилось до неузнаваемости. Хотя Большой театр был, есть и будет.
2
Самая многочисленная армия фанатов была у чудного тенора Сергея Лемешева. Примерно с полтыщи одержимых. Вырвать из их рук пальму первенства норовили поклонники Ивана Козловского. Спор решала сцена дуэли в опере «Евгений Онегин». После того как романтичного Ленского (Лемешева) убивали, зал пустел наполовину, – чего не наблюдалось на спектаклях с участием Козловского. «Козловистки» кусали локти.
Что за народ входил в клаку? Полоумные? Бедные студенты? Обеспеченные скучающие дамочки? Однозначно ответить невозможно. Очевидно, и те, и другие, и все остальные. Скажем, среди «лемешисток» в первых рядах ходила прокурор из Ленинграда, которая запросто посылала всех: «Какое заседание?! У меня сегодня „Евгений Онегин“!» – и «Стрелой» отъезжала в столицу. Девочка из профессорской семьи, некая Инна Завьялова, вообще больше месяца нигде не работала, так как гастрольные маршруты ее кумира легко перечеркивали все потуги государства на ее трудовую дрессуру.
Газеты обвиняли их в тунеядстве, обзывали «сырами» и «подсырками». Но даже представители пролетариата перед лицом высокого искусства чихали на трудотерапию постсталинской эпохи. Простая малярша Валя дошла до того, что недалеко от дачи Козловского соорудила себе шалаш с присущей пролетариату неприхотливостью и стойко сносила тяготы подзаборной жизни.
Любовь и преданность их были неземными. На 500-м юбилейном спектакле «Евгений Онегин» «сыры» преподнесли Лемешеву уникальные гусли из карельской березы, на которые были натянуты струны из червонного золота. «Звените, струны золотые, во славу русского певца», – было написано на этом поистине царском подарке. Рассказывают, что тенор впервые прослезился публично.
Но, судя по всему, «лемешистки» были без тормозов. Они имели две официальные «явки»: в кафетерии на углу улицы Горького и переулка Садовских и комнатенку, снимаемую под крышей дома через дорогу от лемешевского. Здесь в горячих (и часто хорошеньких) головках рождались операции, многие из которых отличались особой дерзостью и выдумкой.
Однажды, подсмотрев очередную семейную сцену четы Лемешевых (супругой Сергея Яковлевича в то время была певица Ирина Масленникова. – М. Р.), «сырихи» вступили на тропу войны. Наменяв два мешка медяков, они толпой отправились в филиал Большого на «Травиату». Когда Масленникова, певшая партию Виолетты, пропела что-то там про луидоры, с галерки на нее обрушился медный дождь. Двушки и трешки, зловеще звеня, катались по сцене на глазах у обалдевшей публики. Спектакль был сорван.
Рассказывают, что особо озверевшие «сырихи» пару раз поколачивали Масленникову. За что были привлечены к суду, но отделались штрафами. Подобные случаи, как выяснилось при изучении «сырного» движения, не повторялись позже и не носили столь дикого и агрессивного характера.
Даже фанатки Пугачевой в борьбе за право быть приближенными мутузили исключительно друг друга. Верхом зверства, которое, кстати сказать, осудила вся фанатская общественность, было то, что одну особо зарвавшуюся барышню засунули головой в мусорный бак напротив подъезда Аллы Борисовны. Близких же певицы никогда не трогали.
3
«Лемешистки» и «козловистки» были самым заметным явлением в 50-60-е годы прошлого века. Однако в кулисах Большого театра существовали и другие, не столь многочисленные клаки (которые, очевидно, в силу своей крутости называли себя «министерствами»). Самыми крутыми среди балетных считались «министерства» Плисецкой и Васильева. За ними с большим отрывом шли «сыры» Лиепы, Гордеева, Стручковой и других.
Игорь Пальчицкий: Нас, «сыров» Плисецкой, было более тридцати человек, плюс-минус двое. Как правило, мы собирались в кассах Большого на площади Свердлова. Некоторые, в том числе и я, проводили там целые дни. Обменивались новостями, болтали. Конечно же, были в курсе всех дел Майи и театра. Наша «министр» была вхожа в дом Майи. Она и приносила самые свежие новости Большого. Потом мы скидывались на цветы, которые на спектаклях Майи бросали с верхних ярусов. Это производило на публику грандиозное впечатление. Букеты же от себя (как правило, дорогие, не по средствам), непременно с записочкой, передавали за кулисы через пятнадцатый подъезд.
– А как вы попадали в театр?
