Скрипнула дверь.
Ключ остановился в замке. Здоровяк, колыхнув и впрямь изрядными чревом с телесами, оглянулся испуганно. Как мальчишка, застуканный за кражей сушеных яблок из зимней кладовки.
— Эт-то что тут творится, Налимушка? — поинтересовался давешний бородач, скинувший теплое и красующийся новой черной хламидой. — Ты, никак, за старое принялся, аспид? Ах ты, анчутка непотребный, бес тебе в ребро, кто ж те разрешал, а?
Сторож вытянулся, заметно подрагивая вторым подбородком.
— Ну-ка, дружок, накажись… — ласково посоветовал бородатый. — Живо, те говорю.
Дубинка дрогнула, жахнула хозяйской рукой хозяина по черепушке, жидко-жалко покрытой реденькой лужайкой вокруг блестящей плеши. Еще раз, еще.
— Ну, будет, вижу, уяснил ошибку. Чего ж ты, падла, без меня решил гостей наших раньше времени уродовать да мордовать, скажи-ка на милость?
— Обзываются…
— Да ты что? — бородатый повернулся к пленникам и нахмурился. — Правда?
— А то… — Костыль сплюнул. — Чего не подраконить такого-то кабана? Один хрен, заняться больше нечем. Картишек не прихватил, борода? Я б перекинулся. Не желаешь?
— Экий ты звездун, как погляжу, — хмыкнул тот. — Ну-ну… поговорить хочется? Эт ты правильно, недолго осталось. Побалакай чутка, покуда можешь.
— Вот спасибо, добрая душа, удружил, век тебя не забуду. Так чего насчет партии в вист? Бридж? Покер, а? Мамой клянусь, обдеру тебя, как липку, терять-то мне, гляжу, нечего.
Азамат шевельнулся, покосился на них. Отвернулся.
— О, башкирин-то переживает. Чо, головастый, по дружку ревешь белугой, как посмотрю. Проняло, хех…
— Почему? — Уколова уставилась горящими глазами. — Почему ты такая мразь? Что тебе сделали?
Бородач удивился, спрятал пятерню в смоляном густющем венике, поскребся. Кивнул сторожу, так и порскнувшему за массивным табуретом. Дождался, грузно скрипнул мебелью, хитро подмигнул Даше, кошачье расправив усы. Протянул руку, тут же цапнувшую откуда-то взявшийся рог, окованный серебром. Забулькало, пахнуло солодом и хмелем.
Громила отпил, вытер пену, улыбнулся. Доброй улыбкой самого сильного пацана на деревне, плевать хотевшего на мелкого, заработавшего от него леща и ревущего при всех.
— Как звать, красавица?
— О, моя королева, я ж говорил… — Костыль хекнул, радостно и открыто блеснул зубами. — А вы мне не верили. Даже такой дремучий питекантроп оценил всю вашу прелесть, радующую взгляд.
— Вот ты балабол, а? — чернобородый отпил, покачал почти налысо бритой башкой с гребнем от лба и до затылка. — Так и заливаешься… страшно, небось, душа непутевая?
— Да не страшней, чем обычно. Краснобай, дядя, краснобай. Звездобол Балалайкин — это не ко мне.
— Угу, эт понял. Давайте, что ль, знакомиться, голь перекатная.
— А давай, — Костыль сплюнул, зло и как-то безнадежно. — Я вот Люто-Сквернослов, там вон молчит Чингачгук, вождь делаваров, а это леди Смерть-всем-шикарными-бедрами-вокруг-ребер. А, да! Вон там у нас просто Дарья, кою надо отпустить. От всей души советую.
— Ох, и горазд ты, колоброд, гнать, право слово. Ты затыкаешься когда-нито?
— Ага. Когда в сортире сижу и с красивой бабой.
— Прям только вот так? А когда жрешь или с некрасивой?
— Некрасивой приходится стихи рассказывать, похабные. Чтобы смеялась и не так страшновато было. А жрут, дяденька, свиньи. А я ем.
