А это что?
Азамат не поверил. Такое просто не случается. Это же…
— Друг… — рука легла на загривок коту. — Веди остальных.
Теплая голова ткнулась в ладонь. Мгновение, и серого огромного комка как не бывало. Прирожденный диверсант, что и говорить.
Деваться некуда. Черно-серые низкие налитые мешки над головой трещали прорехами. Зима не желала заснуть хотя бы ненадолго. Острые сухие зерна уже покалывали открытое лицо. Еще чуть, и начнет валить, только успевай смахивать, пока не засыпало по уши.
Тачанку с Костылем девчонки закатили уже под совершенно родной-привычный вой вьюги. Настоящей, мать ее, вьюги. С ветром и обжигающе-бритвенно-осколочными снежинками.
— Тут кто-то есть, — Уколова поправила СКС, щелкнула предохранителем. — Пахнет.
Азамат кивнул. Если нет часовых, то, может быть, все же такие же путники, либо хозяин, очень уверенный в самом себе. Или в самой. То не суть. Есть плюс. Нет в округе опасных мутантов, не считая Саблезуба. Какой идиот станет тушить мясо, если рядом шарахаются голодные и очень даже зубастые монстроуроды? А если смотреть на транспорт, то…
Осталось только понять — кто ж у них тут такой храбрый. Или совсем дебил. В принципе, одно не исключало другого, как говорил опыт Азамата.
Кот вырос из тени, сел, смешно стряхнув снег с башки и усов. Муркнул, настороженно и недоверчиво. Плохо.
Костыль, ругаясь, выбрался, оперся о все ж таки сделанный типа костыль. У старого в амбаре за домишкой нашлись деревяшки и старая тряпка — обмотать. Двигался сивый странно, но ловко. А самый кончик заточил, серьезно так, соорудив почти копье. Учитывая тачанку и усилия Уколовой с Азаматом, измочалиться тот должен был не скоро.
Старлей осталась страховать. Азамат, стараясь не шуметь, двинулся к освещенному окну.
«Буханку», поставленную на лыжи и гусеницы, он игнорировал. Такое просто само собой не случается. Если б не синее полыхание за спиной — стоило валить. Такие аппараты просто так не катаются. С хозяевами роскоши, уверенно возвышающейся у здания, не справиться одному башкиру, двум полукалекам и девчонке со странно спящим пси-талантом. Ну, и коту, да. Черт… попробовать пройти мимо, к следующему зданию? Договориться? Человек с оторвавшейся подошвой здесь, это точно. Хотя, и такое возможно, не особо живой. А если и теплый, то, скорее всего, из-за углей, на которых поджаривается. Или это все паранойя, а «буханкой» управляет кто-то хороший. Дед Мороз, например.
Азамат махнул своим, вжал одним движением в грязь. Замрите, не отсвечивайте, авось и обойдется.
Тихо, еще тише. Оглянулся… хорошо, свои стоят в непроглядной тьме под оставшейся стеной. Почти незаметно. Если взглянуть из остатков строеньица, можно сразу и не заприметить. Прямо на руку. Так, шаг за шагом, осторожно, и…
Азамат замер, понимая ошибку, сделанную там, на спуске. Никакой он не параноик, и все с башкой в порядке. Света в зданьице едва хватало рассмотреть, что да как, но ему достало. Хорошо, не ел ничего.
Ветер, несущий убийственный холод, выл через прорехи стен и щели щитов, закрывающих окна. Кроме одного, глядя куда ему все стало ясно. Все просто… надо уносить ноги.
Мохнатое и почти невесомое махнуло к нему из окна. Азамат успел вроде бы отмахнуться, сбросить горячее и склизко-подвижное под тонковолосой шубой… Запястье обожгло плавящимися гвоздями, еще раз, еще…
Ночь взорвалась разлетевшимися углями огромного костра, вспыхнувшего в голове. Глаза, раскалившись, хрустко лопнули, зазвенело осколками, зашипела вскипевшая кровь.
Падать оказалось не больно. Ведь он уже был мёртв.
«Такое разное прошлое: просто утро»
Любое утро неповторимо. И прекрасно в самом себе. Даже страшное, просто сразу этого никогда не понять.
Открывая глаза под будильник, дверной звонок или орущий телефон, ты еще не знаешь… Ничего не знаешь, но поймешь это не скоро.
Иногда это почтальон с телеграммой… Такое утро не вычеркнешь из памяти. Оно сидит гвоздем в твоей голове, хотя прошло двадцать два года. И ты живешь без отца куда больше, чем с ним. Только два с лишним десятка лет один черт не вычеркнут из памяти усов, сигарет, масла с соляркой и волос на голове после ванны, торчавших одуванчиком.
Утро всегда разное.
Оно смотрит персиково-алым узким взглядом восхода из-за синей кубанской ранней дымки. Под задницей — наполовину крашенная сталь пожарной лестницы, твоя «Прима» горька и колет легкие, но мир прекрасен до скорой «ротаподъем», и ты в нем один, наслаждаясь совершенством рассветной красоты.
Через несколько месяцев волшебство проснувшегося Кавказа, появляющегося из ничего прямо перед глазами, вырастающего вместе со встающим солнцем, врежется в память и не выветрится никогда. И даже отмывая кровь с уха, небрито-грязного лица и шеи, наслаждаясь комариным звоном в правом ухе, не забудешь подмигнуть горам, творящим свою магию на твоих глазах.