– Стояли ночами, отмечались в очередях. Контрамарки появились позже. Я, например, всегда ходил на хорошие места. У меня была знакомая кассирша в кассе брони, и она в день спектакля оставляла мне билет, а я ей сверху давал пятьдесят копеек. Экономил на завтраках, сдавал бутылки, книги тащил из дома и продавал…
– И все это – к ногам Майи Михайловны?
– Да, к ногам. И цветы обязательно к каждому спектаклю. По тем временам они были дорогие, но главная беда – их было не достать, особенно зимой. Так у нас кругом были блат и связи. Доставали даже через Центральный дворец бракосочетания – от невест (его директор была тоже «сырихой»).
– Что могла сделать клака? И вообще, нужна ли она была такой балерине как Плисецкая?
– А как же? Скажем, заканчивается адажио в «Лебедином озере». Если в зале не было ни одного «сыра», то артист на поклон выходил один раз. Когда же в зале сидели свои – четыре раза и более вызывали. «Сыры» заводили зал и доводили его до скандежа. А скандеж – значит успех артиста. Еще важно, что за время, когда шли аплодисменты, артист успевал отдышаться. Но мы могли и «опустить» кое-кого.
– Каким образом? Запрещенные приемы?
– Вообще балетные «сыры», надо заметить, были повоспитаннее «лемешисток» и не свистели. Ну что делали? Похлопывали не к месту на вариациях, чтобы сбить артиста. Мяукали на все голоса…
Вообще «плисецкисты», если их так можно назвать, несмотря на весь свой моветон, были паиньками. Самое большое хулиганство, которое они себе позволяли, – выкрики типа «пенсионерка» в адрес Натальи Дудинской, приезжавшей в Москву из Ленинграда с концертами. Да и то исключительно потому, что столичные «сыры» симпатизировали другой ленинградке, Алле Шелест (первая жена Юрия Григоровича. – М.Р.).
Основными соперниками «плисецкистов» были «стручковцы» («сыры» Раисы Стручковой), и все страсти бушевали не в зале, а за кулисами между двумя клаками. При встречах они обливали друг друга презрением и занимались в основном сбором компромата на кумира своих противников.
Игорь Пальчицкий: Помню, однажды у Майи была утренняя «Спящая красавица». Там, в адажио с четырьмя кавалерами, при обводке Плисецкая поменяла ногу. Это считалось грубым нарушением. Что началось после спектакля, боже! «Стручковцы» носились по театру с воплями: «Вот, дожили, ваша уже и стоять не может!!!» Я расстроился, жду Плисецкую после спектакля. Выходит: «Что такой расстроенный?» – спрашивает. «Ну как же, – отвечаю, – „стручковцы“ орут, что будто бы вы ногу поменяли». Она улыбнулась неподражаемо: «Скажи им вот что: у нас это случилось один раз, а у вас – каждый раз».
Игорь Пальчицкий – «сыр» с 40-летним стажем. Он отсмотрел 500 «Лебединых». Знает наизусть каждое па и по одному только выходу балерины на па-де-бурре во втором акте безошибочно мог определить: будет спектакль спектаклем «супер» или обычным. «Пятьсот „Лебединых“, – думала я, – не многовато будет? Как же такое выдержать? А между тем жизнь с человеческой любовью и страстями прошла мимо».
И что на самом деле есть жертвоприношение «сыров» – свидетельство беззаветной преданности искусству? Или подтверждение мысли Оскара Уайльда о том, что искусство сильнее всего на свете? «Не искусство подражает жизни, а жизнь – искусству»? А может, все-таки некое психическое отклонение? Во всяком случае, мой знакомый психиатр все же квалифицировал это как одно из отклонений, психопатологию. Более того, он готов трактовать поведение «сыров» по Фрейду – как результат сексуальной неудовлетворенности на определенном возрастном этапе. Мой друг в белом халате чересчур суров в своих оценках.
Со временем «сыры» становились в театре своими людьми. Такой же неотъемлемой частью, как и его колонны. «Девятой колонной Большого», между прочим, окрестил Рудольф Нуриев самую одиозную «сыриху» Лилю, по прозвищу Базиль, о которой я еще вспомню. При таком положении вещей можно догадываться, что никаких тайн для «сыров» не существовало. Скромный «пук» в гримерке отзывался среди них громовым раскатом. Они же являлись беспроволочным телеграфом всех сплетен на линии «Большой – Москва».
4
Однако со временем «нижнее белье» главного театра страны приобретает благородный запах мемуаров, дающих определенное представление о событиях в Большом и характерах его обитателей.