— Ну да… — бородач аж качнул головой, до того нравилось ему, видать. — Вот ты мне зубы заговариваешь-то, чуть не забыл, чего хотел. Налим!
Сторож, спрятавшийся в своем уголке, вырос, как из-под земли.
— Оттащи-ка, друже, ты эту меховую паскуду к кожевникам. Князь желает чучелу ублюдка этого богопротивного.
Азамат вздрогнул, уставился на него.
— О, очнулся! — бородач довольно оскалился. — Чего, Азамат, не по ндраву?
— Пожалеешь.
— Ну да, пожалею. Держи карман шире, недомерок. Сам как бы у нас на стенке в гриднице не повис.
— Я балдею ваще! — Костыль поерзал. — Как в сказку попал. Жалко, что чем дальше, тем все мерзее. Князь, гридница… исполать тебе, болярин, позволь именем поинтересоваться.
— Разрешаю, быдло, интересуйся.
Костыль дернул лицом, побелев. Скрипнул зубами, глядя в крохотные медвежьи глазки, прячущиеся в черно-кудрявой шерсти.
— Как зовут, дядя?
— Малютой…
— О, как…
— Славка он, — буркнул Азамат, — Малюта, пят`ак… Из тебя Малюта, как из козьей жопы свистулька. И дырка есть, и воздух проходит, только все больше воняет.
Бородатый скрипнул зубами, развернулся к нему.
— Это Асгард, — Женя вздохнула. — Додуматься же так назвать нужно. Асгард, князь, Малюта. Вы тут, натурально, очень альтернативно одаренные интеллектом особи. Мир свихнулся, чего про людей-то говорить…
— А она шарит… — уважительно пробасил Малюта-Славик. — Интересно, откуда?
— Земля слухами полнится, — старлей Новоуфимской СБ поморщилась. — Разве нет?
— Ажно вот тут, в самом нутре, приятственно от таких речей, пава ты моя… Не бойсь, мож, поживешь. Нам такие нужны.
— А я и не переживаю, — Уколова уставилась на него, — мне бы только руки освободить да выбраться.
— Это ты зря. В смысле, чо не переживаешь и руки. Их-то тебе ломать придется, а бояться стоит. Жертва впереди, Всеотцу. На костер живой страшновато идти, небось.
Даша сопела, играла желваками.
— Экая она у вас дикая, от ведь… Налим!
— А, воевода?
— Ты чего, остолопина, все здесь? А ну, нишкни к шорникам, велено же!
Сторож дернулся, сорвал кота с крюка, развернулся к двери…
Азамат побелел, глядя на мерно и мертво качающуюся усатую голову.
Дверь скрипнула, закрываясь. Малюта довольно ухнул, снова припав к рогу.
Даша развернулась к нему. Блеснула агатовыми огромными глазищами, впилась в его темные бусинки под мохнатыми бровями козырьком.
Малюта замер, заблестел в ответ, встал…
Женя затаилась, не веря сама себе и своим же глазам.
Бородатый шел к клетке, позванивая ключами в ручище. Медленно, сопротивляясь, шаг за шагом. Вот он рядом, вот, подрагивая, поднял связку с одним-единственным нужным.
Даша сопела все сильнее. Пот блестел, катясь градом по бело-молочному лицу, губу — до крови, ноздри шевелились, хватая воздух, тянули его, шумно, с всхлипами.
Малюта скрежетнул бородками в замке. Замер, повернул…
Борода шевельнулась, рот растекся в улыбке…
— Даша-а-а!!! — Уколова заорала, ринулась на прутья.
Колотушка бородатого, налитая, мохнатая от черной шерсти, с кружку сторожа, ударила змеиным выпадом, медвежьей лапой, чертовой костоломкой. Прямо между прутьев, точно в лицо.
Хрустнуло. Девчонка отлетела, приложилась о загудевшие прутья, растеклась по ссохшимся скрипучим доскам, раскинулась, вся в кровище.