Иногда ты становишься ребенком, засунув руку под подушку. В свой день рождения можно проснуться и вдруг вернуться чуть назад, когда любовь и внимание к тебе делали сказку из вполне обычного. Круглый дисковый плеер и наушники — вовсе не «Субару» с низкопрофильной резиной или айфон. Фига. Серый блин «Панасоника» куда круче. Это целый мир, поющий в унисон шагам и мыслям.
А проснувшись у мамы, уже с собственными седыми волосами, замрешь и постараешься не открывать глаза. Ведь на кухне точно так же пахло, шипело и позвякивало тогда, когда каждое утро было золотым, а тридцать лет казались безумно далекими. И сейчас, почти в сорок, запахи масла, теста, сахара и творога, плывущие с кухни, делают «щёлк»… и, пусть на пару секунд, но ты там.
Каждое утро — доброе. Есть горячая вода, теплая постель и чертовы тапки? Вы — самая счастливая частичка Вселенной. Вставайте, делайте все нужное и радуйтесь жизни вокруг и себе в ней. Ведь его больше не будет.
Этого самого утра.
Глава 9Ядовитая кровь
Если часто и подолгу палить в здании костер, кирпич закоптится в чернь.
Если часто и подолгу жарить там же плоть, кирпич завоняет не хуже плахи.
Если часто и подолгу наслаждаться болью здесь же, кирпич станет кричать.
Старший лейтенант Службы Безопасности Новоуфимской коммунистической республики Евгения Уколова не тряслась от страха, не дрожала всем телом и не клацала зубами. И не из-за все еще жутко ноющих десен и остатков зубов, выбитых Клычом. Нет.
Ее заморозило ужасом. Стянуло до судорог в мускулах и еле ощущаемого сердца.
Антон Анатольевич Клыч сейчас казался почти добрым другом… решившим чуть пошутить.
Она не помнила, как оказалась здесь. Внутри чертова здания МТС или где-то еще. Лишь огонь, растекшийся по руке, добравшийся до шеи за полтора удара пульса и пожравший ее полностью.
Пламя, трещавшее досками внутри черного каменного кольца, плевалось искрами. Несколько прожгли ей брюки. Одна, точно так, добралась до кожи… Но Женя не чувствовала. Какая разница? Какая сейчас разница?!
Чертово сало… В лоскут старого мешка завернутое, прошитое грубыми стежками, как долбаная посылка… Вон они, лоскуты, светлее, темнее, плесневелые, погрызенные мышами, все сплошь в темных и бурых разводах с точками.
Сколько таких дураков с дурами дед, проявив честность и прямоту, отправил в обход оврага с ловушкой, подкинув настоящий капкан?
Последний, вон он, еще барахтается чуть в стороне от пламени. Подвешенный за вывернутые из плечей руки к крюку. Раньше, наверное, по двум рельсам у потолка, прикрепленным к тавровым балкам, двигали части машин для ремонта. Сейчас мастерская стала бойней, разделочным цехом и коптильней.
У барахтавшегося уже не хватало ноги ниже колена. Культя, перетянутая ремнем, запеченная головней, слезилась тонкими темными соплями. Изредка мужик дергался, выл через кляп. Для чего кляп в таком месте? Чтобы не мешать.
Красные блики прыгали по дальней стене. Замирали на металле, кое-где видневшемся через закоксившееся мясо с кровью. Ужасу Беды для работы не нужен хирургический инструментарий или мясницкий инвентарь. Заточить можно почти что угодно, а порой и оставить тупым. Ох, да, Уколова понимала, в чем дело. Помнила поиски Ефима Кровопуска под Чишмами, как наяву видела чертову сторожку за селом, даже сейчас чуяла гниль и смерть, застывшие на лезвиях и секущих частях.
Ефим, хренов больной урод, обожал подвешивать женщин к стене и превращать их во что-то, недоступное пониманию нормального человека. В икебану из белых, отмытых наживую, выломанных костей и лоскутного одеяла неравномерно снятой кожи.
Тварь, маскировавшаяся под человека, тоже любила несколько своих… помощников. Сапожный нож, обмотанный изолентой. Садовый нож, намертво прикипевший в раскрытом состоянии. Старую темную киянку и треугольную стамеску.
Гузелька, не сумевшая даже плакать, Гузелька, оставшаяся без ножек тридцать третьего размера в двенадцать лет, ничего не рассказала. Рассказал взгляд оставшегося глаза, застывший на древнем дубовом верстаке с разложенными… помощниками.
Они не успели вовремя. Но успели остановить чудовище. Уколова унесла девочку, оставив в сторожке Дармова и двух сержантов. Унесла, почти сразу за порогом зажав чуть оттопыренные детские уши. Дармов решил подарить Ефиму букет из него самого. Да, тогда они успели и спасли ребенка.
Сейчас никто не станет искать Женю Уколову. И никто не спасет. Никто не помешает…
Даша, скрученная по рукам и ногам, лежала где-то в стороне. Уколова чувствовала ее запах даже своим сломанным и заживающим носом. Девочка ни разу не пошевельнулась. Костыль… она не знала, где сивый. И не знала, где Азамат. И не слышала кота. Никого.
Так и нужно. Чтобы никто не мешал.
Не мешал наслаждаться процессом. Человечину эта сволочь не жрала.
Пока, во всяком случае. Всего лишь варила холодец. Или тушенку, кто ее разберет?