Пайлот — он и есть пайлот. И машина, пусть и не в небе, остается машиной. Скорость и свобода, ветер и выхлопы, крошка и снежная пыль позади… Единое целое из человека и механизма.
Иногда Азамату становилось плевать на феодальные наклонности знакомца… И хотелось, чтобы все разом изменилось. Ну, не все.
Чтобы Хомяк так и сидел за штурвалом, чтобы ровно стучал двигатель, чтобы едва заметно покачивались крылья… Чтобы за стеклом лежала небесная синь и белые хлопья облаков. И встающее солнце окрашивало небо, рассекаемое пилотом и самолетом, в персиковый цвет.
Да. Иногда ему хотелось невозможного. Даже не для себя. Для этих двоих. Живого и металлического, сроднившихся полностью и, пусть и на земле, но обретших крылья.
Азамат улыбнулся. Обернулся назад, понимая — что-то поменялось. Неуловимо и сразу.
Плоская, лишь в выпуклых шрамах курганов, степь. Бело-серое пока еще одеяло, от края до края. Черно-серо-белая нитка оставшейся трассы, убегающая в стороне вдаль. Что, что?!
Точки. Точки, выросшие у горизонта, на невысоком кургане. Точки, явственно сливающиеся сейчас со снежным полотном. И бегущие к ним. Прямые точки, высокие, на двух ногах. Бегут сюда?
Азамат обернулся.
— Хомя…
Хруст. Звон. Хрип.
— Твою мать!
Костыль оказался рядом почти прыжком. Как сумел, когда только лежал?!
Штурвал на себя, в сторону, двигая отяжелевшего Хомяка, за каким-то хреном закрепившегося толстыми ремнями по поясу.
Хомяк хрипел, шипел выходящим воздухом и плевался алыми брызгами. Да и не выйдет его скинуть…
Толстая длинная стрела не стрела — почти рыболовный гарпун — прошила насквозь стекло кабины, шею, под углом прошла через грудь, впилась в кресло, заставляя пайлота мотаться взад-вперед. И умирать.
— Держитесь!
Костыль ожег белыми от страха глазами, навалился, как мог, на штурвал, дергал рычаг топлива. «Красавчика» несло по дуге, отводя от нападавших и нацеливая на рыхлый, почти плоский холм.
— Даша!
Уколова прижала к себе ничего не понимающую спросонья девчонку.
Саблезуб, мяукнув, растопырился между сиденьями.
«Красавчика» ощутимо трясло и закидывало набок.
Три…
Два…
Один…
Скрип, скрежет, треск, вой умирающего движка, свист выдранного и держащегося только на честном слове пропеллера. Хруст ломающегося дерева остатков фюзеляжа и кабины. Звяканье разлетающихся стекол. Крик оторванных лыж. Стук земляной шрапнели от взрытого бока кургана. Чад занявшегося керосина, пока потрескивающего на переплетенных топливопроводах.
— Быстро! — Костыль выбил переднюю часть фонаря кабины. Вывалился на обломок крыла, не забыв прихватить мешок со своим мушкетом. Присел, водя стволом по сторонам. Сивого шатало, даже стоящего на коленях. — Азамат, быстрее!
Даша выбралась сама. Слепо хваталась за все, что попадалось под руки. Уколова помогла ей спуститься на землю с задравшегося носа. Саблезуб выскочил следом, мягко приземлившись на лапищи. Азамат, прихватив первые попавшиеся вещи, скатился последним. Подхватил Уколову, запнувшуюся на борту. Оглянулся назад.
Точки бежали. Те, убившие Хомяка, сидевшие в засаде, они самые. Остальные тоже не за горами. Пят'ак, прокатились в край снежных людей…
— Валим, — Костыль приземлился. — Щас полыхнет. Там лесок, за холмом, надо туда. Россыпью!!!
Воздух загудел, рассекаемый новым гарпуном. Азамат оскалился, глядя, как сильно и точно снаряд воткнулся там, где секунду назад стоял Саблезуб. Покосился на фигурки вдали, на поднятую руку одной с чем-то, крепко сжатым в кулаке.
— Копьеметалки… — Уколова всхлипнула. — Использовались в двадцать первом веке рядом племенных туземных групп австралийского континента, известны человеческой цивилизации с каменного века… Копьеметалки, блин…
— Ты не только красива, моя леди, но еще и просто справочное бюро. Сколько рецептов самогона знаешь? Где золото Колчака? А?
Костыль смеялся, но глаза дергались бешено, ожидая врага. Азамат кивнул, потащил с собой Дашу, подальше, как можно дальше.
Полыхнуло, когда они оказались с другой стороны. Жахнуло, тут же взявшись высоким жирным столбом пламени и дыма. «Красавчик» и Хомяк уходили так же красиво, как жили. Сразу возносясь на недосягаемое при жизни небо. Если Бог есть, то так оно и было. А уж грехи Хомяка рассудят.
— Прощай, друг, — Азамат вздохнул. — Легкой дороги тебе.
И побежал, как мог, подгоняя и помогая Уколовой тащить забранную у него Дашу.
Низкое небо смеялось над людишками внизу. Начало бросаться мокрым и липким. Воздух, вот только что колко-морозный, тяжелел сыростью, давил прелым запахом подснежных трав. Белое на глазах текло, мешалось с черным и желто-серым, превращаясь в серое.