Игорь Пальчицкий: Фурцева любила Плисецкую. В каком-то даже смысле в душе была ее «сырихой». Ленинскую премию Майя все равно бы получила, но поддержка Фурцевой ускорила дело. Когда одна очень известная балерина (не буду называть ее, она жива и здравствует) накатала на Плисецкую донос в КГБ, Майю прикрыла именно Фурцева. Несмотря на все это, в своей книге Плисецкая как-то нехорошо написала о Екатерине Алексеевне. Почему?
А вот мнение самих «сыров».
Х, пенсионерка с резким голосом, в прошлом активная «сыриха»:
– Наталья Бессмертнова, еще когда только начала работать в театре, вышла замуж за красавца двухметрового роста, кажется физика. Прожив с ним недолго, бросила его. Потом у нее были романы с красавцами Михаилами – Лавровским и Козаковым… И вдруг мы узнаем, что она выходит замуж за Григоровича. Все так и ахнули, потому что… Ну неважно. Главное, я считаю, это погубило и его, и ее.
Y, седой полковник-отставник. Однако с тихим голосом и в изношенном пальто:
– Личностью, знаете ли, всегда была Вишневская. Ни в какие времена ничего не боялась. Что думала, то и говорила. Хозяйка, одним словом, в опере была. Нет, не потому что была за спиной Ростроповича. Личность была. Сильная женщина. Надо сказать, что Галина Павловна – одна из немногих, кто по-человечески относился к «сырам». Она поддерживала с ними отношения, даже находясь в эмиграции.
Z, женщина неопределенного возраста и странно одетая (спортивная куртка – и шляпка с вуалеткой, видавшей виды):
– А я вспоминаю утреннюю «Травиату». Уже не помню, кто пел Жермона, но во втором акте у него такие слова: «Вы синьора Валери? Отец Альфреда перед вами». Певец, между прочим, был в приличном подпитии. Он шатался, выронил цилиндр и вместо нужных слов заплетающимся языком спросил: «Не можете сказать, где здесь Виолетта?» Зал грохнул: это прозвучало так же, как «вы не знаете, как пройти в туалет?». Дали занавес…
Игорь Пальчицкий: А я никогда не забуду случай с Монтсеррат Кабалье. Когда итальянцы привезли к нам «Норму», там вышла такая история. Фьоренца Коссотто, певшая в паре с Кабалье, обиделась на организаторов гастролей: на телевизионную съемку спектакля они позвали не ее, а Бруну Бальони, «стоившую» дешевле Коссотто. Оскорбленная «звезда» на последнем спектакле в Большом устроила демарш: вдруг стала «давиться» звуком. После антракта объявила, что вместо заболевшей Коссотто будет петь Бальони – та самая, что «подешевле». Ну, все скисли. Ждут. А во втором акте есть труднейший дуэт, где певцы сходятся, расходятся, разлетаются и сливаются их голоса. Все знали: будет провал. Когда дуэт, который прошел изумительно, закончился, Монтсеррат Кабалье – сама великая Кабалье! – взяла руку Бальони и на глазах у обомлевшего зала поцеловала ее. В нашем театре подобного не было никогда.
5
Все же интересно взглянуть на всю эту историю с точки зрения обратной связи кумиров с их «сырами». Плисецкая, например, своих «сыров» держала на расстоянии: время от времени кого-то приближала, кого-то могла разжаловать из генералов в рядовые или просто отправить в отставку. Пальчицкий, возможно, оказался смышленее других и каким-то образом познакомился сначала с матерью Плисецкой – Рахилью Михайловной. 20 лет, проведенных им в ее доме, в значительной степени гарантируют достоверность информации о балетной жизни театра. Это, как говорится, сведения из первых рук. Пальчицкий, кстати, полагает, что держать «сыров» «на длинном поводке» предпочитала не столько сама Майя, сколько ее муж – Родион Щедрин.
В отличие от него, Марис Лиепа своих любил, привозил подарки, устраивал для них приемы. Очевидно, поэтому считал себя вправе требовать от них определенных гарантий успеха. Он, например, мог позвонить после спектакля той же Базиль и холодно спросить: «Вы что же, не заметили меня?»
– А вам подарки привозили? – спросила я Игоря Пальчицкого.
– Мне лично Майя лишь однажды привезла из Америки подарок – мохеровый бирюзовый шарф и мелкие сувениры.
Покупкой это назвать трудно, особенно сегодня, когда мохеровые шарфики, как надувные шарики, ничего не стоят. Тогда же… Впрочем, среди артистов были и скупые, которые со своими поклонниками расплачивались… возможностью посмотреть на себя на сцене. На этом фоне жест, сделанный Плисецкой в 1964 году при вручении ей Ленинской премии, можно считать легендарным. А именно – на банкет по сему торжественному поводу наряду с Фурцевой, Аджубеем и прочим бомондом балерина пригласила всех своих «сыров». Всех до единого! «Сыры» чувствовали себя как сыры в масле. Такого в Большом не делал никто. Ни до, ни после.
