…Истерики у императрицы случались всё чаще. Иногда даже ноги отнимались, и Николай возил её по дворцовым залам и парку на коляске. Обвиняла во всех грехах, конечно, не мужа, а мать, мать его. Порой не разговаривала ни с кем неделями.
Николай II всё чаще «делал прогулку» один. Надолго уходил из дворца. А жена его всё глубже уходила в веру. Во время церковных служб и православных праздников, держа горящую свечу, она немела, невидящим взглядом озирая исполненных благоговения и сосредоточенных людей вокруг.
— В такие моменты я чувствую себя единым целым со всем русским народом в его простой и истовой вере, — как-то сказала она по-немецки за пасхальным столом.
По ночам императорская чета по-прежнему усердно молилась о божьем ниспослании наследника. Это помогло или что другое, но ровно через два года у них родился четвёртый ребёнок — опять девочка. И опять Аликс путалась в слезах и упрёках. Опять император ушёл бродить по окрестностям в полном одиночестве, и его не было долгодолго. Вернулся таким же спокойным и невозмутимым, как всегда. Тут как раз ему доложили, что в Лионе живёт некий маг-целитель по имени Филипп. Государь пригласил врачевателя пожить в Петербурге.
Несколько недель «первый Друг», как потом царица станет называть француза, лечил её психику магическими пассами, успокаивал нервы. Когда больной стало легче, сказал:
— Скоро в вашей семье появится наследник!
И оставил в подарок старинную икону с маленьким серебряным колокольчиком:
— Николай-чудотворец подаст сигнал, если рядом окажутся дурные люди. Эта икона из того самого Мирского монастыря, где святитель служил епископом. Она болезни исцеляет, но помогает только тем, кто истово верит!
Это ли не чудо, а? Колокольчик ни разу не зазвонил, а Аликс вскоре явственно почувствовала все признаки беременности. Так продолжалось несколько месяцев — и окружающие терпеливо ждали, когда тридцатилетняя императрица согласится на врачебное освидетельствование. Оно не подтвердило будущее материнство. А потом ещё несколько месяцев её глубокой и мрачной депрессии, пока всё тот же мсье Филипп ни посоветовал «просить помощи у русского святого, который проповедует культ Богородицы». И тогда царская чета едет в Дивеевский монастырь поклониться мощам Серафима Саровского. А ровно через год родился наследник Алексей. Как тут не поверить в чудеса?
С первых дней к цесаревичу допускались только те, кто прошёл проверку иконой с колокольчиком. Однако мальчику становилось всё хуже. Родители очень не хотели, чтобы стало известно, каким именно недугом страдает наследник. В их глазах эта тяжёлая наследственная болезнь равнялась государственной тайне.
Его годами носили на руках: трудно ведь мальчишку уберечь от царапин и ссадин, каждая из которых для Алексея могла оказаться смертельной. Так однажды и случилось: он упал в саду и сильно ударился. Началось внутреннее кровотечение, к полуночи врачи не оставили безутешным родителям никакой надежды. Быть беде, если бы не…
Появился при дворе сибирский крестьянин Григорий Распутин, о котором уже ходила молва как о божьем посланнике и целителе. Люди, особенно суеверные, поклонялись ему и верили каждому слову. Спросили дамы у него, можно ли излечить гемофилию. И ответ поразил: болезнь эта ему хорошо известна, симптомы её описал с врачебной точностью, травами своими он вылечил уже несколько человек. Это было как раз то, что срочно требовалось царице, пока она не укрылась с головой психопатическим покрывалом.
Первым делом «новый Друг» подошёл к постели цесаревича. Посмотрел на него, начал молиться, и — о, чудо! — кровотечение остановилось, температура стала нормальной, мальчик спокойно заснул. Утром у него был здоровый вид, улыбался, на ноге — ни следа от опухоли.
Колокольчик на иконе Святого Николая при этом молчал. Царица чуть не пала на колени…
Через пять лет, когда вся семья отдыхала в Польше, цесаревич ударился о борт лодки. Пришлось срочно выписывать профессоров из Петербурга. Состояние мальчика настолько быстро ухудшалось, что царь разрешил публиковать манифесты о болезни сына. Приехать Распутин не смог, но прислал телеграмму на имя императрицы: «Господь услышал твои молитвы и видел твои слезы. Не печалься, не умрет дитя». Через месяц ребёнок поправился, семья вернулась в столицу.
О Григории Распутине написано много — и правды, и неправды. Но истинно, что он стал чуть ли не членом царской семьи. Государя называл «папой», государыню «мамой», они его просто Григорий. При встречах целовались (потом Распутин напишет, что его «охватывал ужас, когда обнимал царя, его жену и детей, как будто обнимал живых мертвецов»).
Слава Богу, нервических припадков у императрицы Александры Фёдоровны стало меньше. Они случались теперь, лишь когда муж делал что-то такое, что не нравилось божьему человеку из Тобольской губернии. Государю приходилось уступать, порой он не знал, что делать, получая от Распутина неграмотные краткие записки: «Папа, пошли человека в Лондон, англичанка гадит… Пусть брат долг отдаст, предать тебя может… Лодка потонет, мы все в одной лодке… Маму и детей не пугай!»
Кто кого пугает, судить можно по поступкам.