— Вот оно как… просто Дарья… Ну-ну.
Азамат молчал. Уколова скрипела пальцами по прутьям. Костыль покачал головой.
— Копать-колотить, ты — чудовище…
— Чудовище — это она, девка ваша. Ну, милы други, ну, подсуропили, чего уж… Сухие дровишки вам подложу и даже на бензинчик не поведусь. Это ж какая битва у нас будет, а?! О-о-о, мутант супротив другого, Кощей да эта юница плоская. Ха! Князь доволен будет, да и сам порадуюсь.
— Слышь, болезный… — Костыль поерзал. — Ты о чем тут вещаешь, голова садовая?
— Пасть захлопни, ухря! — громыхнул бородатый. — Дозвонишься, я те сам язык выдеру, вот этими пальцами, веришь?
— Сложно усомниться в данной ситуации в настолько серьезных намерениях… Но, батюшка-воевода, позволь слово молвить?
— Ох, доведешь до греха, юродивый… Ну?!
— О каком Кощее ты говоришь, про какую такую жертву все, аки радиоточка, несешь пургу, да и на хрена вам бой какой-то, а, утырок ты злобный?
— Ты не понял? — Азамат мертво смотрел, мертво говорил. — Все же просто. Они — избранные, чистая кровь, потомки северных воинов и варягов. Посреди Азии, но как есть. Только на всю голову двинутые, до единого. Жертва Триглаву, в огне, завтра. А бой — после, между Дашей и кем-то еще.
— Той бледной тварью.
Малюта одобрительно хрюкнул.
— Смекалистый сукин кот, ать, ты посмотри, все понял. Не зря ж мы его гарпунили-то, кровопийцу. Посмотрим, кто из них одолеет, плоскодонка эта мозги ему вскипятит или он ее выпотрошит во славу настоящих богов!
Костыль задумчиво кивнул.
— А ты-то как сберег свой межушный ганглий, муж нарочитый?
Малюта осклабился. Подошел к нему. Провел указательным вкруг лба.
Под пальцем, едва заметно, виднелся шрам.
— Свезло мне, дурошлеп. В детстве ляснулся об бетон, черепушка так и треснула. Пластина у меня тута. Слышишь?
И постучал. Башка отозвалась медным стуком.
— Ну, драть тебя конем, ты прям поп — толоконный лоб…
— Потрынди, потрынди. Ладно, гостюшки, я пока пойду, а вы тут, коли еще не со всеми попрощались, да жизнь свою, грешную, не всю вспомнили, подумайте. И не завтра, нонеча же, апосля обеда, и пожжем вас. Эту вот только заберу.
Скрипнула дверца Дашиной клетки. Треснула, ткань, отрываемая от капюшона. Глаза ей бородатый заматывал старательно, плотно. Веревка для рук нашлась где-то под хламидой с белым коловратом.
— Чо зыркаешь, кобылка? — Малюта подмигнул Уколовой. — Не боись, драть ее не будем. Мосласта чересчур, да воняет похуже отхожего места. Сразу видать, что белого роду-племени с рожи только вы все, ни чести, ни уважения. Даже помыться не судьба была.
Старлей сплюнула.
Здоровяк ушел, даже не прикрыв дверь. Ну, а чего? Удрать не выйдет, прутья толстые, доски крепкие, замок ногтем не откроешь, Дашу унесли.
— Чего она на сторожа-то не попыталась? — поинтересовался Костыль. — Прям беда-а-а…
— Она многого не умеет, — Старлей откинулась на прутья, вытянула ноги. — Даша — просто девчонка, запутавшаяся в себе и в жизни. А ее этот… талант, он — как самопальный порох. Не пойми когда рванет, то ли в патронах во время выстрела, то ли в чане, если мешать неправильно.
— Доходчиво, — Костыль сплюнул. — Чей-то не улыбается мне гореть и орать на костре. А вам как?