Шаг за шагом — вперед, снова вперед. Не жалея себя, надрывая мышцы, вытягивая жилы и разгоняя сердце до стука ПК, палящего длинными очередями. Острая неровная чернота темнела впереди, лишь чуть приблизившись. Шаг за шагом, быстрее, еще быстрее…
Земля, раскисшая под неглубоким снегом, недовольно чавкала. Липко цепляла ноги, не хотела отпускать. Прижавшийся к ней осенний сухостой портил не меньше. Незаметно и сразу потеплело, короткие стебли, выбравшись из-под белого одеяла, покрылись тонкой водяной пленкой. Подошвы разъезжались. Несколько раз Даша падала, подхваченная под руку Азаматом. За капюшон ее дергала Уколова. Встряхивала, как кошка — котенка, заставляла бежать дальше. Останавливаться нельзя. Остановишься — умрешь.
Девчонку заметно трясло. Такую болезнь, жрущую ее душу и сознание, из тела просто так не выгонишь. Особенно сейчас, когда кругом Беда. Азамат шел ходко, не сбивая дыхания. Уколова подстраивалась, длиннющими ногами за один шаг перекрывала два Дашиных. Пока ее не приходилось тащить. Если придется…
Костыль, идущий первым, не смотрел назад. Мелькал, пропадал, появлялся. Костыль пер прямиком к бурелому впереди. За буреломом проглядывала рощица. Небольшая, эдакий предбанник самого леса. Вот только неизвестно, где хуже. В лесу или здесь, в открытой степи.
Саблезуб, широченными рысьими лапами скользящий по снегу, оглядывался и шипел. Страшно и зло. Чуя скорую пролитую кровь. Зверя не обманешь.
Азамат, смахнув пот, выдохнул. Оперся руками о колени, нагнувшись вперед. Ну, да, друг, так. Все верно. Пот капал на брюки, расползался темными пятнами. Ткань парила теплом чересчур разгоряченного тела. Бой, снова он, накатывал с воем рогов охотников. Оттуда, позади, где еще чадил факел «Алого красавчика».
О-у-о-у-у-у…
Азамат поправил топорик за спиной и сосчитал точно сухие патроны. Негусто. Ничего, справится. Должен справиться.
Никакие тренировки и практика не сделают тебя лесовиком. Настоящим, родившимся в лесу. Или, как сейчас, в лесостепи. И чего такого, казалось бы… Да. Совсем ничего. Не считая охотников, висящих уже почти у них на плечах. Выросших именно здесь.
О-у-о-у-у-у…
Азамат все же обернулся. Сплюнул. Точки, чуть темнее горизонта, шли за ними. Не отставая, упорно, загоняя людишек. А патронов с собой практически нет. Магазин в одном ПМ, столько же — в другом. И у Костыля для ружья где-то… пять, шесть, семь? Для боя накоротке хватит. Только охотники точно не дадут им такой возможности.
Загонный лов на крупного зверя будоражит кровь и разгоняет аппетит. Жрать после него хочется неимоверно. Азамат это знал, как-то загоняя случайно встреченного лося. Вполне нормального лося, как определил перед ужином Саныч. Загоняли они его только из-за раненой ноги зверя. Так-то он бы ушел и класть на них хотел. Поди, подстрели такого в лесу. Тем более, был экзамен, и из оружия были ножи, топор и самолично выжженные из веток типа копья.
А теперь сам — как тот лось. Вот они, четыре человека, в аккурат как у лося ноги. И одна нога еле идет. И охотятся на них тоже без патронов. Только от того не проще. И аппетит у ловцов сейчас все сильнее. Это Азамат знал точно.
Зачем нужна та рощица? Для преимущества. Убежать не получится. Это Азамат понимал хорошо. Снежные люди далеко? Ненадолго. Остается драться. А рощица?
Немного отдохнуть, встретить врагов более свежими. Защититься стволами и буреломом, отстрелять, сколько получится, скотов-охотников. Да и не шибко повоюешь количеством посреди берез и разлапистых редких елок. На руку все это. И лишь бы у тех не оказалось огнестрельного, лишь бы не оказалось.
Костыль вломился в низкие кусты, как медведь после спячки. Рано вставший, злой, тощий и ищущий, кому бы дать звездюлей, мишка. Кусты встопорщились, прогнулись, пропустили человека, так и пышущего яростью.
На остальных сивый не плюнул. Засев за широким пнем, взял наизготовку тот самый древний мушкет с накладками. Устроил его на обгрызенном дереве. Двустволка смотрелась почти смешно, если не присматриваться к калибру.
Азамат подхватил Дашу, почти понес ее вперед. Уколова, ходулями передвигая совершенно одеревеневшие ноги, вцепилась ему в плечо. Даже через бушлат Азамат почувствовал дрожь ее пальцев. Плохо, ай, как плохо!
Бег выжал из них все возможное. Только вот старлей выжалась куда больше. Азамат скрипнул зубами, таща на себе обеих. Ох, и дерьмово же оно все как, а?
Уколова упала у первой же, молодой и свилеватой березки. Рухнула, уткнувшись лицом в тающий снег. Стащила варежки, ладонями загребая белый хрусткий холод. Спина под курткой парила белыми клубами, тут же осаживаясь искрящейся изморозью.
Дашу Азамат пристроил чуть дальше. Посадил на поваленное светлое деревце у пары корявых широких елок. Присел на корточки, взглядом уткнувшись в глаза девчонки. Те чернели, но не опасно, как тогда, у Кинеля, сотворив бойню между их преследователями. Хрена. Пистолет… где опять? Пят'ак!
Блестящие вишни Дашиных глаз дергались от усталости и боли. Ждать помощи от ее спящего таланта… не стоило. Совсем.
Десять патронов к обрезу. Нож? Азамат вложил рукоятку своего Даше в ладонь. Та сжала, не понимая и не видя ничего. Плохо.
— Сколько у тебя? — Азамат двинулся к Костылю. — Слышь, герой?