…Старшей дочери Ольге было шестнадцать, когда однажды ей приснился страшный сон. Будто бы что-то мохнатое и костистое трогает её за руку и что-то гнусное шепчет при этом. Ольга дёрнулась и открыла глаза. В спальне, у её девичьей постели стоял бородатый старец. Длинные волосы на пробор, всё лицо его, особенно глаза, блестели в свете ночной лампадки.
Жёсткая, горячая рука мяла её плечо. От старика пахло конём — конским потом, дёгтем и почему-то ладаном.
— Что?! Что, Григорий Ефимович? Что вам здесь нужно? — вскинулась она на подушках.
— Спишь, дитятко? — старец поднял руку, словно собирался перекрестить девушку.
— Немедленно уходите, иначе я закричу!
— Ну, спи, спи спокойно! — Распутин молча растворился в темноте, как и не было.
Наутро она всё рассказала няне. Та ахнула и побежала докладывать государыне.
Императрица слушала молча, словно речь шла не о её дочери, не о великой княжне, а о племяннице какого-нибудь офицера охраны.
— Я могу идти, государыня? — спросила наконец няня, склонившись в поклоне.
— Я вас больше не задерживаю, — сквозь зубы выдавила госпожа.
Что любимая няня ни с того ни с сего уволена, Ольга узнала чуть ли не последней. Родители на эту тему отказались говорить. Папенька был озабочен массовым расстрелом каких-то рабочих на сибирской реке Лене. Фрейлины маменьки шептались о скандале в Госдуме, где депутаты, догадываясь о предстоящем своём роспуске, с трибуны обсуждали святого старца. Единственным человеком, кому Ольга могла довериться, был Дмитрий. С троюродным братом её с детства связывала душевная близость. На лето уже назначено их обручение. Так что она всё рассказала жениху как есть.
— Это ужас! — Дмитрий был взбешён, узкое лицо его перекосилось. — Дикость какая-то! Грязное животное, оно у меня получит!
Он уезжал в Швецию на Олимпийские игры, но по приезде обещал разобраться.
По приезде не получилось. Ещё в Стокгольме великий князь Дмитрий Павлович был официально уведомлён, что намеченное обручение отменяется без объяснения причин. Да, через четыре года он сумеет всё-таки отомстить Распутину. За участие в убийстве святого старца Николай II сошлёт его, своего любимого племянника, в действующую армию в Персию, что, собственно, поможет несостоявшемуся зятю сохранить свою жизнь.
А ведь было время, когда государь всерьёз подумывал о передаче престола Ольге. Всё в России могло пойти по-другому. Если бы да кабы…
Начинался июль 1914-го. В воздухе явственно пахло всемирной грозой. Уже кайзер признался: «Я ненавижу славян. Знаю, это грешно. Не следует никого ненавидеть, но я ничего не могу поделать. Я ненавижу их».
«Новый Друг» трижды пытался предостеречь императора от участия в войне. Два раза — получалось. Последний выпал на 17 июля 1914 года, когда генералы полдня уговаривали Николая II подписать указ о всеобщей мобилизации. Распутин тогда оказался за три тыщи вёрст от столицы и слал телеграмму за телеграммой с просьбой — а потом и с требованием — не вступать в войну. Всё напрасно, не успел. У царицы опять случилась истерика, а государь молча собирался на фронт…
С начала войны прошёл год.
…Тот день выдался чудный, тёплый. Так он и запишет позже в своём дневнике. И добавит: «Читал много, укладывался, принял Самарина и погулял. От 11 часов до половины первого у меня состоялось заседание Совета министров. Затем принял Сухомлинова. Поехал к молебну с детьми и вернулся домой на пять минут».
Пять минут прощания Николая II с женой затянулись на полчаса. Потом императрица, набросив на плечи кружевную накидку, вышла за мужем на парадное крыльцо Александровского дворца. Синий «роллс-ройс» без верха стоял внизу с заведённым двигателем.
— Ники, — сказала Александра Фёдоровна, в который раз обнимая мужа. — Обещай мне, что и в этот раз вернёшься поскорее. Меня сегодня почему-то мучают предчувствия. За год войны такого никогда не было. Я плачу, как большой ребёнок…
Она протянула ему что-то плоское в небольшом кожаном чехле, застёгнутом на кнопку. Безотрывно глядела на мужа своими синими бездонными глазами.
— Там икона. Ты её знаешь. Когда тебя долго нет, я разговариваю с ней, и колокольчик тихо звенит — значит, всё у тебя в порядке. А нынче ты смотри на неё каждый вечер, и звон будет благословлять тебя и говорить, как сильно все мы ждём тебя, Ники!
Николай уже вошёл в свой вагон, когда начал накрапывать дождь. Поезд набирал скорость, а эта ленивая летняя капель вдруг превратилась в ливень. Государь молча смотрел на мелькающие деревья за окном, по которому метались бешеные струи. Достал дневник, записал: «Пошёл дождь, что приятно в жел. дороге». Особых мыслей не было, на душе спокойно, тихо, благоговейно. Он обожал такое состояние.
Из внутреннего кармана вынул фляжку с коньяком, позвонил чаю. Адъютанты давно знали, что на подносе обязательно должно стоять блюдце с лимонными дольками, посыпанными сахарной пудрой и молотым кофе. Аликс не знала про коньяк, запрещала мужу пить, но придумала такой рецепт