Но, увы, любовь «сыров» развивалась по законам любви: полет, переходящий в драму. А может, никакой любви и не было, а просто мальчик с горящими глазами вырос? А может, любовь к такой балерине, к такой женщине как Плисецкая, оказалась не по плечу, как пальто не по росту?
– Любовь не ушла, – говорит Пальчицкий. – Пришла боль за то, что Майя с возрастом делает с собой. И не я один это понимал.
Плисецкая по-прежнему остается для него величайшей балериной мира, но по-человечески он разочарован. Он до сих пор критикует ее книгу («Это писала как будто бы не Майя…»), а раньше не посещал редких представлений с ее участием. Хотя вся квартира его до сих пор увешана ее портретами.
Тогда ради чего жертвенность, полное отречение, и прежде всего – от себя? Многолетняя любовь «сыров» оборачивается личной драмой. Не обидно? Пальчицкий ответил на этот вопрос.
6
Что можно сказать сегодня о клаке Большого? Выродилась? Нет, точнее сказать – переродилась. Во всяком случае, если внимательно всмотреться в лица парней в пиджаках, заводящих зал, становится ясно: они работают. Сегодня клака как структура хорошо организована и так же хорошо закрыта от посторонних любопытных глаз. Клакеры на контакт не идут, избегают незнакомых людей. «Новичка» долго не допускают к работе, пока к нему хорошенько не присмотрятся и не принюхаются.
В балете клаки были позднее у Грачевой, Быловой, Михальченко, Ветрова, Филина, Цискаридзе – словом, у тех, кого называли ведущими танцорами. Кое-кто из нынешних клакеров переквалифицировался в менеджеры артистов, заделывает гастроли и получает свой законный процент. Это куда престижнее, чем за стольник в вечер драть глотку в зале.
Вчерашние «сыры» неодобрительно относятся к молодым, квалифицируя их как «нетрезвых и полукриминальных». Возможно, это лишь стариковское брюзжание. Хотя в Большом всегда можно встретить одного очень респектабельного господина по имени Автандил. Его нетрудно узнать по двум приметам. У него постоянное место в первых рядах – это раз, и два: только он дарит любимцам умопомрачительные по красоте и ценам букеты. Букет от Автандила узнает каждый. Но похоже, что он не входит ни в какую клаку и вписывается в жизнь Большого как индивидуал.
Большой был, есть и будет… Но страсти в его клаке сегодня – буря в стакане воды по сравнению с жизнью «сыров» Лемешева, Козловского, Плисецкой. И клака – это очевидно – переживает кризис. Но это рассуждения вообще. А в частности – это всегда человеческая жизнь. И в нашей истории – жизнь и судьба X, Y, Z и Игоря Пальчицкого. Не жалеет ли он, скажем, о том, что «сырная» жизнь переехала собственную?
Игорь Пальчицкий: Я не так уж страдаю от отсутствия этой самой личной жизни. Грущу по прошлой. Но скажу вам вот что: когда я приезжаю на Запад к своим театральным друзьям и рассказываю, что я видел, с кем знаком… Богатые люди из свободного мира не видели и половины того, что видел я. Ну, например, я четыре раза слушал «Норму» с Монтсеррат Кабалье. Я видел спектакли с Марго Фонтейн, первый приезд Гранд-опера, первые легендарные гастроли в Москве Ла Скала. С тех самых пор я дружу с Коссотой. Я могу показать фотографию, где я под руку с Марией Каллас (!!!). Не думайте, что это монтаж. Это подлинник. Американцы из клуба поклонников Марии Каллас умоляли продать ее за пятьсот долларов. Я сказал им: «Я ее никогда не продам. Она со мной в гроб уйдет».
Ну что тут скажешь?
Тех, кто считает, что публика – дура, а зритель – болван, просим не беспокоиться. Потому как г-н Шекспир был прав: весь мир – театр, а люди в нем – актеры. Особенно те, кого принято называть простым зрителем. Но не такой уж он простак.
А вообще, что такое зритель? Странная, бесполая, безвозрастная масса? Ну уж нет!.. Эта самая масса под воздействием искусства, если захочет, может:
– помочь артисту;
– выставить его полным идиотом;
– да и вообще сорвать спектакль.
Поэтому каждый артист, выходящий на сцену, на подсознательном уровне готов к схватке. К схватке со зрителем. С ним, как в метро, надо помнить строгое объявление: